К вопросу о месте фантазии в учении Аристотеля о душе

К вопросу о месте фантазии в учении Аристотеля о душе

Е.В. Иванова В отечественной традиции последние обширные работы, в которых исследуется феномен фантазии в учении Аристотеля, представлены авторами конца XIX — начала XX в. Прежде всего, это исследование Ф. А. Зеленогорского, рассмотревшего аристотелевскую трактовку фантазии в сравнении с платоновской [5]. Интересен также труд А. П. Казанского, который понимал фантазию у Аристотеля как необходимую составляющую опыта [6]. В исследованиях зарубежных авторов мы находим всестороннее рассмотрение данной проблематики [8; 10; 11; 13], однако до сих пор наиболее обширным исследованием можно считать работу Дж. Фреденталя «Ueber den Begriff des Wortes FANTASIA bei Aristoteles», изданную еще в XIX в., но не потерявшую своей ценности и по сей день [9].

Первое в философии артикулированное выделение фантазии как способности души принадлежит Платону. Так, например, в диалоге «Софист» он называет фантазией мнение, формирующееся в душе благодаря ощущению, чуть ниже — то, что нам является он именует смешением ощущения и мнения («Софист» 263є10−264Ь 3), а в «Теэтете» приравнивает фантазию к ощущению («Теэтет» 152c1). Она, согласно Платону, есть любое мнение, которое человек формирует из того, что он воспринимает при помощи чувств. аристотель фантазия ощущение мышление Однако, по мнению К. А. Сергеева и Я. А. Слинина, только Аристотель связывает со способностью воображения возможность научного познания мира [7, с. 96], выделяя ее в ряду других способностей или частей души и тщательно исследуя. Сложности понимания Аристотелем феномена фантазии начинаются с перевода этого термина. Традиционные «фантазия», «воображение», «представление» и однокоренные с ними глаголы скрывают от читателя тот факт, что все эти раздробленные в русском тексте смыслы присутствуют у Аристотеля в виде целого, представленного существительными фаvтао^а или однокоренным с ним глаголом фа^єо 0аї. А. В. Кубицкий, переводчик «Метафизики», предлагает переводить фavтaо^a как «воображение» в том случае, если фантазия имеет место при отсутствии воспринимаемых объектов, и как «представление», если она действует и при наличии, и при отсутствии таковых [2, с. 466]. П. С. Попов в издании аристотелевского трактата «О душе» (1937) отдает предпочтение слову «воображение» и употребляет только его в течение всего текста. Однако уже в издании 1975 г. эта унивокальность исчезает.

Нам кажется, что наиболее адекватным является сохранение русской кальки греческого оригинала. Употребление слова «фантазия» в русском языке вполне согласно с аристотелевским: фavтaо^a обозначает и саму способность фантазирования, и процесс, и результат этого процесса. К сожалению, при переводе невозможно сохранить все имеющиеся морфологические связи. Например, в случае перевода фavтaо^a как «воображения» видна связь с «образом» но теряется единство с «феноменом», «фотографией» и т. д. Разумеется, в случае принятого нами перевода опасность подстерегает нас со стороны обыденного сознания, быстро и привычно предлагающего такое понимание фантазии, которое низводит ее до способности измышлять небылицы или приравнивает к экзальтированному капризу.

Обратимся к трактату Аристотеля «О душе». В начале третьей главы третьей книги «О душе», которая могла бы называться «О фантазии», он заканчивает излагать свой взгляд на чувственное восприятие и обращается к рассмотрению мышления, напоминая нам о своем исследовании мнений предшественников, сделанном в первой книге. Тот факт, что и в мысли, и в ощущении душа знакомится с вещами, привела древних к отождествлению этих двух способностей. Однако сам Аристотель отрицает их тождественность и, давая им более узкие определения, приступает к воплощению основной интенция этой главы — обеспечению пространства для независимого понятия фантазии, независимого от мышления, с одной стороны, и ощущения — с другой. Аристотель дает фантазии ряд отрицательных определений. Он отличает фантазию от. Во-первых, есть животные, которые обладают фантазией, но не мышлением, следовательно, две эти способности различны. Во-вторых, мышление есть, с одной стороны, фантазия, а с другой — суждение Фантазия необходима для мышления, так как без нее невозможно составить суждений. Суждение — понятие, включающее в себя как свои виды познание разумение, мнение (веру) и то, что им противоположно («О душе» 427b14−428b9) Русский перевод трактата Аристотеля «О душе» здесь и далее цит. по изд.: Аристо-тель. Соч.: в 4 т. Т. 1 [3]. Цит. по изд. Аристотель. Протрептик. О чувственном восприятии. О памяти [4, с. 139−140].. Отсюда можно было бы предположить, что Аристотель считает суждение и фантазию видами мышления. Однако в отрывке из трактата «О памяти» проводится еще более четкое различие между фантазией и мышлением:

" Нет мышления без образа (фоутаоца). Ведь, в самом деле, одно и то же претерпевание сопровождает и мышление, и начертание схемы., ведь одном случае мы, не пользуясь треугольником определенной величины, тем не менее, чертим треугольник, который оказывается отдельным треугольником определенной величины. Также и мыслящий, даже если и не будет мыслить какой-нибудь определенный по величине треугольник, представляет какой-то треугольник того или иного размера, хотя и не представляет, в каком отношении определен" («О памяти» 449b31- 450a5, пер. Е.В. Алымовой).

Становится ясным, что не только суждение, которое вытекает из мышления, но и сам процесс мышления отделен от фантазии.

Далее Аристотель демонстрирует, что фантазия не только не есть суждение, но и не является любой из его разновидностей. Например, мнение как и фантазия, подвержено ошибкам. Но на этом их сходство заканчивается. Мнению свойственна пассивность, в отличие от активности фантазии: фантазия подвластна нам и позволяет конструировать образы вне зависимости от наших представлений об истине (на этом построено искусство мнемотехники), любому мнению же сопутствует вера, мы верим, что-то, что нам мнится — истинно. Из-за способности фантазии функционировать без согласия с его содержанием мы можем не подвергаться ее влиянию с эмоциональной точки зрения. В отношении мнения такое невозможно — оно влияет на нас незамедлительно. Мы тотчас испытываем ужас, если нам мнится что-либо ужасное. Однако мы не можем подвергаться влиянию фантазии с эмоциональной точки зрения, у нас такое же состояние, как при рассматривании картины.

Согласно Аристотелю, есть животные, которые обладают фантазией, но не разумом. Но если животное не обладает разумом, значит, у него нет и веры, так как последняя связана с убеждением, а убеждения невозможны без разума. Следовательно, фантазия не тождественна и вере. Аристотель также отрицает, что фантазия может быть сочетанием мнения и ощущения («О душе» 428а 25−26), ведь мнение и ощущения часто не совпадают. Например, мы видим солнце размером со стопу, но это не меняет нашего мнения о нем, как о чем-то значительно большем.

Однако основная трудность — отличить фантазию от ощущения. Особенно, если помнить о том, что положительно фантазия определяется Аристотелем именно через ощущение. Во-первых, ощущение, в отличие от фантазии, присутствует всегда. Все живое обладает одной прирожденной способностью, а именно «прирожденной способностью различать, которая называется чувственным восприятием» («Вторая аналитика» 99b34−35) [1, с. 345]. Более того, мы и отличаем живое от неживого именно благодаря наличию этой способности: ведь животное — это то, что может ощущать. Однако основной критерий отличия — возможность ошибки. Ведь ощущения всегда истинны и дают всем живым существам основные, важнейшие знания о единичном, т. е. такие знания, которые не могут быть ошибочны. А вот фантазия может быть и обманчивой, и истинной. «И когда мы отчетливо воспринимаем предмет, мы не говорим, например: „Нам кажется что это человек“; скорее наоборот: когда мы воспринимаем неотчетливо, тогда восприятие может быть истинным или ложным» («О душе» 428a12−15), т. е. Аристотель указывает на следующее обстоятельство: если мы ясно видим человека, мы не скажем: «Нам представляется что это человек», поскольку при четком ощущении неуверенность, подразумеваемая в такой форме выражения, неуместна. Выражение относится к тем случаем, когда нам недостаточно одного ощущения по причине его неотчетливости. Мы уже выходим за рамки восприятия, мы видим нечто как человека, нам кажется что это человек. Во-вторых, ощущение может быть или возможностью (как, например, сама возможность зрения), или действительностью (сам процесс видения, являющийся зрением в действии). «Представление же возникает и при отсутствии того и другого, например, в сновидениях» («О душе» 428а 7−8).

Таким образом, фантазия находится где-то посередине между этими способностями. Она проще, чем мыслительные способности, присуща всему живому и может быть подвержена ошибкам. Все-таки вопрос о том, считает ли Аристотель фантазию отдельной способностью души, в комментаторской литературе решается неоднозначно. Так, например, Кеннет Турнбулл указывает на то обстоятельство, что философ в случае с фантазией не придерживается им самим предложенного в 415а 14−22 подхода к исследованию способностей души: следует выяснить, что есть некая способность сама по себе, что она есть как возможность и что составляет ее предмет. Однако в случае с фантазией Аристотель действует не так: он разъясняет ее через целый ряд отрицательных определений — она и не ощущение, и не мнение, и не мышление и т. д. И все это для того, чтобы, прочитав положительное определение фантазии — «есть некое движение и не может возникать без ощущения…» , — читатель был уверен, что она не может быть ощущением. Во-вторых, Аристотель неоднократно утверждает, что фантазия почти неотличима от ощущения. Турнбулл заключает, что говорить о фантазии как об отдельной способности души мы можем лишь как о метафоре [16, р. 322].

Наряду с отрицательными определениями фантазии Аристотель дает и положительные. Он, отличая фантазию от других способностей души, не намеревался представить ее совершенно независимой: «фантазия… есть движение, возникающее от ощущения в действии» («О душе» 429а 1−2). Данное определение носит уже физиологический характер и напоминает нам о том, что в понимании природы понятие движения для Стагирита является ключевым. И в объяснении фантазии Аристотель тоже не отходит от своих правил. Как «нечто приведенное в движение само может привести в движение другое» («О душе» 428b10- 11), так и фантазия активизируется ощущением и, более того, может длиться, когда ощущение уже закончилось, т. е. фантазия-движение возникает благодаря действующему ощущению. Она необходимым образом будет подобна ощущению, а последующее движение может быть как истинным, так и ложным, что приводит к разнообразию в поведении живых существ. Понятно, что содержание фантазии зависит от содержания ощущения. Изначально они полностью совпадают. Именно из-за этого Аристотель иногда описывает фантазию как слабое подобие ощущения. Оно является отражением первичной реакции органов чувств, схожим с подлинной реакцией.

Аристотель неоднократно упоминает о том, что фантазия — не собственно человеческое свойство, она присуща также и животным. Хотя у Аристотеля можно встретить сомнения и по этому вопросу: с одной стороны, он утверждает, что у некоторых животных нет фантазии, например, у червяка, а с другой — говорит, что у всего живого есть фантазия, базирующаяся на ощущении. Последнюю он противопоставляет фантазии, основанной на разуме и характерной лишь для человека. Ее функцией является принятие решений. Стремление (все живое обладает им, так как оно само себя приводит в движение) без фантазии было бы лишено направленности, поэтому все животные обладают ею, ее ощущающим видом, а человек с помощью рассуждающей фантазии способен к принятию решений, ведущих к наибольшему для него благу. Аристотель предлагает понимать фантазию через аналогию со светом и настаивает на их этимологическом родстве. Фантазия, как и свет, предоставляет возможность для незатемненного видения-ведания, хотя человек всегда уязвим со стороны страстей, болезней или снов.

Зачем вообще Аристотелю нужна фантазия, когда она так сходна со способностью ощущения? Она необходима, чтобы связать чувственное восприятие и мышление. Несмотря на то, что Аристотель в противовес своим предшественникам разводит ощущение и мышление, а также соответствующие им предметы: ощущение соответствует тому, что ощущается, познание — тому, что познается, он признаёт, что интеллигибельные объекты мышления содержатся в чувственных объектах. Человек не может познать объекты без ощущения. Здесь необходимо вспомнить другое положительное определение фантазии — именно как того, «благодаря чему у нас возникает образ («О душе» 428a1−2). Иначе говоря, фантазия обозначает то действие, которое состоит в формировании образов. В трактате «О памяти» Аристотель определяет образ как «состояние, испытываемое общим чувством, а сам по себе как таковой с непосредственным чувственным восприятием» («О памяти» 450a13−14, пер. Е.В. Алымовой).

Таким образом, создание образов обусловливается двумя факторами: телесными движениями и участием чувствующей части души познающего. И как фантазия похожа на ощущение, так и образ принадлежит ему же, а в уме находится лишь привходящим образом. Образ, с одной стороны, завершает чувственное познание, а, с другой — открывает процесс разумного познания, ведь человек не может размыслить без образов. Образы, похожие на предметы ощущения, но не материальные, становятся основанием всего мышления, так что мыслящее мыслит в образах.

Таким образом, фантазия для Аристотеля — это нечто такое, что упаковывает материал ощущения в образы. Она играет решающую познавательную роль, предоставляя необходимые связывающие звенья между чувственным и интеллигибельным. Такая связь нужна не только потому, что большинство предметов познания освобождены от материального наполнения, но и потому, что мышление всегда нуждается в образе. Фантазия оказывается посредником между восприятием и мышлением.

• 1. Аристотель. Вторая аналитика // Соч.: в 4 т. Т. 2. — М., 1975.
• 2. Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 1. — М., 1975.
• 3. Аристотель. О душе // Аристотель. Соч.: в 4 т. Т. 1. — М., 1975.
• 4. Аристотель. О памяти // Аристотель. Протрептик, О чувственном восприятии, О памяти. — СПб., 2004.
• 5. Зеленогорский Ф. Учение Аристотеля «о душе» в связи с учением о ней Сократа и Платона. — СПб., 1871
• 6. Казанский А. П. Учение Аристотеля о значении опыта при познании. — Одесса, 1891;
• 7. Сергеев К. А., Слинин Я. А. Природа и разум Античная парадигма. — Л.,
• 1991.
• 8. Birondo N. Aristotle on Illusory Perception: Phantasia without Phantasmata // Ancient Philosophy 21/2001. P. 57−71.
• 9. Freudenthal J. Ueber den Begriff des Wortes FANTASIA bei Aristoteles. — Gottingen, 1863.
• 10. Nussbaum M.C. The Role of Phantasia in Aristotle’s Explanation of Action. In her Aristotle’s De Motu Animalium: Text with Translation, Commentary, and Interpretative Essays. — Princeton, NJ 1978.
• 11. Philippe M.-D. Phantasia in the Philosophy of Aristotle // The Thomist — 35, 1971. P.1−42.
• 12. Turnbull K. Aristotle on Imagination: De anima III, 3 // Ancient Philosophy — 14, 1994. P. 319−34.
• 13. White K. The Meaning of Phantasia in Aristotle’s De Anima III, 3−8 // Dialogue — 24, 1985. P. 483−505.