История идеи революционизма

Практическая безысходность утопизма

«Если к правде святой мир дороги найти не сумеет, честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой», — вот образное изображение мысли, оправдывающей утопические настроения.

Социальные утопии действительно представляют собою произведения подъема социальной фантазии, те грезы и золотые сны страждущего человечества, в которых оно ищет утешения от тяжести реальной жизни. Эти фантазии отличаются одною общею чертою — они не указывают путей и способов выхода из существующего положения. Как волшебные замки с роскошною внутреннею отделкою, утопии эти — здания «без окон и дверей». Рисуемое в них будущее — лучезарно и прекрасно, но дороги к нему не указаны. Человечество любуется миражем, трепетно ощущает все штрихи его картины, но мираж так и остается сонною грезою, несбыточным далеким видением… Мы уже видели, что утопия античного мира в лице гениального Платона мало чем разнилась от замыслов утопистов нового времени. Никто, ни родоначальник новой утопии, Томас Мор или Кампанелла, ни их, рационалистические подражатели, как Мабли или Морелли, ни, как мы далее убедимся, великие утописты (Шарль Фурье, Сен-Симон, Роберт Оуэн) не указали путей, ведущих к осуществлению нового строя. Если что в практическом смысле и можно установить у некоторых из них, то это, самое большее, убеждение, что первый удачный пример сам собою неизбежно вызовет подражание. «Лиха, так сказать, беда — начало», как бы думают социальные мечтатели. Утописты XIX века, особенно их наиболее проницательный вождь Этьен Кабэ, полагали, что пропаганда необходимости или, другими словами, убеждение, — единственно верный путь для осуществления их идеалов.

К началу революционного движения 40-х годов маниловщина и беззубость утопизма стали особенно очевидны; назрел вопрос о практической программе. Она тесно связалась с идеею революционизма, с вопросом об активном выступлении. Не ожидание и убеждение, а насильственное внедрение осознанного идеала стали очередным вопросом дня.

Эта идея, впрочем, тоже была не совсем нова. Ее принес с собою XVIII век. В недрах его красочных переживаний есть место нескольким приверженцам идеи революции как к единственно верному пути для социального преобразования. На такой исход наталкивала, впрочем, сама жизнь. Пионером этой идеи явился французский священник Жан Мелъе, продолжателем Гракх Бабеф, предтеча бабувистов 30-х годов и великого заговорщика Огюста Бланки, который, в свою очередь, уже намечает идеи революционного марксизма.