Крестьянские писатели. 
История русской литературы

Одна из характерных черт русской культуры начала XX в. — глубокий интерес к мифу и национальному фольклору. На «путях мифа» в первом десятилетии века пересекаются творческие искания таких несхожих между собой художников слова, как А. А. Блок, А. Белый, В. И. Иванов, К. Д. Бальмонт, С. М. Городецкий, А. М. Ремизов и др. Ориентация на народнопоэтические формы художественного мышления, стремление познать настоящее сквозь призму национально окрашенной «старины стародавней» приобретает принципиальное значение для русской культуры. Интерес литературно-художественной интеллигенции к древнерусскому искусству, литературе, поэтическому миру древних народных преданий, славянской мифологии еще более обостряется в годы мировой войны. В этих условиях творчество крестьянских поэтов привлекает особое внимание.

Организационно крестьянские писатели — Н. А. Клюев, С. Л. Есенин, С. Л. Клычков, А. А. Ганин, А. В. Ширяевец, П. В. Орешин и вступившие в литературу уже в 1920;е гг. П. Н. Васильев и Иван Приблудный (Я. П. Овчаренко) не представляли четко выраженного литературного направления со строгой идейно-теоретической программой. Они не выступали с декларациями и теоретически не обосновывали свои литературно-художественные принципы, однако их группу отличают яркая литературная самобытность и социально-мировоззренческое единство, что дает возможность выделить их из общего потока неонароднической литературы XX в. Общность литературных и человеческих судеб и генетических корней, близость идейно-эстетических устремлений, аналогичное формирование и сходные пути развития творчества, совпадающая многими своими чертами система художественно-выразительных средств — все это в полной мере позволяет говорить о типологической общности творчества крестьянских поэтов.

Так, С. А. Есенин, обнаружив в поэзии Н. А. Клюева уже зрелое выражение близкого ему поэтического мироощущения, в апреле 1915 г. обращается к Клюеву с письмом: «У нас с Вамп много общего. Я тоже крестьянин и пишу так же, как Вы, но только на своем рязанском языке» .

В октябре-ноябре 1915 г. создается литературно-художественная группа «Краса», которую возглавил С. М. Городецкий и куда вошли крестьянские поэты. Участники группы были объединены любовью к русской старине, устной поэзии, народным песенным и былинным образам. Однако «Краса», как и пришедшая ей на смену «Страда», просуществовала недолго и вскоре распалась.

Первые книги крестьянских поэтов выходят в 1910;х гг. Это поэтические сборники:

• — Н. А. Клюева «Сосен перезвон» (1911), «Братские песий» (1912), «Лесные были» (1913), «Мирские думы» (1916), «Медный кит» (1918);
• — С А. Клычкова «Песни» (1911), «Потаенный сад» (1913), «Дубравна» (1918), «Кольцо Лады» (1919);
• — С. А. Есенина «Радуница» (1916), опубликованные в 1918 г. его «Голубень», «Преображение» и «Сельский часослов» .

В целом крестьянским писателям было свойственно христианское сознание (ср. у С. А. Есенина: «Свет от розовой иконы /На златых моих ресницах»), однако оно сложным образом переплеталось (особенно и 1910;е гг.) с элементами язычества, а у Н. А. Клюева — и хлыстовства. Неукротимое языческое жизнелюбие — отличительная черта лирического героя А. В. Ширяевца:

Хор славит вседержителя владыку. Акафисты, каноны, тропари, Но слышу я Купальской ночи всклики, А в алтаре — пляс игрищной зари!

(«Хор славит вседержителя владыку…»).

Политические симпатии большинства крестьянских писателей в годы революции были на стороне эсеров. Воспевая крестьянство как главную созидательную силу, они усматривали в революции не только крестьянское, но и христианское начало. Их творчество эсхатологично: многие их произведения посвящены последним судьбам мира и человека. Как справедливо заметил Р. В. Иванов-Разумник в статье «Две России» (1917), они были «подлинными эсхатологами, не кабинетными, а земляными, глубинными, народными» .

В творчестве крестьянских писателей заметно влияние художественно-стилевых исканий современной им литературы Серебряного века, в том числе модернистских направлений. Несомненна связь крестьянской литературы с символизмом. Не случайно столь глубокое влияние на А. А. Блока, формирование его народнических взглядов одно время имел Николай Клюев — несомненно, наиболее колоритная фигура из числа новокрестьян. С символизмом связана ранняя поэзия С. А. Клычкова, его стихи публиковались символистскими издательствами «Альциона» и «Мусагет» .

Первый сборник Н. А. Клюева выходит с предисловием В. Я. Брюсова, высоко оценившего талант поэта. В печатном органе акмеистов — журнале «Аполлон» (1912, № 1) Н. С. Гумилев печатает благожелательный отзыв о сборнике, а в своих критических этюдах «Письма о русской поэзии» посвящает анализу творчества Клюева немало страниц, отметив ясность клюевского стиха, его полнозвучность и насыщенность содержанием.

Клюев — знаток русского слова настолько высокого уровня, что для анализа его художественного мастерства нужна обширная эрудиция, не только литературная, но и культурная: в области богословия, философии, славянской мифологии, этнографии; необходимо знание русской истории, народного искусства, иконописи, истории религии и церкви, древнерусской литературы. Он легко «ворочает» такими пластами культуры, о которых и не подозревала ранее русская литература. «Книжность» — отличительная черта клюевского творчества. Метафоричность его поэзии, хорошо осознаваемая им самим («Я из ста миллионов первый / Гуртовщик златорогих слов»), неисчерпаема еще и потому, что метафоры его, как правило, не единичны, а, образуя целый метафорический ряд, стоят в контексте сплошной стеной. Одна из главных художественных заслуг поэта — использование опыта русской иконописи как квинтэссенции крестьянской культуры. Этим он, без сомнения, открыл новое направление в русской поэзии.

Умению «красно говорить» и писать Клюев учился у заонежских народных сказителей и отлично владел всеми формами фольклорного искусства: словесного, театрально-обрядового, музыкального. Говоря его же словами, «самовитому и колкому слову, жестам и мимике» выучился на ярмарках у скоморохов. Он ощущал себя носителем определенной театрально-фольклорной традиции, доверенным посланником в интеллигентские круги от «поддонной» России глубинной скрытой от глаз, незнаемой, неведомой: «Я — посвященный от народа, / На мне великая печать». Клюев называл себя «жгучим отпрыском» знаменитого Аввакума, и даже при условии, что это лишь метафора, его характер действительно напоминает многими чертами — истовостью, бесстрашием, упорством, бескомпромиссностью, готовностью идти до конца и «пострадать» за свои убеждения — характер протопопа: «» К костру готовьтесь спозаранку!" - / Гремел мой прадед Аввакум" .

Литературу Серебряного века отличала острая полемика между представителями различных направлений. Крестьянские поэты полемизировали одновременно с символистами и акмеистами1. Клюевское программное стихотворение «Вы обещали нам сады…» (1912), посвященное К. Д. Бальмонту, построено на противопоставлении «вы — мы»: вы — символисты, проповедники туманно-несбыточных идеалов, мы — поэты из народа.

…Облетел ваш сад узорный, Ручьи отравой потекли.

За пришлецами напоследок Идем неведомые Мы, — Наш аромат смолист и едок, Мы освежительной зимы.

Вскормили нас ущелий недра, Вспоил дождями небосклон. Мы — валуны, седые кедры, Лесных ключей и сосен звон.

Сознание величайшей самоценности «мужицкого» восприятия диктовало крестьянским писателям ощущение своего внутреннего превосходства над представителями интеллигентских кругов, незнакомых с уникальным миром народной культуры.

" Тайная культура народа, о которой на высоте своей учености и не подозревает наше так называемое образованное общество, — отмечает Н. А. Клюев в статье «Самоцветная кровь» (1919), — не перестает излучаться и до сего часа" .

Крестьянский костюм Клюева, многим казавшийся маскарадным, речь и манера поведения, а прежде всего, конечно, творчество выполняли важнейшую функцию: привлечь внимание давно «отколовшейся» от народа интеллигенции к крестьянской России, показать, как она прекрасна, как все в пей ладно и мудро устроено, и что только в ней залог нравственного здоровья нации. Клюев будто не говориткричит «братьям образованным писателям»: куда вы идете? остановитесь! покайтесь! одумайтесь!

Сама крестьянская среда формировала особенности художественного мышления новокрестьян, органически близкого народному. Никогда ранее мир крестьянской жизни, отображенный с учетом местных особенностей быта, говора, фольклорных традиций (Клюев воссоздает этнографический и языковой колорит Заонежья, Есенин — Рязанщины, Клычков — Тверской губернии, Ширяевец моделирует Поволжье), не находил столь адекватного выражения в русской литературе. В творчестве новокрестьян во всей полноте нашло выражение мироощущение человека, близкого земле и природе, отразился уходящий мир русской крестьянской жизни с его культурой и философией, а поскольку понятия «крестьянство» и «народ» были для них равнозначными — то и глубинный мир русского национального самосознания. Деревенская Русь — главный источник поэтического мироощущения крестьянских поэтов. Свою изначальную связь с пей — самими биографическими обстоятельствами своего рождения среди природы, в поле или в лесу — подчеркивал С. А. Есенин («Матушка в Купальницу по лесу ходила…»). Эту тему продолжает С. А. Клычков в стихотворении с фольклорно-песенным зачином «Была над рекою долина…», в котором воспреемниками и первыми няньками новорожденного младенца выступают одушевленные силы природы. Отсюда возникает в их творчестве мотив «возвращения на родину» .

" Тоскую в городе, вот уже целых три года, по заячьим тропам, по голубам-вербам, по маминой чудотворной прялке" , — признается Н. А. Клюев.

В поэзии Сергея Антоновича Клычкова (1889−1937) этот мотив — один из основных:

На чужбине далёко от родины Вспоминаю я сад свой и дом. Там сейчас расцветает смородина И под окнами — птичий содом…

Эту пору весеннюю, раннюю Одиноко встречаю вдали… Ах, прильнуть бы, послухать дыхание, Поглядеть в заревое сияние Милой мати — родимой земли!

(«На чужбине далёко от родины…»).

В мифопоэтике новокрестьян, их целостной мифопоэтической модели мира центральным является миф о земном рае, воплощенный через библейскую образность. Лейтмотивными здесь выступают мотивы сада (у Клычкова — «потаенного сада»), вертограда; символы, связанные с жатвой, сбором урожая (Клюев: «Мы — жнецы вселенской нивы…»). Мифологема пастуха, восходящая к образу евангельского пастыря, скрепляет творчество каждого из них. Себя новокрестьяне называли пастухами (Есенин: «Я пастух, мои палаты — / Межи зыбистых полей»), а поэтическое творчество уподобляли пастушеству (Клюев: «Златороги мои олени, / табуны напевов и дум»).

Народно-христианские представления о цикличность жизни и смерти можно отыскать в творчестве каждого из новокрестьян. Для Клычкова и его персонажей, ощущающих себя частицей единой Матери-природы, находящихся с пей в гармоническом родстве, и смерть есть нечто естественное, словно смена времен года или таянье «изморози весной», как определил смерть Клюев. По Клычкову, умереть — значит «уйти в нежить, как корни в землю». В его творчестве смерть представляется не литературно-традиционным образом отвратительной старухи с клюкой, а привлекательной труженицы-крестьянки:

Уставши от дневных хлопот, Как хорошо полой рубашки Смахнуть трудолюбивый пот, Подвинуться поближе к чашке…

Как хорошо, когда в семье.

Где сын — жених, а дочь — невеста, Уж не хватает на скамье Под старою божницей места…

Тогда, избыв судьбу, как все, Не в диво встретить смерть под вечер, Как жницу в молодом овсе С серпом, закинутом на плечи.

(«Уставши от дневных хлопот…»).

В 1914;1917 гг. Клюев создает цикл из 15 стихотворений «Избяные песни», посвященный памяти умершей матери. Сам сюжет: смерть матери, ее погребение, погребальные обряды, плач сына, посещение матерью родного дома, ее помощь крестьянскому миру — отражает гармонию земного и небесного. (Ср. у Есенина: «Я знаю: другими очами / Умершие чуют живых» .) Цикличность жизни и смерти подчеркнута и композиционно: после девятой главы (соответствующей девятому поминальному дню), наступает пасхальный праздник — скорбь преодолевается.

Поэтическая практика новокрестьян уже на раннем этапе позволяла выделить такие общие в их творчестве моменты, как поэтизация крестьянского труда (Клюев: «Поклон вам, труд и пот!») и деревенского быта; зоо-, флорои антропоморфизм (антропоморфизация природных явлений составляет одну из характерных особенностей мышления фольклорными категориями); чуткое ощущение своей неразрывной связи с миром живого:

Плач дитяти через поле и реку, Петушиный крик, как боль, за версты, И паучью поступь, как тоску, Слышу я сквозь наросты коросты.

(Я. А. Клюев, «Плач дитяти через поле и реку…»).

Крестьянские поэты первыми в отечественной литературе возвели деревенский быт на недосягаемый прежде уровень философского осмысления общенациональных основ бытия, а простую деревенскую избу в высшую степень красоты и гармонии. Изба уподобляется Вселенной, а ее архитектурные детали ассоциируются с Млечным путем:

Беседная изба — подобие вселенной: В ней шолом — небеса, полати — Млечный путь, Где кормчему уму, душе многоплачевной Под веретенный клир усладно отдохнуть.

(Я. А. Клюев, «Где пахнет кумачом — там бабьи посиделки…»).

Они опоэтизировали ее живую душу:

Изба-богатырица, Кокошник вырезной, Оконце, как глазница, Подведено сурьмой.

(Н. А. Клюев, «Изба-богатырица…»).

Клюевский «избяной космос» — не нечто отвлеченное: он замкнут в круг ежечасных крестьянских забот, где все достигается трудом и потом. Печь-лежанка — его непременный атрибут, и как все клюевские образы, его не следует понимать упрощенно однозначно. Печь, как и сама изба, как всё в избе, наделена душой (не случаен эпитет «духовидица») и приравнена, наряду с Китоврасом и ковригой, к «золотым столпам России» («В шестнадцать — кудри да посиделки…»). Клюевский образ избы получает дальнейшую трансформацию в творческой полемике автора с пролетарскими поэтами и лефовцами (в частности, с Маяковским). Иногда это диковинный огромный зверь: «На бревенчатых тяжких лапах / Восплясала моя изба» («Меня хоронят, хоронят…»). В других случаях это уже не просто жилище землепашца, но вещая Изба — пророк, оракул: «Простой, как мычание, и облаком в штанах казинетовых / Не станет Россия — так вещает Изба» («Маяковскому грезится гудок над Зимним…»).

Поэтом «золотой бревенчатой избы» провозгласил себя Есенин (см. «Спит ковыль. Равнина дорогая…»). Поэтизирует крестьянскую избу в «Домашних песнях» Клычков. Клюев в цикле «Поэту Сергею Есенину» настойчиво напоминает «младшему брату» его истоки: «Изба — писательница слов — / Тебя взрастила не напрасно…» Исключение здесь составляет лишь Петр Васильевич Орешин (1887−1938) с его интересом к социальным мотивам, продолжающий в крестьянской поэзии некрасовскую тему обездоленного русского мужика (не случаен эпиграф из Н. А. Некрасова к его сборнику «Красная Русь»). Орешинские «избы, крытые соломою» являют собой картину крайней бедности и запустения, в то время как в творчестве, например, Есенина и этот образ эстетизирован: «Под соломой-ризою / Выструги стропил, / Ветер плесень сизую / Солнцем окропил» («Край ты мой заброшенный…»). Едва ли не впервые появляющийся в творчестве Орешина эстстизированный образ крестьянской избы связан с предчувствием / свершением революции: «Как стрелы, свищут зори / Над Солнечной Избой» .

Для крестьянина-землепашца и крестьянского поэта такие понятия, как мать-землица, изба, хозяйство суть понятия одного этического и эстетического ряда, одного нравственного корня. Исконно народные представления о физическом труде как основе основ крестьянской жизни утверждаются в известном стихотворении С. А. Есенина «Я иду долиной…» :

К черту я снимаю свой костюм английский. Что же, дайте косу, я вам покажу — Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий, Памятью деревни я ль не дорожу?

Для Н. А. Клюева существует:

Радость видеть первый стог, Первый сноп с родной полоски. Есть отжиночный пирог Па меже, в тени березки…

(«Радость видеть первый стог…»).

Краеугольный камень миропонимания новокрестьянских поэтов — взгляд на крестьянскую цивилизацию как духовный космос нации. Наметившись в клюевском сборнике «Лесные были» (1913), укрепившись в его книге «Мирские думы» (1916) и цикле «Поэту Сергею Есенину» (1916;1917), он предстает различными своими гранями в двухтомном «Песнослове» (1919), а впоследствии достигает пика остроты и оборачивается безутешным надгробным плачем по распятой, поруганной России в позднем творчестве Клюева, сближаясь с ремизовским «Словом о погибели земли Русской». Эта доминанта клюевского творчества воплощается через мотив двоемирия: совмещения, а чаще противопоставления друг другу двух пластов, реального и идеального, где идеальный мир — патриархальная старина, мир девственной, удаленной от губительного дыхания города природы, или мир Красоты. Приверженность идеалу Красоты, уходящему корнями в глубины народного искусства, крестьянские поэты подчеркивают во всех своих этапных произведениях. «Не железом, а Красотой купится русская радость» — не устает повторять Н. А. Клюев вслед за Ф. М. Достоевским.

Одна из важнейших особенностей творчества новокрестьян заключается в том, что тема природы в их произведениях несет важнейшую не только смысловую, но концептуальную нагрузку, раскрываясь через универсальную многоаспектную антитезу «Природа — Цивилизация» с ее многочисленными конкретными оппозициями: «народ — интеллигенция», «деревня — город», «природный человек — горожанин», «патриархальное прошлое — современность», «земля — железо», «чувство — рассудок» и т. д.

Примечательно, что в есенинском творчестве отсутствуют городские пейзажи. Осколки их — «скелеты домов», «продрогший фонарь», «московские изогнутые улицы» -единичны, случайны и не складываются в цельную картину. «Московский озорной гуляка», вдоль и поперек исходивший «весь тверской околоток», не находит слов для описания месяца па городском небосклоне: «А когда ночью светит месяц, / Когда светит… черт знает как!» («Да! Теперь решено. Вез возврата…»).

Последовательным аптиурбанистом выступает в своем творчестве Александр Ширяевец (Александр Васильевич Абрамов, 1887−1924):

Я — в Жигулях, в Мордовии, на Вытегре!.. Я слушаю былинные ручьи!.. Пусть города наилучшие кондитеры Мне обливают в сахар куличи ;

Я не останусь в логовище каменном! Мне холодно в жару его дворцов! В поля! на Брынь! к урочищам охаянным! К сказаньям дедов — мудрых простецов!

(«Я — в Жигулях, в Мордовии, на Вытегре!..»).

В творчестве новокрестьян образ Города приобретает качества архетипа. В своем многостраничном трактате «Каменно-Железное Чудище» (т.е. Город), законченном к 1920 г. и до сих пор не опубликованном полностью, А. Ширяевец наиболее полно и всесторонне выразил целевую установку новокрестьянской поэзии: возвратить литературу «к чудотворным ключам Матери-Земли». Начинается трактат легендой-апокрифом о бесовском происхождении Города, сменяемой затем сказкой-аллегорией о юном Городке (затем — Городе), сыне Глупой Поселянки и продувного Человека, в угоду дьяволу неукоснительно исполняющем предсмертный наказ родителя «приумножай!», так что дьявол «пляшет и хрюкает на радостях, насмехаясь над опоганенной землей». Бесовское происхождение Города подчеркивает Н. А. Клюев: «Город-дьявол копытами бил, / Устрашая нас каменным зевом…» («Из подвалов, из темных углов…»). А. С. Клычков в романе «Сахарный немец» (1925), продолжая ту же мысль, утверждает тупиковость, бесперспективность пути, которым идет Город, — в нем нет места Мечте:

" Город, город! Под тобой и земля не похожа на землю… Убил, утрамбовал ее сатана чугунным копытом, укатал железной спиной, катаясь по ней, как катается лошадь, но лугу в мыта…" .

Отчетливые антиурбанистические мотивы видны и в клюевском идеале Красоты, берущем начало в народном искусстве, выдвигаемом поэтом в качестве связующего звена между прошлым и будущим. В настоящем, в реалиях железного века, Красота растоптана и поругана («Свершилась смертельная кража, / Развенчана Мать-Красота!»), и потому звенья прошлого и будущего распаялись. Но вера в мессианскую роль России пронизывает все творчество Н. А. Клюева:

…В девяносто девятое лето Заскрипит заклятый замок И взбурлят рекой самоцветы Ослепительных вещих строк.

Захлестнет певучая пена Холмогорье и Целебей, Решетом наловится Вена Серебристых слов-карасей!

(«Я знаю, родятся песни…»).

Именно новокрестьянские поэты в начале XX в. громко провозгласили: природа — сама по себе величайшая эстетическая ценность. На национальной основе С. А. Клычков сумел построить яркую метафорическую систему природного равновесия, органически уходящую в глубь народного поэтического мышления.

" Нам вес кажется, что в мире одни мы только стоим на ногах, а все остальное или ползает перед нами на брюхе, или стоит бессловесным столбом, тогда как на самом-то деле совсем и не так!.. В мире есть одна только тайна: в нем нет ничего неживого!.. Потому люби и ласкай цветы, деревья, разную рыбу жалей, холь дикого зверя и лучше обойди ядовитого гада!.." - пишет С. А. Клычков в романе «Чертухинский балакирь» (1926).

Но если в стихотворениях клюевского сборника «Львиный хлеб» наступление «железа» па живую природу — еще не ставшее страшной реальностью предощущение, предчувствие («Зачураться бы от наслышки / Про железный нс-угомон!»), то в образах его «Деревни», «Погорельщины», «Песни о Великой Матери» — это уже трагическая для крестьянских поэтов реальность. В подходе к данной теме отчетливо видна дифференцированность творчества новокрестьян. С. Л. Есенин и П. В. Орешин, хотя и непросто, мучительно, через боль II кровь, готовы были увидеть будущее России, говоря есенинскими словами, «через каменное и стальное». Для II. А. Клюева, А. С. Клычкова, А. Ширяевца, которые находились во власти концепции «мужицкого рая», идею будущего вполне воплощало патриархальное прошлое, русская седая старина с ее сказками, легендами, поверьями.

" Не люблю я современности окаянной, уничтожающей сказку, — признавался А. Ширяевец в письме к В. Ф. Ходасевичу (1917), — а без сказки какое житье на свете?" .

Для Н. А. Клюева уничтожение сказки, легенды, разрушение сонма мифологических персонажей — невосполнимая потеря:

Как белица, платок по брови, Туда, где лесная мгла, От полавочных изголовий Неслышно сказка ушла. Домовые, нежити, мавки — Только сор, заскорузлый прах…

(«Деревня»).

Свои духовные ценности, идеал изначальной гармонии с миром природы новокрестьянские поэты отстаивали в полемике с пролеткультовскими теориями технизации и машинизации мира. Индустриальные пейзажи «статьных соловьев», в которых, по словам Клюева, «огонь подменен фальцовкой и созвучья — фабричным гудком», резко контрастировали с лирикой природы, создаваемой крестьянскими поэтами.

" Трудно понимают меня бетонные и турбинные, вязнут они в моей соломе, угарно им от моих избяных, кашных и коврижных миров" , — писал Н. С. Клюев в письме к С. М. Городецкому в 1920 г.

Представители железного века отринули все «старое»: «Старая Русь повешена, / И мы — ее палачи…» (В. Д. Александровский); «Мы — разносчики новой веры, / красоте задающей железный тон. / Чтоб природами хилыми не сквернили скверы, / в небеса шарахаем железобетон» (В. В. Маяковский). Со своей стороны, новокрсстьяне, которые видели главную причину зла в отрыве от природных корней, народного мировосприятия, национальной культуры, встали на защиту этого «старого». Пролетарские поэты, отстаивая коллективное, отрицали индивидуально-человеческое, все то, что делает личность неповторимой; высмеивали такие категории, как душа, сердце; декларировали: «Мы все возьмем, мы все познаем, / Пронижем глубину до дна…» (М. П. Герасимов, «Мы»). Крестьянские поэты утверждали противоположное: «Все познать, ничего не взять / Пришел в этот мир поэт» (С. А. Есенин, «Кобыльи корабли»). Конфликт «природы» и «железа» закончился победой последнего. В заключительном стихотворении «Поле, усеянное костями…» из сборника «Львиный хлеб» Н. А. Клюев дает страшную, воистину апокалипсическую панораму «железного века», неоднократно определяя его через эпитет «безликое»: «Над мертвою степью безликое что-то / Родило безумие, тьму, пустоту…» Мечтая о времени, при котором «не будет несен при молот, про невидящий маховик» («Придет караван с шафраном…»), Клюев высказал свое сокровенное, пророческое: «Грянет час, и к мужицкой лире / Припадут пролетарские дети» .

К началу XX в. Россия подошла страной крестьянского земледелия, основанного на более чем тысячелетней традиционной культуре, отшлифованной в ее духовнонравственном содержании до совершенства. В 1920;е гг. уклад русской крестьянской жизни, бесконечно дорогой крестьянским поэтам, па их глазах стал рушиться. Болью за скудеющие истоки жизни пронизаны относящиеся к этому времени письма С. А. Есенина, внимательное прочтение которых еще предстоит исследователям; произведения Н. А. Клюева, романы С. А. Клычкова. Свойственное ранней лирике этого «певца небывалой печали» («Золотятся ковровые нивы…») трагическое мироощущение, усилившееся к 1920;м гг., достигает пика в его последних романах — «Сахарный немец», «Чертухинский балакирь», «Князь мира». Эти произведения, в которых показана абсолютная уникальность человеческого бытия, многие исследователи называют экзистенциальными.

Революция обещала осуществить вековую мечту крестьян: дать им землю. Крестьянская община, в которой поэты видели основу основ гармонического бытия, на короткое время была реанимирована, по деревням шумели крестьянские сходы:

Вот вижу я: воскресные сельчане У волости, как в церковь, собрались. Корявыми, немытыми речами Они свою обсуживают «жись» .

(С. А. Есенин, «Русь советская»).

Однако уже летом 1918 г. начинается планомерное разрушение основ крестьянской общины, в деревню направляются продотряды, а с начала 1919 г. вводится система продразверстки. Миллионы крестьян погибают в результате военных действий, голода и эпидемий. Начинается прямой террор против крестьянства — политика раскрестьянивания, со временем принесшая страшные плоды: вековечные устои русского крестьянского хозяйствования были разрушены. Крестьяне яростно восставали против непомерных поборов: Тамбовское (Антоновское) восстание, Вешенское на Дону, восстание воронежских крестьян, сотни им подобных, но меньших масштабами крестьянских выступлений — страна проходила очередную трагическую полосу своей истории. Духовно-нравственные идеалы, накопленные сотнями поколений предков и казавшиеся незыблемыми, были подорваны. Еще в 1920 г. на съезде учителей в Вытегре Клюев с надеждой говорил о народном искусстве:

" Надо быть повнимательней ко всем этим ценностям, и тогда станет ясным, что в Советской Руси, где правда должна стать фактом жизни, должны признать великое значение культуры, порожденной тягой к небу…" («Слово к учителям о ценностях народного искусства», 1920).

Однако уже к 1922 г. иллюзии были развеяны. Убежденный в том, что поэзия народа, воплощенная в творчестве крестьянских поэтов, «при народовластии должна занимать самое почетное место», он с горечью видит, что все оборачивается иначе:

" Порывая с нами, Советская власть порываете самым нежным, с самым глубоким в народе. Нам с тобою нужно принять это как знамение — ибо Лев и Голубь не простят власти греха ее" , — писал Н. Л. Клюев С. Л. Есенину в 1922 г.

В результате социальных экспериментов па глазах крестьянских поэтов, вовлеченных в трагический конфликт с эпохой, началось невиданное крушение самого для них дорогого — традиционной крестьянской культуры, народных основ жизни и национального сознания. Писатели получают ярлык «кулацких», в то время как одним из главных лозунгов жизни страны становится лозунг «Ликвидация кулачества как класса». Оболганные и оклеветанные, поэты-сопротивленцы продолжают работать, и не случайно одно из центральных стихотворений Клюева 1932 г. с его прозрачной метафорической символикой, адресованное руководителям литературной жизни страны, носит название «Клеветникам искусства» :

Я гневаюсь на вас и горестно браню, Что десять лет певучему коню, Узда алмазная, из золота копыта, Попона же созвучьями расшита, Вы не дали и пригоршни овса И не пускали в луг, где пьяная роса Свежила б лебедю надломленные крылья…

В наступившем тысячелетии нам суждено по-новому вчитаться в произведения новокрестьянских писателей, ибо они отражают духовно-нравственные, философские, социальные аспекты национального сознания первой половины XX в. В них заложены истинные духовные ценности и подлинно высокая нравственность; в них веяние духа высокой свободы — от власти, от догмы. В них утверждается бережное отношение к человеческой личности, отстаивается связь с национальными истоками, народным искусством как единственно плодотворный путь творческой эволюции художника.