Традиционные общества Африки

Об общей отсталости африканских традиционных обществ, особенно в Тропической Африке, включая попытки объяснить эту отсталость, уже шла речь. Здесь же стоит вспомнить о том, что зона первобытной периферии была весьма обширна и на юге Азии. Она преобладала на островах Индонезии (кроме Явы и Суматры), на Филиппинах, была представлена огромными анклавами в окраинных, особенно горных, районах Индокитая, в глубинных горных районах континента типа Афганистана, наличествовала и в Индии, и на Цейлоне. Правда, на фоне блестящих завоеваний многотысячелетней цивилизации той же Индии или менее длительной, но весьма впечатляющей цивилизации Индокитая и Индонезии первобытная периферия отступала на второй план. Но мощь ее тем не менее была огромной, быть может, наиболее весомой по сравнению со всеми остальными регионами Старого Света. Со всеми, кроме Африки.

В Африке первобытная периферия практически не была периферией. Она была основой, своего рода первобытным океаном, тем генеральным фоном, на котором анклавами выделялись территории, имевшие какое-то, часто весьма незначительное, отношение к цивилизации и государственности. Да и здесь нужны оговорки. Северная Африка со времен Арабского халифата была решительно и бесповоротно включена в зону устойчивого цивилизационного развития, хотя и здесь наряду с такими древними центрами высокой культуры, как Египет, было немало первобытных анклавов. Остальная же часть континента являла собой именно океан первобытности, волны которого то и дело захлестывали небольшие острова цивилизованности, причем захлестывали именно потому, что острова были небольшими, а уровень их едва возвышался над уровнем океана. Представленная первобытными, реже полупервобытными общностями, к тому же разделенными бесчисленными языковыми и этнокультурными барьерами, Тропическая Африка вплоть до начала ее энергичного колониального освоения в XIX в. почти не развивалась, а если учитывать окружавший ее колониальный фон, то находилась в состоянии стагнации.

пример Имеется в виду не абсолютная неподвижность, но именно то, о чем только что шла речь в связи с метафорой о первобытном океане. Пример городов-государств (точнее, разросшихся общин) йоруба, на долгие века как бы застывших во все том же полупервобытном состоянии, равно как и печальная судьба многочисленных протои раннегосударственных образований типа Конго, Мономотапы, да и многих политических структур суданского пояса, включая и исламизованные образования типа султанатов и эмиратов, — все это убедительно свидетельствует именно о стагнации, об отсутствии устойчивых и последовательно целенаправленных импульсов в сторону поступательного развития.

В чем причины, почему Тропическая Африка не имела весомых потенций для движения по пути развития? Почему здесь древние государства подчас предстают как свидетельства утраченных достижений, к тому же не слишком высоких? Почему первобытный океан с его мощными волнами оказался столь необоримой силой? Конечно, ответы на все эти вопросы есть, хотя далеко не всегда африканисты четко осознают саму проблему и правильно ставят такие вопросы. Это относится и к серьезным исследованиям, посвященным изучению африканской общины.

Исследование различных типов и конкретных форм африканской первобытной и полупервобытной общины свидетельствует об ее исключительной внутренней прочности, устойчивости, нерушимости, что может быть объяснено комплексом различных причин. Специалисты обращают особое внимание на коллективный характер труда, отсутствие собственности на землю, корпоративность общины как формы социальной организации, на обезличенность индивида в ее рамках. Все это, бесспорно, именно так. Но ведь нечто в этом роде характерно и для других, едва ли не для всех первобытных и полупервобытных общин. Африканисты много пишут о системе каст, которая действительно хорошо известна Африке. Касты, точнее, нечто вроде каст, чаще всего возникали там в результате наложения одного этноса, становившегося господствующим (обычно прежде кочевого, скотоводческого), на другой, зависимый от него, земледельческий. Но и касты, к тому же несходные с индийскими — скорее, два враждебных этноса — не чисто африканская специфика. Общинно-кастовый строй с крепкой устойчивой общиной и нерушимыми кастами не помешал Индии стать страной высокоразвитой цивилизации. Почему же система устойчивых общин и прочих внутренних веками складывавшихся связей не выводила Тропическую Африку за пределы уровня полупервобытных кастово-этностратифицированных протополитических структур примитивной власти-собственности с ее старейшинами и племенными вождями, протои в лучшем случае очень ранних государственных образований, к тому же весьма непрочных и недолговечных?

пример Непрочными и недолговечными политические образования были и в условиях общинно-кастовой Индии, но там это никак не меняло того обстоятельства, что данные структуры, как и общество в целом, были все же достаточно развитыми и соответствовали стандарту структуры власти-собственности с налаженной централизованной или феодально-децентрализованной редистрибуцией. Да еще и с весьма развитой религиозно-философской основой, являвшейся фундаментом уникальной цивилизации.

Словом, невольно складывается впечатление, что сам по себе весьма нужный и ценный анализ африканской общины, этнокастовых связей и всего, имеющего к этому отношение, ответа на вопрос не дает. Видимо, ответ следует искать в иной плоскости, в иных сферах африканских реалий, в первую очередь в сфере производства и производительности, в условиях жизни и культуры труда. Прежде всего, совершенно очевидно, что климатические и природные условия африканских тропиков неблагоприятны как для жизни человека, так и для успешного его развития, а тем более для устойчиво-повседневной производственной деятельности, высокая культура которой требует терпения, усидчивости, регулярности, дисциплины. Жизнь в тропиках не способствует выработке соответствующих навыков и закреплению их в устойчивых стереотипах повседневного поведения. Кроме того, скудные почвы, с трудом отвоевываемые у пышной, буйно растущей тропической растительности, не слишком плодородны и даже при заметных усилиях не обеспечивают высоких урожаев ценных и калорийных сельскохозяйственных продуктов, что опять-таки явно не стимулирует трудовой активности, а напротив, охлаждает ее. Отсюда невысокие трудовые усилия, низкая производительность труда. Однако самое главное заключается в том, что все это вкупе не просто консервирует отсталость, но и не способствует созданию излишков. Тех самых излишков, того самого избыточного продукта коллектива, без которого и после перехода к производительному труду не возникает материальных условий для формирования сколько-нибудь развитого стратифицированного общества, сложения жизнеспособных государственных образований с разделением труда и необходимым обменом деятельностью.

Правда, как бы ни был мал объем этих излишков, в Африке все же иногда возникали протои даже раннегосударственные образования, которые строились на общинных и этнокастовых принципах, на основе строго соблюдавшихся норм кровнородственных связей, возрастных групп, племенной общности (трибализма) и т. п. Но показательно, что административно-территориальные и чиновничье-бюрократические формы и органы власти были при этом крайне слабыми, неразвитыми и неэффективными. И это неудивительно. Для содержания всех оторванных от производства слоев у общества просто не было средств. Конечно, бывали и исключения, когда средства все-таки находились. Но беда в том, что они черпались из источников, внешних по отношению к общине, т. е. из контроля над транзитной торговлей или стремления использовать природные ресурсы, например золото. В принципе это нормально и естественно, но на практике приводило к той самой неустойчивости и слабости, недолговечности надобщинных политических структур, о которых идет речь.

Африканская община с ее первобытным примитивизмом не была достаточно надежной основой для того, чтобы на ней крепко держались эфемерные протои раннегосударственные образования. Естественно, это касается и кочевых обществ. Более того, попытки опереться на иную основу, внешнюю по отношению к общине, обычно приводили к тому, что существование государственного образования целиком зависело от хрупкого баланса в торговле и внешних связях. Колебания в нем, столь обычные для транзитной торговли, немедленно отражались на устойчивости власти. Но могло ли что-либо послужить альтернативой опоре государства на хрупкий баланс внешних сил? Иногда могло.

пример Могли сыграть свою роль горные местности, близость океана или влажные леса, даже степная саванна. Знакомство с аналогичными ситуациями в Америке или в Азии, где люди всегда тоже жили в тропиках и в субтропических зонах, свидетельствует о возможности немного нейтрализовать влияние климата. Там, где этого не было, появлялись огромные пустыни, в которых очень небольшие общности могли существовать лишь в оазисах или в условиях кочевок от одного оазиса к другому. В иных местах вроде гигантского бассейна Амазонки или средней части Австралии жизнь людей давно остановилась на самом примитивном ее уровне. Если же сравнительно неподалеку от пустынь были в обилии оазисы или плодородные речные долины, как-то имело место в Аравии, либо океаны и горы, как в Америке, свою роль играли интенсивные и постоянные внешние воздействия. В случае с Америкой это была дорога с севера на юг и обратно, что способствовало оседанию в горных районах западного побережья людей, не оторванных от регулярных контактов и открытых для воздействий извне, даже для создания очагов цивилизации, как-то было с инками в Перу. В случае с Аравией роль таких внешних воздействий играл кочевой образ жизни бедуинов, тех, что позже стали основой воинства первых мусульман.

Словом, многое зависело от возможности не спорадического, а именно постоянного влияния со стороны более развитых общностей. Нельзя сказать, что в гигантском массиве африканских тропиков и субтропиков ничего такого не происходило. Но весь вопрос в частоте и интенсивности контактов, в том, могли ли они быть постоянными. Когда появились европейцы, они постепенно двигались из Южной Африки в сторону ее центра, и в конце XIX в. уже не оставили без внимания ни одного уголка континента. Как раз их энергия и активность привели к постоянному интенсивному воздействию на африканцев и созданию в зоне тропиков и субтропиков, кроме разве что пустыни Сахары, городов, к появлению здесь основ цивилизации и государственности. Возникновение настоящих, полноценных очагов того и другого, собственно, и привело к оживлению Африки, к выходу ее из летаргического сна первобытности и полупервобытности, благодаря чему современная Африка пришла к состоянию политической независимости.

По ряду очень важных причин первобытный сон африканцев оказался наиболее крепким, и это относится практически ко всей Африке, не считая ее арабского севера и северо-востока и европейского юга, Капской колонии. Пример Эфиопии достаточно красноречив.

пример Столь же неустойчивый, как и в остальной Африке, политический режим Эфиопии веками сохранялся в виде хрупких раннегосударственных образований типа княжеств и султанатов, едва связанных друг с другом в рамках некоего федеративного целого под номинальным господством правителя. Страна не раз была на грани разрушения, но все же не распадалась, а, напротив, возрождалась, хотя в то же время и не шла вперед по пути поступательного развития. Что же держало Эфиопию в рамках единого предгосударственного целого, покоившегося практически на том же примитивном общинном фундаменте, что и другие, быстро распадавшиеся протои раннегосударственные образования? Ответ не вызывает сомнений: религиозно-цивилизацонная основа, та самая, что сложилась еще до нашей эры и сохранялась веками, пусть даже и в неблагоприятной для поступательного развития цивилизации обстановке. Именно эта основа с ее письменной культурой, элементами образования и урбанизации служила не просто альтернативой случайному балансу внешних по отношению к структуре обстоятельств, но достаточно прочной базой для существования устойчивого, хотя и структурно слабого, крайне хрупкого государственного образования.

Таким образом, при оценке причин отсталости Африки и слабости, неустойчивости, хрупкости ее государственных образований все вышеизложенное позволяет нам вычленить два наиважнейших фактора.

Первый фактор был задан самой природой. Он аналогично действовал в Америке и на юге Азии, в том числе в зоне островного их мира. Правда, там географический рельеф смягчал неблагоприятные природные условия за счет близости океана, что имело место и в Африке, где прибрежные районы выгодно в этом смысле отличались от глубинных, континентальных. Но в целом климат повсюду в тропиках оказывал свое воздействие, тем более на континенте. Природно-климатический фактор был первичным, его можно считать первопричиной отсталости и стагнации.

Второй фактор — культурный потенциал населения, тот цивилизационный фундамент, на который в борьбе с неблагоприятной экологической зоной хозяйствования человек мог опереться. Именно этот фундамент — диффузное проникновение в Индокитай и Индонезию индобуддизма на рубеже нашей эры — обусловил поступательное развитие стран и народов Юго-Восточной Азии. Аналогичный фундамент в меру своих скромных сил содействовал сохранению государственности в Эфиопии. Отсутствие либо слабые спорадические проявления такого рода фундамента, ислама, к тому же в интеллектуальном плане не очень насыщенного по сравнению с другими, определяли зависимый от характера и целеустремленности внешних сил неустойчивый баланс примитивных государственных образований Тропической Африки, о чем и шла речь.

пример Здесь встает законный вопрос: как с точки зрения интеллектуальной мощи религиозно-цивилизационного фундамента следует оценивать католицизм в предгосударстве Конго, распавшемся к XLX в., и тем более ислам в ряде государственных образований суданского пояса? Почему в этих случаях фундамент не сработал или работал недостаточно эффективно? Что касается Конго, то католицизм, привнесенный сюда португальцами, сыграл роль цементирующей структуру доктрины. Стоит напомнить, что даже мощное движение протеста против колонизаторов на рубеже XVII—XVIII вв. было не столько антихристианским, сколько сектантским. Иными словами, католицизм за два-три века достаточно основательно укрепился в Конго. И все же, во-первых, этого срока было недостаточно для создания сколько-нибудь весомого цивилизационного фундамента — во всяком случае при темпах и масштабе нововведений, свойственных XV—XVII вв., тем более в Португалии. Во-вторых, значимость нововведений резко снижалась, поскольку в данном случае религиозный фундамент с его культурой целиком ассоциировался с пришельцами-колонизаторами, по отношению к которым традиционная структура явственно была чуждой.

Что же касается исламизованных государств суданского пояса, начиная с Ганы, то там картина была несколько иной, хотя и во многом сходной. Исламский религиозно-цивилизационный пласт был слишком поверхностным и внешним по отношению к традиционной африканской общине, связанным с интересами транзитной торговли. Это пласт понемногу ложился в фундамент культурных потенций суданских народов, вследствие чего эстафета государственных образований здесь практически не прерывалась, пока одни политические структуры сменяли другие. Безусловно, это было гораздо лучше, чем ничего. Однако исламский пласт был слишком тонок, чтобы энергично воздействовать на трансформацию традиционного общества. Конечно, общества суданского пояса испытывали определенное воздействие и соответствующим образом трансформировались, приспосабливались. Но процесс шел медленно и не очень затрагивал глубинные основы.

На примере исламских предгосударств можно говорить лишь о некотором движении от состояния застоя, некоем преодолении стагнации, но в лучшем случае о первых шагах в этом направлении. Всерьез ситуация стала меняться только с началом колониальной экспансии в широких масштабах, когда в силу вступил новый для Африки фактор необычайной мощности — колониальный промышленный капитал, принципиально отличный от знакомого ей до того колониального торгового капитала, сравнительно мало воздействовавшего на традиционную структуру континента, во всяком случае в Тропической Африке.