Теория «разумного эгоизма»

Подобно этическому и в отличие от психологического, «разумный эгоизм» говорит о том, как люди должны поступать, а не о том, как они поступают в действительности. В отличие от психологического «разумный эгоизм» также утверждает, что люди далеко не всегда действуют в соответствии со своими личными интересами, а это свидетельство их неразумности. Поэтому понятия «разумность» и «глупость» приобретают у сторонников «разумного эгоизма» нормативный смысл. Однако эта нормативность внеморального плана (что отличает «разумный эгоизм» от этического). Здесь мы имеем дело с нормативами умения наподобие тех, которые выдвигал, например, Макиавелли. Человек может быть одновременно разумным и этическим эгоистом, но он также может быть разумным эгоистом, не будучи этическим эгоистом.

Позиция «разумного эгоизма» покоится на постулате, принятом без доказательств. Почему люди, чтобы быть разумными, должны действовать в соответствии с собственными интересами? Если в отношении психологического эгоизма мы можем привести эмпирические аргументы как «за», так и «против», то в отношении «разумного эгоизма» нельзя сделать ни того, ни другого.

Вполне очевидно, что если субъект заинтересован сделать нечто, то он должен это сделать, поскольку никто другой за него действовать не будет. Но из этого очевидного положения вовсе не вытекает, что в случае столкновения его интересов с интересами других субъект должен ставить собственные интересы на первое место. Такой вывод, по меньшей мере, можно считать спорным.

Альтруизм

Альтруизм (от лат. alter — другой) — нравственный принцип, ориентирующий людей на бескорыстие и жертвенность во имя других.

Излагая историю проблемы, связанной с эгоизмом, Фромм подходит к психологическим предпосылкам, на которых строятся наши заключения. Эти предпосылки следующие: не только другие, но и мы сами оказываемся объектом своих чувств и отношения. Отношения к другим и отношения к себе далеко не противоречивы, а, напротив, связаны самым глубоким образом. В отношении рассматриваемой проблемы это означает: любовь к другим и к самому себе не альтернативы. Напротив, отношения любви к самим себе обнаруживаются у тех, кто способен любить других. Любовь в принципе неделима, коль скоро речь идет о связи между собственной личностью и ее объектами. Истинная любовь есть проявление продуктивности и невозможна без заботы, уважения, ответственности и познания. Она — не аффект в смысле пребывания в состоянии возбуждения, вызванного другим, но активная деятельность, способствующая росту и счастью любимого человека, питающаяся из своего собственного источника.

Любовь есть проявление собственной энергии, способности любить, а любовь к другому человеку — актуализация и концентрация этой энергии по отношению к нему. Идея романтической любви, согласно которой только один человек в мире может быть предметом истинной любви и главная задача — найти именно этого человека, ошибочна. Неверно и то, что любовь к нему, уж если повезет встретить такого человека, будет иметь результатом отказ от любви к другим. Любовь, которая может переживаться, но отношению только к одному человеку, этим самым фактом как раз и показывает, что это не любовь, а симбиотическое отношение. Утверждающая сила любви раскрывается как воплощение, олицетворение сущностных сил человека. Любовь к одному человеку предполагает любовь к человеку как таковому.

Своего рода «разделение труда», как говорит Уильям Джеймс, проявляющееся, например, в том, что человек любит свою семью, но остается бесчувственным, когда речь идет о людях «посторонних», есть показатель изначальной неспособности любить. Любовь к человеку — не абстракция, как это часто полагают, складывающаяся в результате любви к определенному человеку, любовь к человеку — это предпосылка, хотя генетически она выкристаллизовывается из любви к вполне определенным людям.

Из этого следует, что я сам в принципе в такой же степени должен быть объектом своей любви, как и другой человек. Утверждение собственной жизни, счастья, развития, свободы — все коренится в способности человека любить, т. е. в заботе, уважении и ответственности и знании. Если человек в принципе способен на продуктивную любовь, он способен и на любовь к себе, если же он может любить только других, он вообще не способен на любовь.

Допуская, что любовь к себе и к другим в принципе неделима, как объяснить эгоизм, очевидно исключающий всякий искренний интерес к другим? Эгоист заинтересован только в самом себе, в своих желаниях, знает только одно удовольствие — брать, а не давать. На мир он смотрит только с точки зрения того, что он может взять от него. Он не испытывает ни интереса к нуждам других, ни уважения к их личностному достоинству. Он не видит ничего вокруг, кроме себя. Всех и вся он оценивает только с точки зрения их полезности для себя. Он по природе не способен любить. Так не доказывает ли это неизбежную несовместимость любви к другим и любви к себе? Так оно и было бы, будь эгоизм и себялюбие — одно и то же. Но это допущение абсолютно ложно, оно-то и привело в итоге к столь многочисленным ошибочным решениям этой проблемы.

Любовь к себе и эгоизм не только не идентичны — они диаметрально противоположны. Эгоист любит себя так же мало, как и других; фактически он даже ненавидит себя. Отсутствие заботливости и чуткости по отношению к себе самому, к своей личности, порождает у него чувство пустоты и фрустрации. Он чувствует себя несчастным и озабочен тем, чтобы урвать у жизни то, что принесло бы ему какое-то удовлетворение, но парадоксальным образом сам же мешает этому. Складывается впечатление, что он слишком заботится о себе, на самом же деле все это оказывается лишь безуспешной попыткой, с одной стороны, скрыть, спрятать, а с другой — восполнить, компенсировать именно эту безуспешную заботу о самом себе. 3. Фрейд утверждал, что эгоистическая личность нарциссична, ибо отказалась от любви к другим и всю свою любовь обратила на самое себя. Действительно, эгоисты не способны любить других, но они не способны также любить и самих себя.

Эгоизм будет проще понять, если сравнить его с таким отношением к другому, которое характеризуется ненасытностью, как отношение чрезмерно заботливой и целиком поглощенной своей заботой матери к своему ребенку. Хотя она и считает, что горячо любит свое дитя, на самом деле ею владеет глубоко скрытая и подавленная враждебность по отношению к нему. Она сверхзаботлива не потому, что слишком сильно любит сто, но потому что вынуждена компенсировать свою неспособность вообще любить его.

Эта теория о природе эгоизма появилась на свет в результате практики психоанализа по лечению неврозов, возникающих на почве так называемого «бескорыстия» — симптома, обнаруживающегося отнюдь не у малого числа людей, которых обычно беспокоит не сам этот симптом, а другие, связанные с ним, как то: депрессия, утомляемость, неспособность работать, неудачи в любви. Однако часто это «бескорыстие» не только не воспринимается как симптом, но, напротив, расценивается как одна из черт характера, а именно жертвенность, которой даже гордятся. «Бескорыстный» человек «ничего не хочет для себя», он «живет только для других» и гордится тем, что не считает себя каким-то важным. Он озадачен тем, что вопреки его бескорыстию он, в сущности, несчастлив и что его взаимоотношения с близкими не соответствуют его ожиданиям. Он хотел бы избавиться от всех неприятных симптомов, но не от своего «бескорыстия» .

Анализ показывает, что такое «бескорыстие» не существует независимо от других симптомов, не есть нечто отдельное от них, но один из них и в сущности самый важный — способность любить и радоваться окружающему — как бы парализован в человеке; человек насквозь пропитан ненавистью к жизни и за внешним бескорыстием скрыт почти неуловимый, но от этого не менее сильный эгоцентризм. Такого человека можно вылечить, только если рассматривать его «бескорыстие» тоже как симптом наравне с другими, с тем чтобы можно было сконцентрировать внимание на сфере продуктивности, недостаток или даже отсутствие которой и является действительной причиной как его «бескорыстия», так и других неблагоприятных факторов.

Природа «бескорыстия» становится особенно прозрачной в процессе воздействия на других и особенно, что касается нашей культуры, в процессе воздействия «бескорыстной» матери на ее ребенка. Она убеждена, что ее «бескорыстие» раскрывает ребенку смысл того, что значит быть любимым и что значит любить самому. Между тем эффект совершенно не соответствует ее ожиданиям. Ребенок вовсе не выглядит счастливым человеком, который убежден, что его любят; он проявляет тревогу, находится в напряженном состоянии, боится вызвать недовольство матери и озабочен тем, чтобы жить согласно ее ожиданиям и надеждам. Как правило, такие дети находятся иод давлением материнской скрытой враждебности к жизни, которую они скорее ощущают, чем осознают, и в конце концов сами проникаются этим чувством враждебности.

В общем, результат влияния на ребенка «бескорыстной» матери почти не отличается от такового эгоистичной матери; а порою оказывается даже хуже, поскольку так называемое «бескорыстие» матери не позволяет ребенку отнестись к ней критически, т. е. ребенок не имеет возможности искренне осуждать ее за что-то и искренне же обнаруживать перед ней свое отчуждение. Он живет под постоянным принуждением не разочаровывать ее, так как под маской добродетели его приучают не любить жизнь. Если задуматься о влиянии матери, которая по-настоящему любит себя, то нельзя понять, что нет более благоприятных условий для ребенка — постижения им, что есть любовь, радость и счастье, — чем быть любимым своей матерью, которая любит и себя тоже.