Поэма «Погорелыцина» (1928)

Впервые «Погорелыцина» была опубликована в 1954 г. в США. В России она вышла в 1987 г. Это художественное завещание поэта. Чтение поэмы было непосредственной причиной его ареста.

" Я сгорел на своей «Погорельщине», как некогда сгорел мой прадед Аввакум на костре пустозерском. Кровь моя волей-неволей соединяет две эпохи" , — писал Н. А. Клюев из ссылки С. А. Клычкову.

В «Погорельщине» переплетаются мифологические и реальные события, трагическое прошлое и настоящее, судьба России и судьба поэта. Многие образы являются иносказаниями и требуют расшифровки, знаний мифов, истории раскола. Фабула «Погорельщины» — рассказ-плач о гибели поморской деревни Сиговый Лоб, или Сиговец, которую победил змий-Антихрист. Исторический пласт поэмы отсылает к XVIII в., разорению старообрядческих скитов и монастырей на реке Выг и на Соловках. В начале поэмы рассказывается о временах расцвета Выга — Сиговца. История трансформируется в миф. Название деревниавторская версия мифа о рыбе, на которой держится земля. Сиговый Лоб, деревня «у лесных и озерных троп», «где слушают зори медвежью свирель» , — это сказка и сон, образ русской благодати: «И длится сказка… Часы иль годы? / Могучей жизни цветисты всходы» .

Определение «русская сладость» является ключом к описанию праведного мира Сиговца с иконами знаменитых живописцев, с искусными творцами красоты. 11о Сиговец обречен: «Се предреченная звезда». Как в мифологических текстах, прежде чем погибнуть Сиговцу, были явлены вещие знаки и сны: оживает птица Алконост, вырезанная мастером Олехой, и предрекает слезы. Под крылом прилетевшего лебедя Силиверст находит «грамоту» — предупреждение: «Готовьтесь к смерти». О своем уходе из России Олеху предупреждают основатели Соловецкого монастыря святые Зосима и Савватий. Проня видит «смертный сон» о нашествии на Сиговец змей. Глиняный Спас, которого вылепил Силиверст, плачет кровавыми слезами. Знаком гибели становится уход святых с иконы: «И с иконы ускакал Егорий — / На божнице змий да сине море!..», «Нету Богородицы / У пустой застолицы!» Напрасно сиговцы молятся «святителю теплому — Миколе»: «Вороти Егорья на икону — / Избяного рая оборону!» Россия лишается небесных покровителей — этот мотив является сквозным в творчестве Клюева последнего десятилетия. Он зафиксирован также в его рассказах-снах.

Знамения сбываются, в Сиговцс воцаряется змий. Рефрен: «Порато бас зимой в Сиговце» — сменяется плачем: «Увы, увы, раю прекрасный!..» Вечность становится смертным годом: в тот «год уснул навеки Павел», «не стало резчика Олехи», кружевницы Прони. В описании добровольной «гари» деда с Силиверстом и полыхания церкви-купины отразились реальные события, когда, не желая покориться патриарху Никону, в котором они видели Антихриста, старообрядцы сжигали себя. После огненного вознесения «честной двоицы» и «душ икон», которые «вздымались в горнюю Софию», «уснул, аки лев, Великий Сиг». Смерть Сиговца — символ гибели России:

'Гак погибал Великий Сиг Заставкою из древних книг, Где Стратилатом на коне Душа России, вся в огне, Летит ко граду, чьи врата Под знаком чаши и креста!

Гибель Сига обусловлена не только мифологическими (наступление времен Антихриста) и историческими (разорение скитов в XVIII и XIX вв.), но и политическими причинами. Погибель Сиговцу несут «Февраль» и «Октябрь — поджарая волчица». Природные метафоры соотносятся с 1917 г., однако в поэме отразился и голодный «Год девятнадцатый, недавний, / Но горше каторжных вериг!», и 1923 г., когда Соловки были превращены в Соловецкий лагерь особого назначения (СЛОН), и эпоха коллективизации, и, наконец, смерть деревни — в «Погорельщине» она объясняется победой «железа»: «Горыныч с Запада ползет / Пи горбылям железных вод!» .

Сиговец становится царством хаоса. Возникают картины — «заставки» наоборотного мира. Ушла из озера рыба, наступает великий мор: «Поедены гужи и пимы, / Кора и кожа с хомутов, / Не насыщая животов»; «синеглазого Васятку / Напредки посолили в кадку, / За кус говядины с печенкой / Сосед освежевал мальчонка». Сиговцы несут на поклон «городской дьяволице» Иродиадс икону «Спаса рублевских писем», надеясь, что она «даст удой вина в погребцы». Кружевница Настя превратилась в «гнусавую каторжную девчонку» «без чести, без креста, без мамы», а прежде «звалася свет-Анастасия». Образ Настасьи Романовны, имя которой означает Воскресение, является символом оскверненной святости и красоты («напилась с поганого копытца»), «гиблой вины» народа, который отвернулся от «злат шатра», легко поддался дьявольскому искушению, превратился в «человечий сброд». И вот «загибла тройка удалая», «издох ретивый коренник», а «в горенке по самогонке / Тальянка гиблая орет — / Хозяев новых обиход» .

Ритмическая гармония эпической песни, лирического плача ломается диссонансом городского речитатива, «треньканьем» гитары, мелодией антироманса. Современность внушает омерзение и ужас. Но в страшном лике родины поэт прозревает и иной образ: «…Святая Русь, / Тебе и каторжной молюсь!» Царство Антихриста не может быть вечным. Поэма завершается надеждой на Воскресение России-Китежа. Она возрождается в памяти и слове «песно-писца Николая» :

Из мрака всплыли острова В девичьих бусах заозерья, С морозным Устюгом Москва, Валдай-ямщик в павлиньих перьях, Звенигород, где на стенах Клюют пшено струфокамилы, И Вологда вся в кружевах, С Переяславлем белокрылым.

Олицетворением надежды является образ «Лидды, города белых цветов» на «славном Индийском поморий». Это клюевский вариант Китежа. Врагам не удалось уничтожить икону Божьей матери и образ нетленной красоты вселяет надежду на будущее возрождение Руси под покровительством Богородицы:

Где ты, город-розан, — Волжская береза, Лебединый крик, И ордой иссечен, Осиянно вечен Материнский Лик?!

Адское пламя превращается в пламя Неопалимой Купины, поэма гибели — в поэму огненного спасения.