Кризис культуры и психическое здоровье россиян

Известные факты большого числа психических заболеваний россиян нуждаются в теоретическом осмыслении. В качестве объяснения часто ссылаются на кризис российской культуры и метаморфозы личности молодого человека, не справляющегося в плане выбора и самоопределения со сложными реалиями современной российской жизни. При этом обычно речь идет о статистике психических заболеваний, общих закономерностях психического развития и тому подобных вещах. Не удается понять конкретную ситуацию, вскрыть механизмы и факторы, обусловливающие столь массовый процесс психических заболеваний. В этой ситуации (на первый взгляд, вероятно, это кажется странным) наука может обратиться к художественной литературе. Конкретно я имею в виду повести Галины Щербаковой, в которых она подвергла художественному анализу интересующие нас явления. Воспользуемся этим анализом, чтобы развернуть собственно научный дискурс.

Размышления о повести «История Устиньи Собакиной, которой не было»

В издательстве «Вагриус» вышли три повести Щербаковой, которые, перефразируя классика, вполне можно назвать «энциклопедией жизни российского маргинала»^[1]. Особенно меня поразила «История Устиньи Собакиной». Главная героиня повести, Дита Синицина, названная матерью-уборщицей в честь Эдиты Пьехи, ничем последнюю не напоминала. Дита была страшненькой, не знала своего отца, зато хорошо была знакома с бедностью, унижением, несправедливостью. В результате уже к тринадцати годам Синицина решила, «что бедна, нелюбима в классе и что она отомстит за все это в свое время»^[2]. Когда Дита «заходилась в мести» — ас ней такое бывало, — горели лицо, шея, хотелось рвать все ногтями, зубами, и она прежде всего видела перед собою отца, которого должна найти и убить. Отца, которого как бы не было «ваше»^[3].

Вот в каком нехорошем направлении стала развиваться личность юной Диты Синициной. Когда она подросла, то старалась мстить всем, до кого могла дотянуться. При этом лгала на каждом шагу, «считая, что вранье во всех случаях — удобно и выгодно. Как в сберкассе. Хотя что она знает про сберкассу? Ничего. Сроду у них там ничего не лежало. Проценты же от вранья набегали всем неустанно и без сбоев, поэтому все и врали»^[4].

Внешне жизнь Синициной протекала вполне благополучно — отлично, лучше всех, закончила школу, поступила в институт, затем в аспирантуру, вышла на защиту, но за этой витриной во тьме клубились иные облака, прокрадывались опасные звери. Диту съедали зависть и ненависть.

«Все люди — дерьмо. Все! Ей нравится пользоваться в кругу своих (в студенческом общежитии. — В. Р.) самым что ни на есть отборным матом… Она распинает всех и вся (своих же гостей. — В. Р), потому что так им, сволочам, и надо за все, за все — за мать — идиотку, неумеху, за преподавателя латиниста (переспавшего с Дитой один раз, просто так, из любопытства, а не любит ли страшненькая слаще и страстнее. — В. Р), за неудобную койку, за все сразу, что было и есть… И она говорит неумным, что они кретины, неказистым, что они уроды. Она раскрывает тайные тайны и коварные замыслы. „Сволочь! — кричат ей. — Какая же ты сволочь!“ Она остается одна с грязной посудой в темной комнате, как в яме»^[5].

В последний период жизненные перипетии разворачиваются стремительно и ужасно. Чтобы ухватить свою синюю жар-птицу — удачу, Дита пытается совратить Володю, талантливого студента первого курса, невольно толкнув его на самоубийство; избавляется от собственной слабоумной матери, вывезя ее в заброшенную деревенскую местность и оставив в поле одну; присваивает чужую диссертацию и заметки к ней Володи и пытается защитить диссертацию как свою; а когда в последний момент плагиат становится известным и защита срывается, крадет в общежитии первый попавшийся паспорт и, изменив имя и фамилию (вот где появляется Устинья Собакина), бежит из Москвы, мечтая стать автором дамских детективных романов.

«Она напишет роман „Время синицы“. Надо писать откровенно, птицы поют открытым горлом, а собаки лают широкой пастью. Они не стыдятся своего голоса. Все это надо бросить людям в лицо — нате! Хавайте, это наше собственное дерьмо, мое и ваше! Я — Устинья Собакина — сделаю это. И пусть задохнутся жабы и прочая ползающая, не умеющая летать тварь»^[6].

Такие вот тараканы и осы ползали и летали в голове Диты Синициной — Устиньи Собакиной, на всех порах мчащейся в поезде для завоевания глупого мира. Но неожиданно, вдруг все оборвалось — Диту убил другой «Собакин», Олежек Корзун. Олежек, сколько себя помнил, мечтал избавиться от своего отца, горького пьяницы милиционера, любимое занятие которого «было размахивать пистолетом, целиться в жену и детей, а выстреливать в посудный шкаф и заваливаться мертвой тушей до очередного звонка будильника. Олежек решил, что сегодня он отца порешит обязательно, а сам подцепится к какому-нибудь товарняку — только его и видели.

«И вот тут странно, — пишет Щербакова, — начинают сближаться два побега: побег воровки, мечтающей о писательской славе, и побег мальчика-семиклассника, мечтой которого был велосипед и бандана»^[7]. Прежде чем реализовать задуманное — убить отца, Олежек решил потренироваться. Вынул у спящего родителя пистолет, пошел к железной дороге, спрятался за валун, а когда пришел поезд, расстрелял его.

«Не долетела Синичка до Устиньи Собакиной. Русское пьянство — это вам не лужа поперек пути, через которую можно при желании и перепрыгнуть. Русское пьянство с его бесконечными отростками и корнями вверх — это судьба. Фатум. Рок. Пуля юного мстителя попала Дите ровнехонько в середину лба. Олежек видел перед собой отца и именно такую смерть ему намечтал. Но ведь сказано: пуля — дура, целишься в мечту, а убиваешь жизнь»^[8].

Символично само название повести. Кто перед нами? Кто есть, а кого нет? Синицина, ненавидящая всех, говорящая одно, но думающая всегда другое? Впрочем, как и вся Россия. «Что живем в лучшей стране, а главная ложь — в самой справедливой. Что весь мир нам завидует и уж полмира идет нашим путем, потому как у нас человек человеку друг, товарищ и брат. Дита примеряла все на себя и чувствовала: жмет и трет. Не то. Мать проклинала дом и жителей, которые специально ей сорили. Дита проклинала мать, что та была дурой и тупицей и не сумела вывернуться из темноты и нищеты. Ненавидела школу, которая жалела ее, некрасивую отличницу, которую нельзя ставить в первый ряд. Стану! — кричала себе Дита. Стану первее всех, а будете мешать — растопчу. Вот это „растопчу“ из какого-то детского стишка проросло ее особенно»^[3].

Кто перед нами? Подающая надежды аспирантка или бездарная круглая отличница, готовая «съесть чужой мозг», но не имеющая подлинного таланта и интереса к науке?

Провинциалка Дита Синицина, дочь уборщицы-идиотки, или молодая ученая звезда, а еще лучше, модная писательница детективных романов Устинья Собакина?

Кто — законопослушный гражданин, он же господин (раз меня не поймали, я — гражданин и господин, и прошу меня не беспокоить), или убийца собственной матери и воровка?

Жалкое зрелище человеческого падения или поднимающее голову чудовище? Переспав со своим бывшим одноклассником Прохоровым ради мести латинисту и меркантильного интереса, Дита колеблется, а не перерезать ли спящему Прохору горло, так, на всякий случай, чтобы не выплыла ненужная информация?

Присвоив тетрадки покончившего жизнь Володи и диссертацию филолога Рахили Несчастных, Дита размышляет: «Сплошь и рядом люди поедают чужие мозги, а некоторые даже не в переносном смысле. Вот сейчас у нее в руках тетради глупого мальчишки и диссертация старой тетки. Это же ее счастье, ее удача. Ей даже не пришлось его убивать — сам ушел под воду»^[10].

Но вот Рахиль, задумавшую вдруг на старости лет поехать в Москву и защищать докторскую диссертацию, Синицина твердо решила убрать со своего пути. «Нужны были деньги, и не маленькие, на поездку в Москву. Там крутятся большие деньги, там придумываются идеи, там стоят бокалы с пенящимся вином. И туда поедет эта овца Рахиль, на которую она, Дита, и пустит трамвай»^[11]. И пустила, следуя сценариям современных мыльных опер. Сначала Дита состряпала пасквиль на работу Рахили Несчастных и с помощью приятеля-журналиста, заплатив в очередной раз собственной натурой, опубликовала его в печати. Потом подбросила эту статейку Рахили, только-только пришедшей в сознание после операции (приезд Рахили в Москву случайно совпал с обострением ее болезни, поэтому она попадает на больничную койку).

«Две розы лежали у нее на груди в завернутой газетке. Она развернула ее, листочки розы были мокрые и прилипли к большой статье «Филологическое мародерство». Взгляда хватило, чтобы понять: это ее книгу размазывали по стенке, не оставляя ей права не только что на защиту, а на саму жизнь. Ибо она, Рахиль, была примитивна, глупа, скудоумна, стара, наконец, и несовременна.

Ей захотелось закричать, потому что вместе с этими словами в нее вошла боль, и Рахиль понимала, что ей эту боль не вынести, что это уже конец конца…"^[12]

Личность Диты двоится, ускользает как определенная реальность, Синицина-Собакина и есть, и ее нет. Но не так ли ускользает от нас и множится социальная реальность? Кто взорвал мирных граждан в Москве, Нью-Йорке и Лондоне? Мстители, сумасшедшие, борцы за социальную справедливость, купленные за деньги наемники, исламские фундаменталисты, безнравственные спецслужбы, саудовские нефтяные шейхи?

В третьей повести Щербаковой «Ангел мертвого озера», замыкающей книгу, бомбистом собирается стать спятивший почтенный отец семейства, Иван Иванович, случайно узнавший, что его единственная дочь Варя — лесбиянка. Но отцовское открытие только повод, к террору Ивана Ивановича толкает психическое заболевание. Обострение болезни (шуб) у потенциального бомбиста случайно совпадет с реальным терактом. Иван Иванович оказался на Пушкинской площади, где в этот момент гибнут невинные люди. В голове его все склеивается: Ивану Ивановичу кажется, что это именно он бросил бомбу.

«Он ходил без ума по Москве и оказался на Пушкинской. Встал у перехода. Боже, сколько их, людей, не отобранных правилами жизни, а существующих бессистемно, как рыбы в океане… А потом и его слегка тряхнуло, потому что осыпались стекла и лопались стены. Ему что-то кричали, звали помочь, но он думал, что вот он сделал то, что хотел, он их взорвал — людей. Он не помнил, как он достал бомбу, не помнил кого хотел взорвать. Но вот взорвал же! Видимо, эту женщину, если запомнил. Да! Да! Ее. Она еще подошла и посмотрела на него. Б.-.ь».^[13]

Но вот что симптоматично. Намерения и мотивы Ивана Ивановича были вполне серьезные, они мало чем отличались от тех, которыми руководствуются настоящие террористы. Не случайно к окончательному решению Ивана Ивановича склоняет Владимир Ильич — главный фундаменталист XX века; по сравнению с ним Усама бен Ладен выглядит всего лишь как старательный ученик. «Слишком много народу в Москве, — думал Иван Иванович, — и слишком много бракованного. Как эти меныпинствующие… Он вспомнил свой сон и то, как маленький, но самый умный человек сказал ему глаза в глаза: „Много нас“. Если б договорил, то сказал бы: „порченных“. Такая мудрость простых слов, рожденных поворотом головы Ленина исключительно для Ивана Ивановича, вернула к простой мысли: если нас много, значит, надо, чтобы стало меньше. Надо помочь вождю»^[14].

Была Собакина или нет? Бросил Иван Иванович бомбу? И да и нет. Многие из россиян сегодня в пути: из этого мира в тот, из одной семьи в другую, из благополучной жизни в бомжи, из криминального сообщества в Думу или банк, из России в Израиль или Америку, из этой неправильной жизни в подлинную (к Христу, Аллаху или Будде), из трезвости в алкоголь или дурь.

Человек в пути, вдруг почувствовавший, что вышел из ниоткуда, из ничто, а впереди осуществление заветной мечты, — это маргинал. Чтобы подчеркнуть, акцентировать исходный пункт, источник маргинальное™, Щербакова лишает Диту и отца, и матери (какая же это мать, если она уборщица и слабоумная!), и достатка, и, главное, человеческой духовной сути — совести и нравственности, которые не позволяют издеваться над другими людьми, не говоря уже об убийстве себе подобных.

В повести «Ангел мертвого озера» лесбиянка (не столько по наклонности, сколько в силу обстоятельств) Вареничек, живущая с дочерью Ивана Ивановича, тоже типичный российский маргинал. Она детдомовская, не москвичка, прописана и живет в общежитии, по части же культуры и нравственности «прошу не беспокоиться». Мечтая выйти замуж за шофера Эдика, с которым она параллельно спит, Вареничек продумывает варианты того, как избавиться от полюбившей ее Вари и ее матери.

«Вареничек много вариантов прокрутила в головенке — и своих, и товарищи-сироты подсказали. Их тут в Москве тьма-тьмущая.

Ну, к примеру, прихлопнуть бабку за тысчонку-две деревянных — желающих в их подвальной компании не сосчитать. Тогда они с теткой (Варей. — В. Р.) переезжают в квартиру, и та ее прописывает. Потом можно потерпеть годок — пусть налижется — столкнуть ее с балкона… Или сбросить тетку в метро под поезд. Она такое в кино видела. В толпе кто заметит, если самой заорать покруче и грохнуться в обморок. В общем, вариантов не счесть. Грибы поганки отдельно стушить в сметане, а себе беленькие. Главное, не перепутать, но она себе не дура"^[15].

Кстати, вот еще одна примета нашего маргинала: у него фантазии, навеянные СМИ, все же постоянно путаются с действительностью. Раз в кино или по ТВ показали, значит, такое есть на самом деле. Но может быть, и не так уж не права была Дита, размышлявшая на пороге перевоплощения в иную жизнь. «Собственно, она давно подозревала, что выбранная ею дорога филологии лежит рядом с настоящей, истинной дорогой, просто надо сделать шаг. Еще возясь с заметками Володи и работой Несчастных, ей нравилось перевоплощаться в них самих, ей нравилось плести интригу слов и текстов, а иногда, оторвавшись, она думала, что ее жизнь — это роман, который может написать только она»^[16].

Здесь суть современной жизни и одновременно проблема. Кто складывает и пишет нашу жизнь-роман? Мы сами, сознательно, СМИ или кто-то в нас — наши бессознательные желания, язык, воображение, мышление, привычка задавать определенные вопросы и определенно отвечать на них. «Почему все не так, как хотелось бы?» — спрашивала с раннего детства Дита Синицина. «Почему ты самая бедная? — кричала она на мать. — Почему у одних все, а у меня ничего? Другие красивые, богатые, удачливые, а я уродина, бедная, и мне постоянно не везет?»^[17] («Нет счастья в жизни» — пишут на собственной груди зеки.) «Но я стану первее всех, а будете мешать — растопчу». «Почему все не так, как должно быть?» — спрашивает Иван Иванович. «А потому, что нас много». Но если нас много, то надо, чтобы стало меньше.

Кто в нас так говорит? Наше «Я», натура, душа или язык плакатов, кино, книг, блатных и народных песен. Язык простых вопросов и ответов: «почему — потому». Кто подсказал Ивану Ивановичу мысль проредить бомбометанием Москву? Вождь революции. Как-то смотрели вечером телевизор, и на экране появился Ленин. «Он слушал какихто военных и был к Ивану Ивановичу вполоборота. И вдруг повернул к нему голову и четко так сказал: „Много нас“. И снова стал слушать военных. Не было никаких сомнений, что слова предназначались Ивану Ивановичу, только ему, потому что ни жена, ни дочь как бы не заметили, а это было так очевидно. Вполоборота — и сразу анфас. И четкое произношение: „Много нас“. И еще показалось Ивану Ивановичу, что слова эти были не просто сообщением — просьбой»^[18].

Кто-то скажет, но ведь Иван Иванович просто сумасшедший, не выдержал современной жизни и элементарно «поехал». А Дита, а Вареничек, замышляющие убийство и реализующие свои задумки? А миллионы наркоманов, беспризорных, сирот, детдомовцев с психологией Синичкиной и Вареничка? А тысячи убийц, разгуливающих по просторам необъятной России? Когда их почему-либо все-таки ловят, то судебные эксперты-психиатры уверенно пишут: «психически здоровы». Но как может быть вменяемым человек, изнасиловавший подростка, убивший другого, а часто и своего близкого (мужа, жену, детей, родителей)? Или киллер, убивший человека за деньги? И здорова ли Дита Синичкина, бросившая в чистом поле слабоумную мать?

Все это говорит о том, что с правом и понятием «справедливость» у нас давно неблагополучно. В то же время можно понять и противоположную сторону. Действительно, почему одним все, а другим ничего или всего совсем понемногу? Почему нельзя так перераспределить, чтобы было справедливо? Но как быть, если справедливо у всех по-своему? Если интересы Америки почему-то оказываются в Афганистане, Ираке и Иране? Если нет Бога, кроме Аллаха? Кто же тогда Христос или Будда? Но ведь есть еще много других богов, а также сакральных и космических сил, устанавливающих вечные законы бытия, правда, все разные.

Наблюдения и анализ показывают, что сегодня в России каждый второй-третий может быть отнесен к категории «маргинал», поскольку без корней, без традиций, со странной сдвинутой нравственностью или вообще без таковой, а живет, как писал Глеб Успенский, «своим умом». Чтобы хотя бы отчасти прояснить теоретическую сторону дела, рассмотрим четыре достаточно типичных варианта формирования личности в России.

• [1] Щербакова Г. Время ландшафтных дизайнов. — М., 2003.
• [2] Щербакова Г. Время ландшафтных дизайнов. — С. 162.
• [3] Там же. — С. 163.
• [4] Там же.
• [5] Там же. — С. 171—172.
• [6] Щербакова Г. Время ландшафтных дизайнов. — С. 212.
• [7] Там же. — С. 123.
• [8] Там же. — С. 212.
• [9] Там же. — С. 163.
• [10] Щербакова Г. Время ландшафтных дизайнов. — С. 182.
• [11] Там же. — С. 184.
• [12] Там же. — С. 202.
• [13] Щербакова Г. Время ландшафтных дизайнов. — С. 293—294.
• [14] Там же. — С. 285, 293, 294.
• [15] Щербакова Г. Цит. соч. — С. 313.
• [16] Там же.— С. 211—212.
• [17] Щербакова Г. Цит. соч. — С. 160.
• [18] Там же. — С. 284.