Пределы и возможности политического сознания

Политическое сознание — многомерное явление. Его можно рассматривать как универсальный атрибут, поскольку практически все люди так или иначе обращаются к политике. Она касается каждого из нас. Мы замечаем политику, когда она слишком вмешивается в нашу жизнь помимо нашего желания, и это превосходит наши ожидания, или же слишком ухудшает качество и уровень нашего бытия. Профессиональные политологи обычно либо возмущаются, либо иронизируют по поводу поверхностности массового политического сознания. Но какие-то знания о политике вынужден приобретать практически каждый, без этого человеку трудно выстраивать свою жизнь, решает ли он, какой политической партии отдать свое предпочтение, или оценивает целесообразность того или иного политического курса.

Теоретическое политическое сознание (т.е. один из уровней политической науки наряду с эмпирическим), конечно, сильно отличается от обыденного, массового. Последнее формируется стихийно, само по себе (если не принимать во внимание особые программы манипулирования), в процессе повседневной практики, при этом его субъектами могут оказаться все, включая самих теоретиков. Характерными чертами этого сознания являются фрагментарность, бессистемность, противоречивость, эмоциональная окрашенность, подвижность. Массовому политическому сознанию свойственны деформации, подчас трагические, поскольку сиюминутные приоритеты не стимулируют размышлений о последствиях и ответственности.

Теоретическое политическое сознание предполагает более строгое понимание. Оно трактуется как целенаправленно создаваемая система рациональных суждений, призванных дать научное объяснение и понимание того, что происходит в сфере политики. Во времена Третьего рейха те немцы, которые считали, что во всех бедах в германской истории виноваты евреи, искали тенденциозно-селективное подтверждение своих взглядов в прошлом, в повседневной жизни и текущей политике. Но тогда встает вопрос об уровне их исторического и политического сознания. Иначе говоря, чтобы сделать адекватный выбор, мало просто обращаться к прошлому, повседневной жизни и текущей политике, нужна убежденность в необходимости достоверного знания о них. Политическая наука стремится выявить параметры массового политического сознания и придать им максимальную точность, чтобы наши знания о политике не ограничивались тем, что является актуальным лишь в данный момент. Одной из ее целей является создание запаса знаний, открытых для многомерного использования, а не просто отражения политического настоящего.

Несомненно, политическая наука, т. е. политическое сознание на теоретическом уровне, выстраивает системы категорий, модели, классификации, типологии, технологии, претендуя тем самым на их широкое применение. Однако со временем становится очевидным, что фундаментальной ее предпосылкой является признание автономности каждого политического контекста, ситуации (объекта исследования) как уникального проявления человеческого духа с присущими ему культурой и ценностями как в прошлом, так и в настоящем. Политолог, как и философ, социолог или историк — не страж вечных ценностей. Он призван стремиться попять каждую политическую ситуацию в ее собственных категориях, уяснить ее смыслы, а не навязывать свои. Он должен осознавать, что его представления могут сильно отличаться от тех, которые царили в исследуемом им контексте.

Политическое сознание на его теоретическом уровне основывается на трех эпистемологических (познавательных) принципах.

1. Принцип различия, т. е. осознание, что ситуацию и время, в которых находится политический исследователь, с одной стороны, и все другие состояния и времена как объекты его политического исследования (далее — Иное) — с другой, может разделять пропасть. Ответственность исследователя в первую очередь состоит в учете этого различия. Одной из непростительных его ошибок является бездумная убежденность в том, что люди в иных или даже похожих ситуациях и в другие времена ведут себя и мыслят так же, как и он. Эти различия лишь частично относятся к материальным условиям жизни. Не столь очевидны, но еще более важны различия в духовной жизни: у людей в иной, пусть схожей ситуации, тем более в иное время всегда другие ценности, приоритеты, надежды, опасения.

Так, Западная Европа и США принадлежат, казалось бы, к одному типу цивилизации, однако представления, например, о смертной казни у них различаются весьма существенно: европейцы выступают против смертной казни, в США же она практикуется в большинстве штатов. В демократическом королевстве Нидерланды чрезвычайно терпимое отношение к наркотикам, в не менее же демократических Германии или Франции за их распространение полагается немалый срок, а в Сингапуре или королевстве Саудовская Аравия вообще могут казнить. Представления о полномочиях регионов России в момент их обретения в 1990;е гг. существенно отличались у Татарстана, Башкортостана, Якутии, Ингушетии, Чеченской Республики, Приморского края, Калининградской, Курской областей, не говоря уже о различных политических силах. Социал-демократы России начала XX в. — вовсе не тс же самые по своей сути силы, какими считают себя социал-демократы начала XXI в.

Конечно, Иное (состояние или прошлое) в мире политического не бывает полностью незнакомым. Политическому исследователю известно и чувство узнавания, когда, например, он видит в России одни и те же проявления бинарно-дихотомического, манихейского мышления, с одной стороны, у большевиков начала XX в., а с другой — у «реформаторов» и «приватизаторов» в конце XX в., или обнаруживает общие признаки федеративного устройства в Австралии, Австрии, Германии, Венесуэле, России, США. В определенном смысле можно считать, что политическое сознание на его теоретическом уровне, т. е. политическая наука, — это переговоры между известным и неизвестным.

• 2. Принцип контекста — понимание того, что объект исследования нельзя вырывать из окружающей обстановки. Уже само выявление различий способно существенно изменить акценты в политическом мышлении и науке. Однако этого недостаточно. Одна из его целей — не просто раскрыть эти различия, но и объяснить, а следовательно, погрузить в конкретный контекст — исторический, политический, экономический, социокультурный, религиозный и т. д. Это — жесткий стандарт научности, требующий обширных знаний. Однако среди прочего именно этим политолог-профессионал отличается от любителя. Последний, работая, например, над темой «Какую Россию мы потеряли» и излагая свои результаты в популярных статьях в газетах, телепередачах или фильмах, способен выявить ряд положительных явлений в России до 1913 г., определенным образом сгруппировать цифры, статистические данные — и сделать далеко идущие выводы. Трудности у любителя возникают не из-за недостатка фактических данных, а как результат неглубокого их освоения и, соответственно, недостаточного понимания всего комплекса условий, в которых находилась в это время страна — исторических, экономических, геополитических, социокультурных и т. д. Для профессионала достижения предреволюционной России неотделимы от ее тяжелейших болезней, а революции 1917 г. — результат не столько заговоров и переворотов, сколько этих болезней. Профессиональные навыки и научная честность побуждают его протестовать против одностороннего изображения многомерных по своей сути ситуаций и процессов; необходимо адекватное встраивание их в соответствующий контекст.
• 3. Принцип трактовки политики как процесса, связи между политическими событиями и феноменами во времени. Такой подход на первый взгляд очевиден, но реализуется не всегда. Однако он придает им больший смысл, чем рассмотрение их в изоляции. Так, политических историков может по-прежнему интересовать Мюнхенское соглашение 1938 г., в результате которого от Чехословакии была отторгнута Судетская область, однако не просто как яркий пример агрессии Германии, а в контексте, например, политики с позиции силы, с одной стороны, политики «умиротворения» — с другой (прежде всего Англии и Франции), вообще тоталитаристских стремлений в истории XX в. — с третьей. Конкретные действия деятелей Французской революции или Наполеона привлекают внимание не просто сами по себе, а прежде всего как проявление масштабных и драматических процессов становления классического буржуазного общества во Франции.

Вообще нынешнее состояние дел в политике — мировой, региональной, национальной во всех их многочисленных аспектах — возникло за счет процессов эволюции, перемен, роста, упадка, попятных движений в прошлом. Это состояние нельзя раскрыть, не обратившись к его корням, ибо современность является продуктом истории, хотя прошлое не сохранилось в неизменности. Любой аспект нашего духа, культуры, поведения, повседневной жизни, в том числе в политике, является результатом процессов, происходивших в прошлом. Поскольку человеческая деятельность, и политическая — не исключение, изменяет мир, всегда необходимо видение исторической перспективы, раскрывающей динамику перемен во времени. Это одна из причин, почему историческое введение в проблему политического (и не только политического) исследования, а также соответствующие курсы для студентов должны быть достаточно основательными и охватывать продолжительные временные периоды.

Итак, политическое сознание на его теоретическом уровне основывается на признании автономности исследуемого объекта, основательном изучении его генезиса, стремлении реконструировать сто во всей «инаковости», «особости» и лишь после этого предполагает применение добытых результатов в политической практике.

Массовое же политическое сознание характеризуется избирательным отношением к любой политической ситуации или проблеме, что обусловлено его стремлением удовлетворить текущие потребности, взятые вне какого-либо значимого или широкого контекста. Это избирательное отношение массового сознания объяснимо, однако не позволяет ему приблизиться к истине. Разрыв между теоретическим и массовым политическим сознанием всегда сохраняется, достигая нередко глубин пропасти. Хотя они взаимно и влияют друг на друга, однако это влияние имеет различную природу и направленность: если теоретическое сознание способно несколько возвысить массовое, внеся в него некоторые элементы научности, то массовое сознание деформирует теоретическое, если его воздействие окажется слишком значительным, и отдаляет от научной истины.

Существуют три характерные черты массового политического сознания, обладающие особенно серьезным искажающим эффектом в процессе восприятия и познания мира политического.

Во-первых, традиционализм, понимаемый здесь как чрезмерное упование на традиции и прецеденты, что сближает его с познавательным консерватизмом. Сразу подчеркнем: тема традиции имеет слишком много измерений, чтобы здесь ее обсуждать подробно. По этой проблеме имеется обширная отечественная и зарубежная литература. Адекватное же отношение к традиции в общем виде можно выразить словами польского философа Л. Колаковского: «Если бы люди хранили безусловную верность традиции, они и поныне жили бы в пещерах, но если бы они порвали с ней совершенно, им пришлось бы вернуться в пещеры» .

Следование традициям и прецедентам естественно для большинства областей деятельности: многое из того, что совершалось в прошлом, считается авторитетным руководством к действиям в настоящем. Традиции чрезвычайно важны для сохранения культуры, идентификации какой-либо общности и т. д., хотя и не всегда. Однако превышение меры в следовании традиции в ходе восприятия и постижения мира политического (и не только), акцент на традициях делает нередко приращение нового знания, а то и наличие здравого смысла, проблематичным и минимальным.

В современном обществе, отличающемся неравновесной динамикой и существенными изменениями в экономике, иерархии политических институтов, культуре и т. д., некритическое отношение к традициям, свойственное массовому сознанию и некоторым ученым, «становится контпродуктивным». Оно избирательно полагает многие феномены политической и исторической жизни неизменными по сути и ведет к продлению существования отживших или «отошедших в историю» внешних форм. К примеру, по мнению британского исследователя Д. Тоша, «одной из причин знаменитой стабильности парламентской системы в Британии является то, что сам парламент обладает престижем 700-летней истории в качестве „матери парламентов“. Это существенно укрепляет его легитимность: часто можно услышать, что парламент прошел проверку временем, что он всегда служил гарантом конституционных свобод и т. д. Но результатом этого является и нежелание честно задать себе вопрос: насколько эффективно работает парламент? Способность палаты общин к „сдерживанию“ исполнительной власти после Второй мировой войны резко снизилась, но до сих пор гигантский, основанный на традиции престиж парламента блокирует все требования по его реформированию» .

Авторитет традиций в политике и политическом сознании весьма высок, и правящие группы, жрецы, маги, советники, эксперты, консультанты, политтехнологи в разные времена специально реанимировали или выдумывали их для укрепления собственных позиций. Бесспорно, в современных обществах традиции в некоторых областях нужны, однако, вероятно, менее всего в политике, где их трактовка как критерия, ориентира или ариадниной нити способна привести к непредсказуемым и часто нежелательным последствиям.

Можно сказать, что традиция не тождественна историческому или политическому сознанию, «но представляет собой особую его разновидность, связанную с преобразованием неоднозначных фактов прошлого в однозначные ценности настоящего» .

Особенно опасна абсолютизация традиций при обращении к национальным проблемам. При всей своей приверженности принципам научности представители политической науки вместе с историками часто участвуют в исполнении социальных заказов, создавая конъюнктурно-одностороннюю «историю нации». Их, как и представителей других социальных наук, увлекает волна массового политического сознания, поднятая националистическим умонастроением, и многие из них не видят различий и тем более противоречий между профессиональными требованиями и этикой, с одной стороны, и тенденциозной работой над приукрашенным образом нации — с другой. В результате часть из них, совмещая роли ученого и националиста, в своих трудах изображают нацию, к которой они принадлежат, как общность, приверженную высоким ценностям — демократии, парламентаризму, свободе, правам человека, законности, высотам духа, воинской доблести и т. д. — в зависимости от политической потребности — не менее как со времен царя Гороха. Некоторые, например, всерьез ищут свидетельства происхождения нации не иначе как от атлантов.

В подобных случаях историческая и политическая реальность не имеет значения. Национальность, культура, политика, история, религия сводятся в единую константу. Примеров подобного рода можно найти во множестве по всему миру — от Поднебесной и Древнего Рима, германского нацизма и идеологии расовой сегрегации в отношении негров в США до Великой Албании и не менее великой Ичкерии. Как правило, это порождает ощущение национальной «избранности» или «исключительности», но не имеет никакого отношения к теоретическому политическому сознанию, т. е. политической науке. Подобная методология несостоятельна, поскольку, с одной стороны, избирательна и обращается только к тем феноменам, которые не противоречат формируемому образу, а с другой — фактически исключает какое-либо различие между «тогда» и «теперь», т. е. динамику нации, полагая ее неизменной.

Особенно легко срываются с языка политиков «вечные» категории в кризисные периоды. Так, У. Черчилль в годы Второй мировой войны обращался к традиции упорного сопротивления англичан иностранной агрессии, берущей свое начало во времена Елизаветы I и Питта Младшего. Подобная риторика прозвучала во время войны Великобритании и Аргентины за Фолклендские острова в 1982 г., когда М. Тэтчер заявила: «Наше поколение не уступает отцам и дедам ни в талантах, ни в мужестве, ни в решимости. Мы не изменились. Когда война и опасность, грозящие нашим гражданам, заставляют нас браться за оружие, мы, британцы, как всегда действуем эффективно, смело и решительно» .

3 июля 1941 г. Сталии в своем обращении к советскому народу в связи с началом Великой Отечественной войны апеллировал к традициям Александра Невского и Дмитрия Донского, К. Минина и Д. Пожарского, А. Суворова и М. Кутузова, призывая обрушиться на врага с той же силой, что и названные герои отечественной истории.

Эти и другие аналогичные обращения, несомненно, исторически объяснимы, политически мотивированы и обладают мобилизующим и объединяющим эффектом. Однако в их основе лежит не научный анализ, а потребности текущего момента, пусть и жизненно важного, как в случае с обращением Сталина. Здесь превалирует концепция неизменной национальной идентичности, неподвластной обстоятельствам, что скорее принадлежит реальности мифа или области идеологии (что тоже бывает важно), но с научной точки зрения не соответствует действительности.

Во-вторых, искажающей формой массового политического сознания, препятствующей адекватному отношению и постижению мира политического, является более завуалированная и в то же время влиятельная мифология «золотого века» .

Как и традиции, она обращена в прошлое и, не отрицая факта исторических или политических перемен, оценивает их лишь в одном направлении — изменений к худшему. Проблема эта не нова, еще Гомер в своих поэмах говорил о прошлом как героическом «золотом» времени, а о современной ему молодежи — как развращенном и испорченном поколении. С тех пор эта тема в том или ином виде встречается у всех народов и во все времена. Эта ностальгия с особой силой проявляется как реакция на недавние утраты и характерна для обществ, переживающих быстрые перемены. В силу своей устойчивости она обнаруживает, что надежды и оптимизм — не единственная, а часто и не главная политическая реакция на изменения. Практически всегда в массовом политическом сознании существует тревога, беспокойство по уходящему жизненному укладу и порядку. Ностальгический взгляд в прошлое дает некоторое утешение, являясь духовным бегством от жесткой реальности. Исчезающее на глазах людей прошлое они стремятся воссоздать в своем воображении. В художественной форме это проявляется, например, в создании пронзительных произведений, поэтизирующих, среди прочих сюжетных линий, уходящее время — «Отцы и дети» Тургенева, «Обломов» Гончарова, «Вишневый сад» Чехова, «Антоновские яблоки» Бунина и т. д.

Эти ощущения и взгляды, получая идеологическое подкрепление от олицетворяющих уходящую эпоху сил, являются одной из существенных характеристик массового политического сознания. Но и в теоретическом политическом сознании порой присутствует чрезмерный ностальгический импульс. Тогда появляется соответствующая реакция ученых на политические перемены — революции, перестройки, реформы, изменения в конституционном строе, а также связанные с индустриализацией, урбанизацией, информатизацией, глобализацией и т. д. В их публикациях «прошлое» — монархию, Учредительное собрание, советский строй, как и их проявления в повседневной жизни, если взять отечественную практику, — пытаются изобразить в наиболее привлекательном и приукрашенном виде.

Проблема здесь в том, что это есть односторонний взгляд на политику. Негативные черты политического прошлого удаляются, оно становится проще и лучше, чем настоящее, превращаясь фактически в аллегорию. Избирательная амнезия трансформирует прошлое в «исторический эквивалент мечты о первозданной чистоте или зачарованного пространства, ассоциируемого в памяти с детством». Однако это оказывается не только ненадежным руководством к прошлому, но и основой пессимизма и косности в настоящем. Прошлое выступает в данном случае не как этап, предшествующий настоящему, а как альтернатива ему. Подобный подход перемещает субъекта политического сознания в пространство мифа о «золотом веке», в то время как необходимы усилия по конструктивному переустройству политического настоящего.

В-третьих, характеристикой массового политического сознания, обладающей искажающим воздействием на теоретическое, является идея прогресса. Она подверглась существенным трансформациям с момента своего появления: оформившись в философии и науке Просвещения XVIII в., она постепенно утвердилась в массовом сознании, превратившись фактически в веру, и в свою очередь стала влиять на теоретическое сознание. Как известно, идея прогресса предполагает не только наличие позитивного характера перемен в прошлом, но и продолжение совершенствования в будущем. Прогресс означает перемены во времени, наделяемые положительным знаком и моральным содержанием. Прогресс — неуклонное совершенствование общества и человека на основе достижений западной цивилизации. В контексте подобного умонастроения положительно воспринимались даже бедствия Первой мировой войны и сопутствовавших ей революций. «В них готовы были видеть — так необорим был оптимизм — разрушение обветшалого образа жизни, расчистку почвы для нового, совершенного общества» .

Этот оптимизм сильно поблек в скорби двух мировых войн, под бременем, возложенным человеком на природу и биосферу, а также в результате изменений в экономике, новейших технологиях, появления новых глобальных проблем (терроризм, наркотики, уязвимые группы, СПИД, новые виды бедствий, вызываемых деятельностью человека, и т. д.).

В массовом политическом сознании, а нередко и в политической и других социальных науках, понятие прогресса носит оценочный и пристрастный характер, поскольку изначально основано на идее превосходства настоящего над прошлым и Запада над остальным миром. Это способствует неизбежно некритическому отношению к «настоящему» и всему западному и столь же некритическому использованию любых доминирующих «здесь и теперь» (т.е. на Западе и в «настоящем») идей, ценностей, технологий, политического устройства, культуры. Прошлое представляется тем меньше заслуживающим уважения, чем дальше удалено во времени, как и многое из того, что находится за пределами западной цивилизации. Результатом становится снисходительное отношение и непонимание иного — прошлого и незападного. Поскольку последние как бы «подтверждают» своими незрелостью и несовершенством достижения западной современности, что толку восхищаться их культурными, политическими и иными результатами?

Поэтому, если ученый (исследователь мира политического) без меры привержен такой трактовке идеи прогресса, он вступает в конфликт со своей профессиональной обязанностью объяснять и понимать Иное (в данном случае политическое прошлое и мир за пределами Запада) соответственно его природе, сущности, логике, динамике, а не прогрессистской схеме или графику поступательного развития.

Традиционализм, мифология «золотого века», вера в прогресс — базовые характеристики массового политического сознания — рассмотрены здесь для того, чтобы подчеркнуть их деформирующее воздействие на теоретическое политическое сознание, хотя, как уже отмечалось, существует и обратное влияние. Каждая из них по-своему удовлетворяет глубокую потребность в защищенности — обещая либо отсутствие перемен, либо перемены к лучшему, либо знакомое и близкое прошлое в качестве отдушины. В результате реальность воспринимается искаженно, поэтому понятно, что политическая наука дистанцируется от массового политического сознания и детерминирующих его потребностей.

Однако на практике профессиональные исследователи мира политического далеко не всегда остаются на почве науки. Влияние массового политического сознания может проявиться в том, что политолог вольно или невольно выступает в рамках одной из этих парадигм. Газеты часто публикуют статьи политологов, поддавшихся искушению повлиять на массовые представления по этим векторам. Кроме того, политолог и сам занимает ту или иную политическую или идеологическую позицию, и логика последних или, того хуже, партийная дисциплина побуждают его следовать определенным курсом. Однако очевидно, что определения, например, «либерал и политолог» и «политолог-либерал» не идентичны. Разница в результатах исследований двух ученых-политологов часто обусловлена различием именно их политических и идеологических позиций и проистекающих из этого познавательных подходов. Но в целом профессионалы предпочитают оставаться на уровне науки, которой свойственны иные цели и иная познавательная методология. Если массовое политическое сознание отправляется от текущих потребностей, которые изменчивы, но при этом устойчиво отражаются в трех отмеченных его характеристиках, то теоретическое политическое сознание исходит из необходимости познать природу, генезис, сущность, диалектику исследуемого объекта.

Несомненно, обязанностью профессионалов в их исследованиях является противостояние ложно мотивированным и искажающим влияниям извне. Однако на этом пути их ожидают немалые трудности.

Во-первых, общество или его части могут быть слишком глубоко привержены своим, пусть и неадекватным, политическим взглядам. Популярность политологов не возрастает от того, что они указывают на ошибки. Их научные результаты могут вызвать обвинения или в подрыве авторитета того или иного исторического или политического деятеля, поскольку ставят под сомнение эффективность деятельности, например, В. Ленина, И. Сталина, У. Черчилля, Г. Трумэна, М. Тэтчер, А. Пиночета, Мао Цзэдуна и других, или в покушении на основы демократии, или в выставлении образа нации в нежелательном свете и т. д.

Во-вторых, у теоретического и массового политического сознания есть немало точек соприкосновения. Политические исследования и размышления не являются исключительной привилегией профессиональных политологов-теоретиков. В любом обществе существуют люди, которые так или иначе делают политику объектом своего внимания — писатели, журналисты, сценаристы, члены всевозможных комитетов и комиссий, добровольные активисты и помощники, хорошо оплачиваемые «команды», «пиарщики» и т. д., которые довольно инициативны, особенно в тех случаях, когда это приносит хороший доход. Профессиональные политологи-теоретики могут дистанцироваться от искажений массового сознания, но немало естественных сегодня научных специализаций и направлений исследований обязаны своим происхождением политическим потребностям: таковы, в частности, в России проблемы конституционализма, федерализма, вопросы соблюдения законности в выборной борьбе и т. д. Существенно и то, что массовое политическое сознание само по себе является темой для политической науки. Оно играет важную роль в планах политических субъектов и политической жизни в целом, поэтому политология не может его игнорировать.

Однако при всех этих точках соприкосновения различие между теоретическим и массовым политическим сознанием не теряет своей важности. Содержание и место последнего меняются в зависимости от контекста и приоритетов. Политическая наука, как и другие, разумеется, тоже не обладает иммунитетом от соображений практической полезности: во-первых, потому, что ученый не может полностью абстрагироваться от реальности; во-вторых, теоретическое сознание только обогащается, откликаясь на политические потребности и актуальные проблемы. По в чем действительно расходятся политическая наука и массовое сознание, так это в приверженности принципам научности, в понимании необходимости превалирования теоретического политического сознания над текущей потребностью.