Период Московского царства

Этот этап в истории нашей страны начался с объединения русских земель вокруг Москвы и борьбы за независимость, знаковым событием стала Куликовская битва. Ранние стадии этой поры Московского царства датируются XIV веком, а заканчивается она воплощением петровских реформ и превращением России в империю.

В церковной истории московский период начался с перенесения митрополичьей кафедры в Москву. Главным достижением церковной жизни периода стало превращение Московской митрополии в патриархию, а главной трагедией — раскол православия и утрата самостоятельности с упразднением патриаршества.

XIV в. — начало XV в. Культура начального этапа Московского периода складывалась в исключительно тяжелых условиях. К сожалению, очень многие памятники письменности того времени до нас не дошли. Из сохранившихся рукописей следует отметить уникальные духовные грамоты (завещания) московских князей¹ (начиная с Ивана Калиты), их договоры с другими князьями и с Великим Новгородом. Заслуживает внимания «Мерило Праведное» (сборник произведений юридического характера)^[1][2] из собрания Троице-Сергиева монастыря.

Центром литературного творчества была Москва^[3]. Особенного развития московская литература достигла после Куликовской битвы^[4]. Помимо темы борьбы с иноземной агрессией в московской литературе поднимались и вопросы политической и общественной жизни. Весьма интересна повесть о Митяе, коломенском попе, выдвинутом Дмитрием Донским в митрополиты^[5]. Идеей сильной великокняжеской власти проникнуто «Слово о жизни… Дмитрия Донского»^[6]. Одним из распространенных литературных жанров в XIV—XV вв. стали жития князей, митрополитов и основателей монастырей. К XIV—XV вв. относится подъем летописания. В 1441 г. был составлен обзор всемирной истории (хронограф), в котором история Руси была представлена в связи с историей всех славянских народов.

XV—XVI вв. Со второй половины XV в. до середины XVI в. проходили завершение политического объединения русских земель и освобождение от ига Золотой орды. Российское централизованное государство образуется как многонациональное объединение народов. Стиль и методы объединяющего управления были продиктованы в то время феодальными отношениями и традициями диктаторского политического режима. Противоречия социального развития и потребности государственного строительства привели к появлению опричнины.

Социальные и политические события опричной поры по-разному осмысливались современниками во второй половине XVI в. Лидеры противоборствующих сил — Иван Грозный¹ и Андрей Курбский^[7][8] — вступили между собой в острый спор о формах правления Россией.

Своеобразным публицистом был священник одной из кремлевских церквей Ермолай (в монашестве Еразм). Принадлежавший к среде осифлянского духовенства, Ермолай-Еразм в трактате «Благохотящим царем правителница и землемерие» (1549) изложил проект социальных реформ.

Известному протопопу Сильвестру^[9] принадлежит не только ряд публицистических посланий, но и окончательная редакция «Домостроя»,^[10] кодекса моральных и житейских правил. Вассиан Патрикеев^[11], крупный политический деятель конца XV — начала XVI в., выступавший с позиции нестяжательства, резко и страстно обличал хищническую практику монастырей. Нестяжательские идеи развивал Максим Грек^[12].

Русская литература в середине XVI в. носила ярко выраженный публицистический характер. Это объясняется не только тем, что вопрос о дальнейших судьбах Русского государства особенно остро стоял именно в то время, но и тем, что становление нового, светского миропонимания в России проходило не в форме противопоставления церкви и человека вообще, а путем утверждения светского суверенного государства.

XVII век. Заключительный этап Московского периода является одной из самых трагических и героических страниц русской истории, включая в себя период смуты, борьбу с польскими интервентами, крестьянские войны под предводительством Ивана Болотникова и Степана Разина, воцарение новой династии Романовых, присоединение Украины. Православие подверглось испытанию на прочность не только иностранным завоеванием страны, но и церковной реформой, цели и методы которой понимались всеми участниками по-своему.

Подъем русской общественной мысли был связан с крестьянскими войнами и иностранной интервенцией. Росло национальное самосознание. Особенно показательно содержание источников периода смуты. Церковно-богословская концепция ее причин наиболее точное выражение получила в «Сказании Авраамия Палицына»^[13]. С оригинальным толкованием событий начала XVII в. встречаемся в сочинении дьяка Ивана Тимофеева¹. Для него причины смуты заключались прежде всего в греховности всех русских людей. Решающую же роль в исторических событиях Иван Тимофеев отводит царям. Их самовластие вылилось в «непослушное самовластие рабов» — началась крестьянская война.

Официозная трактовка смуты и объясние причин воцарения новой династии^[14][15] выработались в окружении царя Михаила и его отца — патриарха Филарета. В конце 20-х гг. XVII в., когда среди народных масс усилилось брожение и стала реальной угроза войны с Речью Посполитой, Филарет распорядился создать труд «во славу» династии Романовых^[16].

Главный сдвиг в развитии культуры состоял в начавшемся ее «обмирщении». Русская культура XVII в. была не просто разделена на элитарную (печатную, одобренную официальной властью) и массовую (народную, в устной традиции, иногда критически настроенную к власти). В это время элитарная культура явно разделяется на культуру феодалов и культуру средних слоев, в число которых входят свободные люди незнатного происхождения и среднего социального положения.

В истории русского народа XVII в. становится периодом начала образования нации — складывания такой общности людей, которая живет на одной территории, говорит на одном языке, имеет единую духовную и материальную культуру, психический склад, характер и убеждение в своем единстве. В России складывается единый рынок, а с ним крепнут национальные связи. Большое значение в формировании русской нации имел тот подъем патриотических чувств, национального самосознания, которыми сопровождалась борьба с интервентами, когда народ вел героическую борьбу за всю землю, освобождая от врага Москву.

Своеобразны религиозные представления людей той эпохи. Общество XIII—XV вв. (ранние этапы Московского царства) в целом сохраняло старый взгляд на религию как на совокупность опытного знания таинственных сил природы и возможностей жить с неведомым миром в ладу, обращая его себе на службу.

Пластическое понимание духовных отношений сохраняется. Например, понимание роли креста — в сознании русского человека XII—XVI вв. это магический амулет, охраняющий от беса. В таинствах православие видит не знаки, но саму благодать. Образы и реликвии воспринимаются как реальное присутствие бога. В XIII—XV вв. икона была общераспространенным предметом домашнего и личного культа. Русский в то время молился только перед иконой — наиболее близким, домашним богом, личным фетишем человека. Он так и называл икону — богом.

Иконы были не только местные, но и собственные, как в приходской церкви, так и в доме. Во время общественного богослужения каждый обращался к богу с просьбой только перед своей святыней. Молиться перед чужой иконой возбранялось. Наличие своих и чужих икон, а так же возникновение местных святынь, ограниченных пространственными характеристиками богов-икон (Владимирская, Казанская, Смоленская богоматерь, Можайский Никола и т. п.) свидетельствуют о пластах язычества в православии.

Массовая религиозность нередко исчерпывалась соблюдением обрядов. Проводились освящения воды, окропления строений, живого и неживого имущества для отпугивания бесов, тщательно соблюдался чин крещения младенцев и чин отпевания. Магическое, знахарское толкование практиковавшихся обрядов было понятно населению без особенных объяснений. Об отсутствии на обыденном уровне сознания понятия единого бога, единства веры и культа в XII—XIV вв. говорят факты грабежей и уничтожения князьями святынь и церквей соседа. Одновременно со сведением с престола князей убирались с самостоятельных престолов их иконы.

В XIV—XV вв. среди горожан росло религиозное вольнодумие. В Новгороде и Пскове распространилась ересь стригольников. Еретики не признавали господствующей церкви, выступали против духовных иерархов, отрицали причастие, исповедь, заупокойные молитвы и службы. Стригольники считали, что миряне должны выбирать наставников из своей среды. Они утверждали, что у церкви не должно быть имущественных прав, а сами отказывались от имущества, нажитого нетрудовым путем. Стригольники проповедовали на площадях и дорогах, пользовались авторитетом среди простого народа. Власти и церковь вели преследование членов секты.

В конце XV в. усилилась деятельность еретиков, выступавших с критикой официальной церкви. Особую известность получили антитринитарии (отрицающие троичность бога), прозванные их противниками «жидовствующими». В их идеологии нашло отражением новое самосознание масс.

Из посланий новгородского архиепископа Геннадия, Иосифа Волоцкого и его «Книги на еретики», названной позднее «Просветителем», можно воссоздать критическую часть идеологии еретиков. Отрицая догмат о троичности бога, святость богоматери, необходимость поклонения иконам и, наконец, сам институт церкви, антитринитарии делали попытку освободиться от церковной идеологии. Проповедь «самовластия души», идеи о равенстве народов и вер приобретала особую опасность для власти и церкви. Ересь была разгромлена.

В середине XVI в. вновь происходит подъем реформационного движения. Ересь охватила низы городского населения, белое духовенство и даже отдельных представителей дворянства. Наиболее радикальные взгляды высказывал представитель плебейского крыла еретиков Феодосий Косой. Его обличитель Зиновий Отенский писал, что дьявол «восток весь развратил Бахметом, запад же Мартином немчином, Литву же Косым»¹.

Феодосий Косой отвергал все догматы православия и резко критиковал высшую церковную иерархию, обвиняя ее в тунеядстве, лицемерии и стяжательстве. Он проповедовал равенство всех людей, неповиновение властям, выступал противником войн. «Все люди едино суть у бога, и татарове, и немцы и прочие языцы», — учил Косой^[17][18]. Отвергая учение о сотворении земли богом, он утверждал, что мир существует извечно.

Более умеренным было учение, развивавшееся кружком боярского сына Матвея Башкина. Ссылаясь на евангельскую проповедь любви к ближнему, Башкин выступал против закабаления и похолопления свободных людей. Переходя от слов к делу, он уничтожил «похолоплявшие» документы на своих людей. Башкин подвергал рационалистической критике сочинения святых отцов церкви, отрицал троичность бога и некоторые другие догматы православия^[19].

Реформационное движение было разгромлено. В силу недостаточной зрелости оно не получило размаха, русский город не сделался его социальной базой.

Религиозность населения Московской Руси XVII в., по мнению ряда исследователей, по-прежнему имела внешний, обрядовый характер. Миряне, отмечает Стоглав (1551), стоят в церкви без страха, в тафьях и шапках, разговаривают и сквернословят, точно на позорище, на пиру или в корчме^[20]. Среди служителей церкви не было особого благочестия.

Церковную дисциплину приходилось внедрять с помощью огромного штата надзирателей из числа опытных старцев. Во время богослужения они будили заснувших и наблюдали, чтобы монахи без крайней нужды не выходили из церкви.

Уровень религиозного знания населения XVII в. был весьма низким. Простые миряне не знали ни евангельской истории, ни символа веры, ни главнейших молитв (в том числе «Отче наш»). Не намного образованнее было и духовенство, нередко встречались безграмотные священники. Они совершали службы по памяти. Лишь один монах из десяти знал «Отче наш».

Но дело не только в образовании, сколько в понимании бога и каждой реалии культа. В конце XVII в. встречались факты толкования троицы в четырех ипостасях (святая троица + святой Николай, святая троица + богородица). В крестьянской массе единосущая и неделимая троица изображалась в виде трех богов с собственными именами (Саваоф, Христос, святой дух в виде голубя).

Некоторые исследователи христианства отмечают¹, что в западной культуре стремление к знанию называется мудростью и неотделимо от устремления человека к богу. С их точки зрения, в России влечение к знанию противопоставляется направленности к всевышнему уже в XVI—XVII вв. Греческую мудрость русские воспринимали в первую очередь в форме художественных образов. Выдвижение эмоциональноэстетической сферы во главу угла культуры составляет суть византивизма.

Отсутствие формально рационализированного учения приводило к тому, что церковь продолжала пользоваться эпическими, надличностными средствами средневекового христианства, не пыталась развивать обособленную индивидуальность, воспитывала общинные принципы совместной жизни. Исследователи отмечают слабое понимание массовым сознанием России жертвенного (не в языческом, а в христианском толковании) значения смерти Христовой: физической кончиной снята нравственная ущербность человеческого рода. Г. Флоровский отмечал, что искупление истолковывается не как индивидуальная жертва, психологическая кара, а как учительство^[21][22].

В России литургия стала основным действом религиозности. Она приобрела большую, чем на Западе, пышность, торжественность и продолжительность. Уже начальный момент богослужения отмечен особой таинственностью, которая заложена не в сакральности момента, а лишь является подготовкой к нему.

Эстетические средства, торжественный великий ход и херувимские песни, создающие ощущения парения и направленности движения, призваны приготавливать верующих к моменту пресуществления даров. Поклоны, пение, приподнятость, все оформление храма предназначено настраивать на смирение, умаление «я» и вызывает ощущение очищенности, причащения, святости.

Мелодией определяется «тайнообразующее» преображение людей в херувимов как особый момент возвышения души, ее таинственного преображения. Просветляющая духовность, тонкость, даже духовный аристократизм свойственны первой части литургии, и торжество, ликование, величавость — второй.

Постоянно повторяющееся чудо дает выход эмоциональной направленности. И для широкой массы верующих, и для православных богословов обряд казался не менее важным, чем проблемы этики и природы божества. Магия обряда в русской православной церкви сохранена и до наших дней. Особенность православия состоит в том, что оно требует от слова, проповеди не убедительности (рациональности), а проникновенности, заражающей человека его атмосферой.

Обрядовость православия способствовала формированию у многих поколений преимущественно эмоционального отношения к жизни в ущерб рациональному осмыслению бытия. «Земля русская, — писал А. С. Хомяков, — в большой части своего населения приняла более обряд церковный, чем духовную веру и разумное исповедание церкви»^[23].

Особое место в истории Московской Руси занимают реформы Никона и последовавший за ними раскол. С 1666 г. из сферы вероисповедной он перешел в сферу гражданской жизни и принял характер народной оппозиции против преобразования России в европейское государство путем реформирования сверху.

Страсти накалялись. Симеон Полоцкий составил книгу «Жезл православия, утверждения, наказания, казнения», в которой обосновал применение жестких методов против оппонентов религиозных споров. В дискуссиях при формировании раскола проявилась тенденция, связанная с характером великорусской религиозности, — придавать догматическую важность тем вопросам, которые по сути являются обрядовыми или грамматическими. Н. И. Костомаров связывал это с практическим характером языческого мировосприятия. Г. В. Плеханов выделял религиозную нетерпимость великороссов, особенно в московский период.

Раскол стал общинной оппозицией против всего западного. Раскольники не выступали против существующих социальных институтов, а осуждали отсутствие благочестия у царской власти. Значение раскола заключается в том, что в течение длительного времени религиозные споры порождали потребность в интеллектуальной деятельности самой церкви, побуждая ее к более полному раскрытию и более точному формулированию своего учения и его систематизации.

В старой Руси господствовало невозмутимое подчинение авторитету власти. Раскольник стал спорить, отстаивать свою позицию. Поэтому он отличается от приверженца еще не реформированной веры предшествовавшего периода. Другой чертой раскола стала массовая сосредоточенность на борьбе вокруг обряда.

Церковное учение ужесточилось и ослабло. Церковь погрязла в полицейских делах. Раскол разъединил Россию на традиционную, преимущественно крестьянскую, и модернизированную, официальнодворянскую. Никонианские нововведения вначале коснулись верхних эшелонов общества.

С этого времени начинается четкое разделение русской культуры на противостоящие слои: дворянская и крестьянская; никониане и раскольники; западники и славянофилы; крепостники и реформисты; белые и красные; враги народа и его друзья; космополиты и патриоты и т. п. Это не просто механическое или случайное деление, а стиль социальных отношений, психология общества, метод сосуществования — борьба вместо конструктивного диалога.

Крепостной строй не требовал светской культуры, все стороны духовной жизни обеспечивала церковь. Дворянская жизнь изменилась, но не настолько, чтобы изменить жизнь крестьянства. А оно осталось прежним, традиционным, т. е. православно-языческим. Это показывает характер дворянской культуры, которая взяла от западной внешние проявления цивилизованности, но не усвоила рационально-индивидуалистического смысла западного христианства.

В Московской Руси складывается такой тип отношений, который характеризуется как противоречие резкой индивидуализации и растворение во всеобщем, в «государственности». Объективные причины (сильные языческие традиции, неполная христианизация, 250-летнее татарское господство, изоляция от европейской культуры), хотя и в разной степени, но предопределили характер жизни русского общества.

Православие, став автокефальным, по существу национальным, практически освятило самобытность и уникальность русской культуры. Религия святого духа превратилась в атрибут русской народности. Более того, было порождено и утвердилось убеждение, что русские являются единственным христианским народом. Считалось, что на православном царе лежит историческая миссия созидания божьего царства на земле. Поэтому, когда пала Византия, возникла теория «Москва — третий Рим», сформулированная в посланиях великому князю Василию III старцем псковского Елизарова монастыря Филофеем.

Такие настроения и официальные теории возникают не случайно. В течение периода Московского царства происходит огосударствление церкви и возникновение полицейского государства. Чиновничество стало определять допустимый предел и объем обязательного и допустимого в вероучении. За церковью не было оставлено право инициативы даже в духовных делах. На эту инициативу притязало государство¹.

Русская православная церковь не приобрела права наднациональной корпорации. Экономическая независимость церкви была относительной^[24][25]. При Василии III церковь порвала с удельными традициями и открыто встала на сторону державности. В XVI в. она была подчинена государственной власти практически во всех отношениях.

Избрание московского митрополита (1448) без согласования с вселенским патриархом явилось не только актом недоверия к константинопольскому представителю бога, но и завершило процесс национально-религиозного обособления. Именно в этих условиях «возникает опасность заслонить и подменить вселенское церковно-историческое представление представлением местным и национальным, — замкнуться в случайных пределах своей поместной национальной памяти»¹.

В конце XVI в. упраздняются остатки зависимости от греческой церкви^[26][27]. Разрыв Русской церкви с Константинополем способствует усилению государственного влияния на ее дела^[28].

Высшие духовные силы русского народа, представляемые церковью, всецело были посвящены одному историческому делу — созданию и укреплению государственного единовластия. Православная церковь в течение столетий создала православного царя и обеспечила ему единовластительство, связав народ единством веры как единокровных единодушных чад великого отца небесного.

Вера в царское самодержавие, мистическое отношение к нему — один из элементов православия, которое сливалось с народом в самодержавном помазаннике. В результате сложилась знаменитая триада: православие, самодержавие, народность. В. Соловьев обратил внимание на негативную сторону этого процесса: «Для сознания русского народа закрылись всякие дальнейшие цели, высшие начала христианского универсализма были забыты, и все практическое миросозерцание приняло языческий характер»^[29].

Исследователи давно пытались выявить причины возникновения царистского сознания. Указывалось, что нашествие татаро-монголов и их длительное господство существенно изменили общественные отношения на Руси^[30]. Власть московских князей, писал Н. И. Костомаров, явилась полной заменой ханской деспотии.

Как считал И. Е. Забелин^[31], основной почвой для выработки типа самовластного государя в его московской форме послужило черное или серое всенародное множество, которому некогда было думать о какихлибо правах или вольностях среди постоянных забот о хлебе насущном и безопасности от сильных мира сего. По замечанию Е. Голубинского, после нашествия монголов русские, точнее великорусские, люди стали представлять себой как бы европейский Китай. Так задолго до культа вождя всех времен и народов были созданы предпосылки для обожествления земных владык. И структура жизни и мировосприятие были готовы к самым абсурдным мистификациям.

Позиция церкви и характер ее суждений могут быть подвергнуты объективному анализу только при учете того обстоятельства, что длительное время церковная организация являлась стабилизирующим фактором системы. На этапе Московского царства эта система была феодально-крепостнической и постепенно перерастала в военно-полицейский, бюрократизированный абсолютизм Российской империи. На деформированную церковную организацию были официально возложены охранительные функции. Процесс втягивания церкви в государственную охранительную систему с XVI до начала XX в. — процесс равно драматический для русской церкви и российского общества.

Итак, формирование содержания и форм религиозного сознания жителей страны в период Московского царства происходило под влиянием национально-освободительной борьбы с игом, расширения земель и роста числа народов в составе государства, государственного кризиса (смуты) и иностранной интервенции. Все эти обстоятельства привели, с одной стороны, к росту национального самосознания и патриотических настроений. С другой стороны, эти процессы породили снижение культурных потребностей в связи с объективными трудностями и практическими надобностями каждодневного хозяйствования; активизацию языческих элементов в религиозных представлениях в связи с ассимиляцией культуры присоединеннъсх народов; снижение остроты непосредственных религиозных переживаний и чувств из-за непомерных нагрузок, выпавших на долю народа.

В это время элита общества вела себя крайне противоречиво. Только отдельные яркие ее представители брали на себя груз исторической ответственности, что укрепляло в массовом сознании представления об исключительной роли личности в истории.

Церковные деятели повторяли в основных чертах тенденции поведения всей элиты. Среди православных четко просматриваются две группы — формально верующих и верующих истово. Все это наблюдается на фоне появления в составе страны других вероисповедных групп, состоящих не из отдельных представителей чужих стран, а из цeлъLX народностей со своими исконными территорией и культурой.

Все эти процессы привели к концу периода Московского царства к образованию внутри только что родившейся великорусской нации двух культур и сущностей сознания: элита разделилась на «соглашателей» и «обновленцев» (обе эти группы признали западные по сути реформы, но сумели сыграть в них разные по степени активности роли); массы разделились на группы «равнодушных» (спокойно принявших все религиозные новшества) и «ревнителей» (отстаивавших свое представление о вере).

Московский период в жизни страны стал последним, в котором можно увидеть достаточно большое количество людей, ревниво относящихся к содержанию и формам религиозной жизни, причем некоторое количество активных дейтелей такого типа можно было увидеть среди представителей высшего класса.

Для «равнодушных» заменителем полноты переживания религиозного чувства (которого они лишились по причине дистанцирования от возможностей церковной практики) стало чувство национальной исключительности, вера во всемирную миссию православия и божественность личности царя. К концу периода Московского царства церковь приобретает авторитет, набирая полицейские функции, но, по сути, теряет статус и перспективы развития.

• [1] Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. М.; Л., 1950.
• [2] Мерило праведное. По рукописи XIV в. Вступ. статья М. Н. Тихомирова. М., 1961.
• [3] По-видимому, уже со второго десятилетия XIV в. в Москве велись летописныезаписи (при княжеском дворе и митрополичьей кафедре). На протяжении XIV и XV вв. возникали летописные своды общерусского характера. Тихомиров М. Н. СредневековаяМосква в XIV—XV вв.еках. М., 1957.
• [4] Вскоре после Куликовской битвы была составлена летописная повесть о ней. Близко по времени к событию и другое художественное произведение, его воспевающее, — «Задонщина». После нашествия на Москву в 1408 г. Едигея появилось еще однопроизведение о Куликовской битве — «Сказание о Мамаевом побоище». Цикл повестей посвящен также нашествию в 1382 г. на Москву Тохтамыша. Тихомиров М. Н., Ржига В. Ф. и Дмитриев Л. А. Повести о Куликовской битве. М., 1959.
• [5] Митяй противопоставлялся кандидату константинопольской патриархии —Киприану.
• [6] В «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича, царя русь-скаго» политика Дмитрия Донского рассматривается как прямое продолжение деятельности его деда Ивана Калиты. В «Слове…» подчеркиваются наследственность и бого-установленность великокняжеской власти, проводится идея союза великого князяи московского боярства.
• [7] Лихачев Д. С., Лурье Я. С. Послания Ивана Грозного. М.; Л., 1951.
• [8] Сочинения князя Курбского // Русская историческая библиотека. СПб, 1914. Т. 31.
• [9] Богданов А. П. Сильвестр Медведев // Вопросы истории. 1988. № 2.
• [10] Домострой. По Коншинскому списку и подобным. Кн.1, 2. К изданию приготовилА. С. Орлов. М., 1908—1910.
• [11] Казакова Н. А. Вассиан Патрикеев и его сочинения. М.; Л., 1960.
• [12] Максим Грек. Соч. Ч. 1—3. Троице-Сергиева лавра, 1910.
• [13] «Начало беды во всей России» Авраамий Палицын связывает с голодом 1601—1603 гг., который наступил «за наши многочисленные грехи, беззакония и неправды». Державин О. А. и Колосов Е. В. Сказание Авраамия Палицына. М.; Л., 1955. Свои соображения о причинах «смуты» Авраамий Палицын подытоживает в формуле: «Всякже от своего чину выше начался сходити: раби убо господие хотягце быти, и неволниик свободе прескачюще». Указ. соч. С. 119.
• [14] Временник Ивана Тимофеева. М.: Л., 1951. С. 110, 113.
• [15] Уже по поручению Земского собора 1612—1613 гг. на материале публицистических памятников и правительственных грамот была составлена «Грамота утвержденнаяоб избрании на российский престол царем и самодержавцем Михаила Федоровича Рома-нова-Юрьевых». В ней обосновывались права новой династии Романовых на русскийпрестол.
• [16] Для этого были привлечены документы богатейшего архива Посольского приказа. Окончательный текст под названием «Книга, глаголемая Новый летописец» в 1630 г. был санкционирован самим Филаретом. «Новый летописец», задуманный как продолжение Никоновской летописи, содержит целостный рассказ по истории России с концаXVI в. Божественное предопределение, наследственность династии и ее всенародноепризнание — таковы, по мысли автора, три основных признака русского самодержавия.
• [17] Зиновий Отенский. Истины показание. Казань, 1863. С. 48—49.
• [18] Зиновий Отенский. Послание многословное // Чтения Обществе истории и древностей российских, 1880. Кн. 2. С. 143.
• [19] Московские соборы на еретиков XVI века // Чтения в Обществе истории и древностей российских. 1847. Кн. 3.
• [20] Никольский Н. М. История русской церкви. М.: Политиздат, 1988. С. 42.
• [21] Шевченко М. Д. Религиозное сознание и духовная деятельность. М.: Моек, обществ, науч. фонд; ИЦ науч. и учеб, программ, 2000.
• [22] Флоровский Г. Пути русского богословия. Париж, 1991. С. 133.
• [23] Хомяков Д. Православие. Самодержавие. Народность. Минск, 1997. С. 203.
• [24] Следует отметить, что московские государи перестраивают этот порядокне открыто, не путем общих предписаний, ибо идея законодательного творчества былапрактически чужда той эпохе, а медленным путем частных мер, облекая все новшествапокровом верности традиции. Под фикцией старины проводится совершенно новыйидеал самодержавного царства.
• [25] О ней можно говорить в то время, когда церковь была крупным землевладельцем. Процесс изъятия земель начинался при Иване III.
• [26] Флоровский Г. Пути русского богословия. Вильнюс, 1991. С. 12.
• [27] В 1589 г. собором русских иерархов избран первый в России патриарх, по званиюравный константинопольскому.
• [28] Даже в вопросах сугубо религиозных, вероисповедных русская православная церковь не имела самостоятельности и независимости от государства. Она представляласобой отдел государства. Федотов Г. П. Рождение свободы // Новый мир. 1989. № 4.С. 222.
• [29] Соловьев В. С. Сочинения. В 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1989. С. 420.
• [30] У монголов, по словам Ф. И. Леонтовича, заимствованы воззрения на государякак на верховного собственника всей территории государства, прикрепление крестьяни закрепощение посадских людей, идея об обязательной службе служилого сословияи местничество (порядок замещения первых должностей на местах). Московские приказы, утверждает исследователь, скопированы с монгольских палат. Леонтович Ф. И. К истории права русских инородцев: древний Монголо-Калмыцкий или Ойротскийустав взысканий. Одесса, 1879.
• [31] Забелин И. Е. Взгляд на развитие московского единодержавия // Историческийвестник. 1881. № 2−4.