Мера вещей в искусстве: о критериях суждения вкуса

Мера вещей в искусстве: О КРИТЕРИЯХ СУЖДЕНИЯ ВКУСА

Когда мы смотрим на пейзаж, интерьер, ювелирное украшение, вечернее платье, рисунок, скульптуру — на любое явление окружающего мира, мы испытываем приятные или неприятные ощущения. Одни вещи очаровывают нас, другие — отталкивают. Вербализуя переживания такого рода, мы говорим, что нам нравится или не нравится нечто. Способность, благодаря которой мы имеем эти ощущения и можем судить о вызвавших их предметах, обычно называется «эстетическим вкусом».

Относительно истории понятия эстетик В. Бычков говорит следующее. Имея вкусовые рецепторы, мы способны различать сладкое, горькое, соленое. По аналогии с этим, представление о вкусе было перенесено в сферу эстетического опыта (примерно в середине 17-го века). Здесь его распространили на способность выявлять (чувствовать) прекрасное, высокую художественность искусства, отличать их от пошлого, безобразного, низкого художественного уровня и т. п. [2, с. 171−172]. Так, Э. Берк (18 ст.) определял вкус как «способности (или способность) духа, которые предназначены для суждения о результатах работы воображения и изящных искусств» [1, с. 48]. Вот одна из современных дефиниций: вкус есть «способностью личности к индивидуальному отбору эстетических ценностей» [9, с. 55].

Т. е., в самом общем виде «эстетический вкус» — это способность воспринимать и различать эстетические свойства вещей окружающего мира, например, прекрасное и уродливое. Суждение вкуса — это наша оценка, определение эстетического статуса вещи в таких понятиях и представлениях как «нравится / не нравится», «шедевр / неудача» и т. п. В данной статье рассматривается вопрос, являются ли подобные высказывания объективными, общеобязательными, или же они только конвенциональны, релятивны. эстетика вкус релятивный эстетический Эта проблема является спецификацией более глобального вопроса о том, существуют ли универсальные истины, ценности в принципе. Если их нет, то нет и общеобязательных критериев для суждений вкуса, нет канонов, которые бы нормировали художественное творчество. Сейчас в рамках проекта «западная цивилизация» постулируется отсутствие универсальной истины [12, с. 130]. Современную социокультурную ситуацию характеризуют релятивизм, субъективизм, номадизм, ризомность и плюрализм как противоположность монизму. В сфере эстетической рефлексии это выражается, в частности, в требовании «понять, что мы переживаем конец нормативной эстетики: эстетики вкуса, аристократической изысканности и прихотливой гениальности» [5, с. 27].

Для таких высказываний конечно же есть основания. «Нормативное понимание эстетической теории есть одновременно и наследием Просвещения, и рудиментом (я на этом настаиваю) идеологически ангажированной советской эстетики», — говорит украинский исследователь Ирина Бондаревская [5, с. 27].

Кроме того, хорошо известно, что индивидуальные эстетические предпочтения могут сильно различаться как у отдельных людей, так и у народов, культур, эпох. «…красота является очень условным понятием, — констатирует другой украинский эстетик, Лариса Левчук. — Она связана с историческими, национальными, а иногда даже расовыми измерениями. Говорить про какую-то общую модель, которую восприняли бы все и признали как красоту, — это просто несерьезно» [6, с. 6].

Действительно, многоголосие в этом вопросе имеет место. Но, можно ли на этом поставить точку? Следует ли отсюда вывод о полном отсутствии чего-либо устойчивого, проникающего сквозь национальные и расовые разделения? Быть может, расхождения во вкусах не исключают, а наоборот, предполагают наличие общеобязательных моментов? И, если универсализм Просвещения и советской эстетики не дал позитивных результатов, означает ли это ложность универсализма как такового?

Далее, отказ от нормативности стирает различие между достижением и неудачей, между мастерством, трудом и «халтурой». Можно ли с этим согласиться? Являются ли подобные понятия просто субъективной иллюзией?

Критически рассмотрим некоторые основания очерченных выше релятивных тенденций. Одним из них является убеждение в том, что искусство всегда и везде решает одну и ту же задачу. Утверждения такого характера можно встретить, в частности, у Г. Велфлина. Художники, писал он, «подходят к произведению исключительно со стороны его ценности: хорошо ли оно? обладает ли внутренней законченностью? изображена ли в нем натура достаточно сильно и ясно?» [3, с. 16−17]. Сходным образом высказывается Г. Рид: всем художникам свойственно желание давать эстетическое наслаждение, и искусство является созданием приносящих удовольствие форм — красоты [10, с. 187−188]. Теперь, если поставить рядом «художественные объекты» разных культур и эпох, то нельзя не заметить отличия. Индейская ритуальная маска, античная скульптура, фетиш из центральной Африки — откуда различия, если цель у всех одна? Если все перечисленное — это «манифестации чувства красоты» (Г. Рид)? Естественно, напрашивается вывод, что представления о ней относительны, и эстетическое чувство — очень изменчивый феномен [10, с. 188−189]. Итак, общеобязательных представлений о прекрасном нет и быть не может.

Однако, достаточно ли аргументирована гипотеза о том, что цель создателей артефактов, которые мы назовем «художественными», всегда одинакова? Если африканский «скульптор» делает своего идола пугающим для европейца, то это еще не означает с необходимостью того, что в Африке принципиально иное чувство красоты. Поскольку этот идол — часть культовой практики, то, возможно, он и предназначен именно для устрашения. «Незаинтересованное эстетическое созерцание» при этом заботит африканского мастера меньше всего.

Подобным образом можно сравнить европейские произведения искусства 19-го и 21-го веков. Они существенно отличаются. На основании этого можно сделать вывод, что представления о красоте изменились радикально, и между эстетическим опытом 21-го века и 19-го лежит непроходимая пропасть. Так ли это? Может быть, художники сейчас просто не хотят создавать красоту? И их мотивы лежат совсем в другой плоскости? Хорошо известно, что современное искусство просто не стремится быть «изящным», «прекрасным».

Это касается и деформаций тела, которые встречаются в разных частях света. Искусственно удлиненные шеи, растянутые губы, уши и т. д. — означает ли подобная практика, что представления о красоте у практикующих «антропологически» иные? Может быть, они просто пытаются отогнать злых духов таким способом?

Можно также сравнить их действия с пластической хирургией современных развитых стран. Является ли «тяга к прекрасному» действительным мотивом тех, кто ложится на операционный стол? Может быть, они просто хотят попасть на телевидение или на обложку журнала. Если они хотят привлечь внимание противоположного пола, то удается ли это благодаря искусственно приобретенной «красоте»? Не путаем ли мы в этом случае понятия красоты и сексуальности? И способна ли пластическая хирургия в принципе сделать кого-то красивым в собственном смысле слова?

Конечно, невозможно отрицать факт существования индивидуальных вкусов. Каждый человек — уникальная и неповторимая личность. Естественно, что эстетические предпочтения каждого человека индивидуальны и уникальны. Это справедливо и относительно отдельных народов и культур. Культуры разных типов также демонстрируют наличие самобытных эстетических критериев. Представления о человеческой красоте, например, имеют свои особенности на Дальнем Востоке, в Африке, Южной Америке и т. д.

Является ли вариативность вкусов достаточным основанием для отрицания универсального в эстетическом переживании? Разноголосица, как известно, присутствует и во взглядах на лечение и профилактику гриппа. Скажем, одни специалисты говорят, что защитные маски полезны, другие — что вредны. Означает ли это, что общеобязательных принципов лечения не существует?

В этой связи уместно вспомнить про то, что понятие эстетического вкуса возникает из аналогии со вкусом гастрономическим. На это обращает внимание Э. Берк. Например, кто-то обожает сладости, а кто-то совершенно равнодушен к ним. Кому-то нравится шоколад, а кому-то печенье. Однако, когда мы едим сладкое, у всех во рту происходит химический процесс, имеющий нечто общее во всех единичных случаях. Что и позволяет всем констатировать: «Я ем сладкое». Благодаря этому мы понимаем друг друга, когда обсуждаем свои гастрономические пристрастия. Это же делает возможным существование кондитерского отдела в продуктовых магазинах. Известно, что алкоголь у всех вызывает приблизительно одинаковую эйфорию. У кого-то она сильнее, у кого-то — слабее. Кому-то это состояние нравится, кому-то — нет. Кто-то привыкает к алкоголю быстрее, кто-то — медленнее. Т. е., реакция каждого индивида на алкоголь уникальна. Но во всех индивидуальных вариациях присутствует и нечто универсальное. В каждом отдельном организме протекают сходные процессы.

Известно, что психофизиология эстетического переживания так же содержит общие для всех людей аспекты. Например, принцип золотого сечения использовали и строители египетских пирамид, и дизайнеры социальной сети Twitter в 21-вом веке. Между египетскими зодчими и современными художниками впечатляющая этническая, историческая, цивилизационная дистанция. Однако она не способна исключить определенные универсальные моменты. Об их существовании говорят самые различные исследования, начиная с Г. Гельмгольца и Г. Фехнера. Последний, в частности, показал, что формату золотого сечения соответствует огромное количество окружающих нас предметов: открытки, конверты, книги, кирпичи, окна, двери, пряники, плитки шоколада и многое другое. Сейчас к этому перечню добавляются мониторы ноутбуков, страницы сайтов в Интернет, корпусы iPod фирмы «Apple» и т. д.

Хочется еще раз подчеркнуть, что все это не противоречит факту многообразия индивидуальных вкусов. Отдельные люди, социальные группы, национальности и эпохи имеют собственные представления об эстетическом совершенстве. Невозможно спорить, например, с тем, что идеальные пропорции человеческого тела несколько варьируются в истории культуры. Тем не менее, эта вариативность возможна в четко определимых границах и не является абсолютно произвольной. Представим человека с чрезмерно гипертрофированной частью тела или лица. Никакая культура и эпоха не признает человеческую фигуру привлекательной, если рука будет свисать ниже колена. Некоторая мера все же задана для всех, и индивидуальные пристрастия возможны только в ее пределах.

Другой основой релятивизма является вера в отсутствие универсальной истины. Если эта вера справедлива, то отсутствует основание считать одно из оценочных суждений более основательным, чем другое. Суждения «Это произведение шедевр» и «Это произведение не удалось» становятся равнозначными. Каждый высказывается, исходя из своих ценностей. Что гарантирует преимущество одной ценностной системы перед другой? В конце концов, о вкусах не спорят.

Но, из отсутствия общеобязательной истины следует равнозначность не только суждений вкуса, но и всяких суждений вообще. В связи с этим хочется спросить, равнозначны ли оправдательный и обвинительный приговоры судьи? Можно набраться смелости, и утверждать, что «да». Но такое утверждение возможно только как «абстрактная теория», только тогда, когда решение судьи не касается нас самих.

Или: равнозначны ли диагнозы, констатирующие отсутствие и наличие болезни? Предположим, один врач диагностирует, исходя из принципов европейской медицины, а другой является поклонником китайской. Что гарантирует приоритет одной из этих медицин? Однако, если мы будем настаивать на равнозначности диагнозов, все может закончиться смертью диагностируемого.

Таким образом, в определенных сферах мы ощущаем последствия от принятия одной из альтернатив сразу же и интенсивно. В сфере эстетического это не так. Немедленно ощутимого эффекта от суждений вкуса нет. Но, суждения «Эта книга Л. Толстого хорошая» и «Эта книга Л. Толстого плохая» все же не равнозначны. Если мы согласимся с одним из них, то последствия будут иными, чем в том случае, когда мы согласимся с противоположным. Просто эти последствия проявляются в более отдаленной временной перспективе.

Приведем пример. То, как социум относится к творчеству определенного художника или школы не является делом безразличным и безобидным. Жан-Жак Руссо так же отвечает за французскую революцию, как Лев Толстой — за русскую, писал Николай Бердяев в 1918 году. Позднее Варлам Шаламов скажет, что русские писатели гуманисты 19-го века отвечают за кровь, пролитую в веке 20-том: все «бомбистыреволюционеры» были толстовцами-вегетарианцами [13, с. 8−9].

Искусство, естественно, далеко не единственный фактор подобных процессов в обществе. Однако, далеко не последний. Екатерину Великую сложно назвать наивным романтиком. «Бунтовщик — хуже Пугачева», — сказала она о писателе А. Радищеве, оценивая тем самым потенциал искусства как пружины социальных катаклизмов. Созвучно высказывается А. Пушкин в «Путешествии из Москвы в Петербург»: никакая власть не устоит перед всеразрушающим действием типографского снаряда [13, с. 6−8].

Проведем еще одну историческую аналогию. Релятивные суждения относительно «прекрасного и безобразного» высказывали в «афинскую», классическую эпоху эллинской культуры. У лакедемонян «считается прекрасным, — говорит неизвестный автор написанного в то время трактата „Двойные речи“, — чтобы девушки упражнялись и приходили с открытыми руками и без хитонов; у ионийцев же это безобразно. У лакедемонян прекрасно детям не учиться музыке и письменам, у ионийцев же не знать всего этого — безобразно» и т. д., и т. п. [8].

Двойные речи безымянного софиста звучат более чем актуально. Софисты тоже были вполне «номадами», не верящими во всеобщую истину. Какие выводы делались из этого убеждения? Софистический скептицизм вел к тому, что наука постепенно превращалась в «пустую забаву» [4, с. 106]. Софисты учили, как можно «слабейшую речь сделать сильнейшей», а «белое — черным». Тотальный релятивизм, отсутствие принципов распространялось на этику и политику. Размышляя над различиями и изменчивостью права и морали, софистика приходит к выводу, что большая часть их условна, конвенциональна. Под конец софисты склоняются к уничтожению всяких нравственных основ и обычаев [4, с. 110−111].

Подобные воззрения и стремления не были достоянием узкой интеллектуальной прослойки. Они были господствующим настроением в обществе. Софисты выражали дух своего времени, говорили то, что хотели слышать их ученики. Интерес к человеку, подъем индивидуализма были тогда всеобщими. Фукидид и Аристофан ясно показали, какое разлагающее влияние имел релятивизм в Афинах.

«Самостоятельность индивидуального мнения… разбила все авторитеты и внесла разложение в народное сознание» [4, с. 111].

Все описанное — симптомы заката Афин как культурного центра и «школы Эллады», моментом чего было и поражение Афин в Пелопонесской войне. Победители-спартанцы, как известно, были склонны к военной однозначности и афинскую широту воззрений не одобряли. Это хорошо иллюстрирует легенда об изгнании поэта Архилоха из Спарты. В одном из стихотворений он без стеснения рассказывает, что бросил щит, убегая с поля боя. Это было позорным поступком. Отсутствие раскаяния и бравада автора ставили под сомнения традиционные воинские идеалы. Поэтому спартанцы решили, что лучше Архилоху писать стихи где-нибудь за пределами их отечества.

Можно сравнить вышесказанное с наблюдениями В. Розанова из «Апокалипсиса наших дней». Приказ № 1 (1917 г.), — пишет Розанов, — «превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже ¾ века к нему не подготовляла вся русская литература» [11]. Усилиями последней формировалось отношение к офицеру как к дураку, фанфарону, трусу, ничтожеству и отчасти — вору. «Собственно, никакого сомнения; что Россию убила литература. Из слагающих „разложителей“ России ни одного нет нелитературного происхождения. Трудно представить себе… И, однако, — так» [11].

Подведем итоги. Последовательный релятивизм не обоснован достаточным образом и противоречив. Это было хорошо известно в древности, это понятно и сейчас. Как пишет феминистка Нэнси Фрейжер: «нельзя стоять на релятивистских позициях и одновременно утверждать, что сексизм существует и это несправедливо» [7]. Соответственно, нельзя стоять на релятивистских позициях и утверждать, к примеру, что нормативная эстетика чем-то хуже «контемпоральной».

Номадическое, релятивное мышление возможно только в теории. В реальной жизни никто не будет настаивать на том, что осуждение и прощение, здоровье и болезнь, разум и безумие равнозначны, и что нет критериев для их различения. В реальной жизни никто не осмелится быть «интеллектуальным кочевником» до конца. Увлеченность таким способом мышления и поведения имеет вредные последствия и для отдельного индивида, и для социума.

Объективные и всеобщие критерии в сфере эстетики существуют. Их можно найти эмпирически. На них указывает психофизиология человека. Она имеет свои законы, совершенно не зависящие от нашего произвола. Нельзя, к примеру, отказаться от прямохождения. Может, конечно, попытаться, но очень скоро станет неудобно. Никто добровольно не согласиться на подобные эксперименты в долгосрочной перспективе. То же самое с художественным творчеством. Критерии, принципы оценки подсказывает эмпирия.

В этой связи уместно вспомнить восточную притчу о том, как клетку барашка поставили рядом с клеткой тигра. Реально барашку ничего не угрожало. Он все же вскоре умер просто потому, что постоянно имел опасного хищника перед глазами. То же самое с человеком — одни образы влияют на нас позитивно, а другие могут вызвать болезнь, могут быть буквально убийственными для нас. Одним из объективных критериев оценки является результат воздействия искусства определенного типа.

«Существуют ли индивидуальные вкусы и разноголосица в суждениях об эстетическом совершенстве?» — да, кончено. «Содержит ли эстетический опыт нечто универсальное?» — и это тоже присутствует. Наличие индивидуальных вкусов не исключает универсальные моменты. Последние укоренены в психофизиологии человека.

Данная статья не имеет претензии расставить все точки над «i». Ее целью было усиление аргументации в пользу объективных и общеобязательных критериев в сфере эстетики. В заключении хочется подчеркнуть, что всеобщее и не зависящее от человеческих желаний — это не значит диктаторское и подавляющее все вкусовые предпочтения, кроме одного. Универсальное — это устойчивое, позволяющее ориентацию в «потоке становления», дающее твердую основу для оценочных суждений.

Список использованных источников

• 1. Берк Э. Философское исследование о происхождении наших идей возвышенного и прекрасного / Эдмунд Берк; [пер. с англ. Е. С. Лагутин]. М.: Искусство, 1979. 237 с.
• 2. Бычков В. В. Эстетика / Виктор Васильевич Бычков. М.: Гардарики, 2004. 556 с.
• 3. Вельфлин Г. Основные понятия истории искусств: Проблема эволюции стиля в новом искусстве / Генрих Вельфлин; [пер. с нем. А. А. Франковского]. Спб.: Мифрил, 1994. 426 с.
• 4. Виндельбанд В. История древней философии / Вильгельм Виндельбанд; [пер. с нем. под ред. А. И. Введенского]. К.: Тандем, 1995. 368 с.
• 5. Естетика в Україні: сьогодення і майбутнє. Матеріали круглого столу часопису філософська думка (25 вересня 2009 року) // Філософська думка. 2009. № 6. С. 21−38.
• 6. Естетика на межі епох. Бесіда головного редактора «Філософської думки» С. Пролеєва з професоркою Л. Левчук // Філософська думка. 2009. № 6. С. 5−20.
• 7. Казакова Л. Случайно сложившиеся эт (н)ические основания, или почему я не могу и не хочу идти путем номадизма [Электронный ресурс] / Лина Казакова // Такая. Режим доступа: ftp://takaya.eu/texts/essay/nomadizm/.
• 8. Лосев А. Ф. История античной эстетики: В 8 т. Т.2. [Электронный ресурс] / А. Ф. Лосев. М.: «Искусство», 1969. 641 с. Режим доступа: http://psylib.org.Ua/books/lose002/txt01.htm#2.
• 9. Панченко В. І. Естетичний смак // Естетика / [Л. Т. Левчук, В. І. Панченко, О. І. Оніщенко, Д. Ю. Кучерюк] / Валентина Іванівна Панченко. К.: Вища шк., 2005. С. 52−58.
• 10. Рид Г. Значение искусства (Фрагмент); [пер. с англ. С. А. Дзикевича] // Современная западно-европейская и американская эстетика: Сборник переводов / Г. Рид. М.: Книжный дом «Университет», 2002. С. 43−53.
• 11. Розанов В. В. Апокалипсис нашего времени [Электронный ресурс] / В. В. Розанов // Библиотека «Вехи». Режим доступа: http://www.vehi.net/rozanov/apokal.html.
• 12. Сломський В. Філософія в житті / Войцех Сломський; [пер. О. Гірний]. Варшава-Львів: МІХ (Варшава). Тріада плюс (Львів), 2003. 214 с.
• 13. Сухих И. Н. Книги ХХ века: русский канон: Эссе / И. Н. Сухих. М.: Независимая Газета, 2001. 352 с.