Два взгляда на природу власти

Проблема власти является сегодня для России одной из центральных. В прессе, политологической и юридической литературе постоянно обсуждаются вопросы противостояния разных ветвей власти, разделения властных полномочий между Центром и регионами, доля властных функций государства и частного сектора в сфере экономики, необходимость борьбы против власти мафиозных и теневых структур, формирование различных властных субъектов и отношений между ними. При этом, как правило, используются достаточно интуитивные или теоретически непроработанные представления о власти: власть как сила, как санкционированная законом властная инстанция (функция), как тот или иной социальный институт (Президент, Дума, Федеральное собрание, Конституционный суд и т. д.). К сожалению, в социальных науках и юриспруденции мы также не находим достаточно убедительных и операциональных, в плане практического действия, представлений о власти, хотя, как известно, о власти написано немало.

В основании традиционной точки зрения на власть лежат психологические и юридические соображения. Здесь власть приписывается определенному субъекту, обладающему волей и сознанием. Власть над другими он получает или силой («воля над волей»), или под давлением общественного мнения, или в результате общественного соглашения (договора). Как правило, предельной рамкой, в которой мыслится подобное понятие власти выступает идея управления. В «Восстании масс» Ортега-и-Гассет пишет: «…начиная с XVI в. можно утверждать: кто правит, тот в самом деле властно влияет на весь мир без остатка… нормальная и прочная связь между людьми, именуемая властью, никогда не покоится на силе; все наоборот — тот общественный инструмент или механизм, который кратко называют „силой“, поступает в распоряжение человека или группы людей лишь потому, что они правят… власть означает господство мнений и взглядов, то есть духа; что в конечном счете власть — это всегда власть духовная» [56, с. 117, 119].

Духовная власть или господство мнений и взглядов — это, пожалуй, предельная грань традиционной точки зрения, поскольку при таком понимании становится уже не важно, кто отправляет власть, какой субъект. Однако, идея управления, понимаемая как правление (руководство, организация), на которой, как мы сказали, и основывается традиционное понимание власти, субъекта власти все же предполагает.

Следующий шаг в развитии этой точки зрения, фактически ее преодолевающий, мы встречаем в словаре Брокгауза и Ефрона, где власть определяется В. С. Соловьевым так:

«Власть в общем и широком смысле есть господство одного над другим… Власть политическая или государственная, неизбежно возникающая на известной ступени развития, принадлежит ко второй из указанных категорий, выражая естественное право общественного целого на подчинение частей. Государственная власть, единоличная или коллективная, представляет единство и целостность данной общественной группы. Следовательно, значение власти связано с тем положением, что права и интересы целого должны быть определенным образом представляемы в отличие от частных интересов, поскольку простая сумма сих последних еще не составляет общественного целого» [15, с. 672].

Можно заметить, что определение власти как «господства одного над другим» логически никак не связано со вторым определением власти как «естественного права общественного целого на подчинение частей». Та же трудность просматривается и в более современных определениях и концепциях права, например политологических. «Власть, — пишет Ю. М. Батурин, — метафорически определяется как способность превращать определенные ресурсы во влияние в рамках системы взаимосвязанных субъектов. Так понимаемая власть есть способность субъекта реализовывать свои интересы в рамках системы вопреки сопротивлению других субъектов» [16, с. 140].

Мишель Фуко предлагает отказаться от традиционного подхода к изучению власти и рассматривать ее как дискурс. По сути, представление Фуко о власти как дискурсе строится в рамках интеллектуальнотехнологического подхода. При этом власть понимается как сеть властных отношений, намерений и стратегий, в которой нет субъекта. «Под властью, — писал М. Фуко, — мне кажется, следует понимать, прежде всего, множественность отношений силы, которые имманентны области, где они осуществляются, и которые конститутивны для ее организации; понимать игру, которая путем беспрерывных битв и столкновений их трансформирует, усиливает и инвертирует; понимать опоры, которые эти отношения силы находят друг в друге таким образом, что образуется цепь или система, или, напротив, понимать смещения и противоречия, которые их друг от друга обособляют; наконец, под властью следует понимать стратегии, внутри которых эти отношения силы достигают своей действенности, стратегии, общий абрис или же институциональная кристаллизация которых воплощается в государственных аппаратах, в формулировании закона, в формах социального господства» [73, с. 192].

Объясняя лаканисту-психоаналитику Миллеру идею «власти без субъекта» и отвечая ему на сомнения о том, что принцип бессубъектности ведет к серьезным проблемам при переходе в практическую плоскость, где с неизбежностью встает вопрос, кто сражается и против кого, М. Фуко замечает следующее: «Конечно же, это-то меня и беспокоит. Я не очень понимаю, как из этого выбраться. Но в конечном счете, если рассматривать власть в терминах отношений власти, это позволяет, мне кажется, схватить — гораздо лучше, чем в каких бы то ни было иных теоретических построениях, — то отношение, которое существует между властью и борьбой, и в частности классовой борьбой… Не существуют непосредственно данных субъектов, один из которых был бы пролетариатом, а другой буржуазией.

Кто борется против кого? Мы все боремся против всех. И в нас всегда еще есть что-то, что борется против чего-то в нас же самих" [73, с. 367].

Возражает М. Фуко и против, так сказать, юридического истолкования и понимания власти. Фуко показывает, что в конце средних веков и эпоху Возрождения именно идея права позволила упорядочить и организовать в Европе запутанные отношения власти и владения. Что через развитие монархии XVII—XVIII столетий и ее институтов «установилось это измерение „юридически-политического“; оно, безусловно, неадекватно тому способу, каким осуществлялась и осуществляется власть; однако же оно является тем кодом, в соответствии с которым власть себя предъявляет и в соответствии с которым, по ее же собственному предписанию, ее и нужно мыслить» [73, с. 188]. И далее М. Фуко заключает: «Мы по-прежнему остаемся привязанными к определенному образу, выработанному теоретиками права и институтом монархии, — образу власти-закона, власти-суверенитета. И если мы хотим проанализировать власть в конкретной и исторической игре ее приемов, то как раз от этого образа и нужно освободиться, то есть от теоретической привилегии закона и суверенитета. Необходимо построить такую аналитику власти, которая уже не будет брать право в качестве модели и кода» [73, с. 190].

Чтобы понять необходимость и смысл этих утверждений Фуко, нужно вспомнить рассмотренные выше особенности его метода, а также понимание природы социального изучения. Метод Фуко — это движение от публичных дискурсов-знаний к скрытым (реконструируемым) дискурсам-практикам и от них обоих к таким социальным практикам, которые позволяют понять, как интересующее исследователя явление (например, секс или безумие) конституируется, существует, трансформируется, вступает во взаимоотношения с другими явлениями. И наоборот, это движения от соответствующих социальных практик к скрытым и публичным дискурсам. Понятием, схватывающим этот метод Фуко, правда в онтологической форме, является понятие «диспозитива».

Очевидно, что, говоря о власти, Фуко имеет в виду диспозитив власти. Отсюда не власть, а сеть властных отношений, не субъекты власти, а воля к власти или разнообразные опоры, возникающие внутри дискурсов-практик, не вроде бы ясные для всех юридически значимые отношения власти-подчинения, а масса других социальных отношений и технологий. В XIX и XX вв., утверждает Фуко, «через всякого рода механизмы и институты — парламентаризм, распространение информации, издательское дело, всемирные выставки, университет и т. д. — „буржуазная власть“ смогла выработать глобальные стратегии, без того, однако, чтобы по отношению к ним следовало предполагать некоторого субъекта» [3, с. 366, 367]. С точки зрения Фуко, институт права и юридические отношения являются лишь одной из организованностей современного Социума. Если считать, что именно властные отношения образуют основу социальности, то Фуко старается показать, что наряду с «юридически-политическим» измерением власти, сегодня не меньшее значение имеют другие измерения — современные технологии рапространения информации (например, пресса как четвертая власть), образование (как предпосылки интеллектуальной власти) и другие.

Как диспозитив власть в исследованиях Фуко получает парадоксальные характеристики.

«Власть, — пишет Фуко, — не есть нечто, что приобретается, вырывается или делится, нечто такое, что удерживают или упускают; власть осуществляется из бесчисленных точек и в игре подвижных отношений неравенства…

• — отношения власти не находятся во внешнем положении к другим типам отношений (экономическим процессам, отношениям познания, сексуальным отношениям), но имманентны им…
• — там, где есть власть, есть и сопротивление, и все же, или скорее: именно поэтому сопротивление никогда не находится во внешнем положении по отношению к власти… точки сопротивления присутствуют повсюду в сети власти… существует множество различных сопротивлений, каждое из которых представляет собой особый случай… Подобно тому, как сетка отношений власти в конечном счете образует плотную ткань, которая пронизывает аппараты и институты, в них не локализуясь, точно так же рой точек сопротивления пронизывает социальные стратификации и индивидные единства" [73, с. 197]. Все эти парадоксы тем не менее кажутся плодотворными. И чтобы в этом убедиться, рассмотрим, хотя бы на уровне постановки проблемы, вопрос о власти государства.

О государстве мы нередко говорим как о властном субъекте: государство против общества, тоталитарное государство, распространившее свою власть на все стороны жизни человека и т. п. Но, спрашивается, кто этот субъект? Президент, Дума, Конституционный суд? Достаточно так поставить вопрос, чтобы его абсурдность стала ясна. Может быть, тогда, чтобы увидеть власть государства, нужно посмотреть, кто управляет страной и в стране? С этим, однако, тоже проблемы. Кто сегодня управляет в стране, совершенно непонятно. Даже президент признает, что система исполнительной власти пробуксовывает и в ней необходимо навести порядок. Итак, публичный дискурс, опирающийся на традиционное понимание власти, не работает. Попробуем поэтому иначе взглянуть на власть государства, обсудив саму сущность государства и конституирующие его практики.

Для нашей задачи, а не вообще, государство можно охарактеризовать в трех основных планах. Во-первых, государство — это система «социальных институтов» (экономических, политических, культурных, общественных). Во-вторых, государство входит в систему «обществогосударство». В-третьих, периодически оно выступает также и как «консолидированный субъект» (то есть как особое «общественное образование»). Прежде чем давать понятийные характеристики этим трем ипостасям государства, приведем одну иллюстрацию.

Образованию в XV в. империи ацтеков предшествовала следующая история. В начале XV в. мехики жили в небольшом государстве. После избрания королем Итцкоатла, около 1424 г., мехики оказались перед трагическим выбором: или признать власть Максила, тирана соседнего государства, или начать против него войну. Перед угрозой уничтожения король и мехиканские господа решили полностью подчиниться тирану, говоря, что лучше отдаться всем в руки Максила, чтобы он сделал с ними все, что пожелает, а быть может, Максил их простит и сохранит им жизнь. Именно тогда слово взял принц Тлакаэлель и сказал: «Что же это такое, мехиканцы? Что вы делаете? Вы потеряли рассудок! Неужели мы так трусливы, что должны отдаться жителям Ацкапутцалко? Король, обратитесь к народу, найдите способ для нашей защиты и чести, не отдадим себя так позорно нашим врагам».

Воодушевив короля и народ, принц Тлакаэлель получил в свою власть управление армией, укрепил и организовал ее, повел на врага и разбил тирана. Став после победы ближайшим советником короля и опираясь на мехиканских господ, Тлакаэлель начал ряд реформ. Сначала он осуществил идеологическую и религиозную реформу. Тлакаэлель приказал сжечь кодексы и книги побежденных текпанеков и самих мехиканцев, потому что в них народу ацтеков не придавалось никакого значения; параллельно были созданы новые версии истории и веры ацтеков, где этот народ объявлялся избранным, он должен был спасти мир, подчиняя для этой цели другие народы, чтобы питать кровью захваченных пленников Бога-Солнце. Подобно тому, как Тлакаэлель провел реформы в идеях и религиозном культе, он преобразовал, как об этом говорит «История» Дурана, юридические нормы, службу царского дома, армию, организацию почтеков (торговцев) и даже создал ботанический сад в Оахтепеке [38, с. 266—275].

Наша интерпретация этого случая такова. Король и мехиканские господа образуют своеобразное общество: на собрании вопрос о судьбе страны они решали вне рамок государственных институтов, это было именно общественное собрание, где важно было убедить других (короля, жрецов, господ, народ — это все различные общественные образования, субъекты), склонить их к определенному решению и поступку. Но дальше формируется консолидированный субъект — король и принц Тлакаэлель, возглавившие мехиканских господ и армию и организовавшие поход против тирана. При этом важно, что социальное действие осуществляется уже в рамках и с помощью социальных институтов — армии и жрецов. Соответственно, и реформы идут с помощью и в рамках социальных институтов. Поясним теперь, что мы понимаем под социальными институтами, обществом и консолидированным субъектом.

Социальный институт, как это следует из социологии и методологических исследований, разрешает определенные противоречия между человеком и обществом. Далее социальный институт декларирует институциональную идею, в которой заявляется общественный смысл данного института. Социальный институт — это также определенная социальная технология (процедуры и организация), которая вменяется человеку, прибегающему к услугам данного института. Наконец, социальный институт предполагает индивидуальные и социальные «опоры» (см. подробнее [45]).

Общество состоит из общественных образований (например, партий, общественных движений, союзов, групп, отдельных влиятельных личностей и т. д.), которые обладают способностью вести политическую борьбу, формулировать самостоятельные цели, осуществлять движение по их реализации, осознавать свои действия. Общество образует некую целостность, обладает своеобразным сознанием, создает поле и давление, в рамках которых действуют общественные образования и социальные субъекты (чтобы стать социальным субъектом, общественное образование должно войти в правовое пространство и соответствовать его требованиям).

Консолидированный субъект — это общественное образование, действующее как самостоятельный субъект, в его власти находятся социальные институты. Реализуя собственные цели (ведения войны, повышения благосостояния, осуществления реформ и т. п.), консолидированный субъект задает социальным институтам нужные режимы функционирования, а в случае реформ выступает и как социальный демиург. В сущностную характеристику российского государства естественно входит и та социокультурная ситуация, в которой государство находится. Именно она наряду с другими факторами конституирует сегодня государство и властные отношения.

Специфика современной ситуации для российского государства задается следующими моментами.

• — Консолидированный субъект только формируется, пока еще не согласованы его цели с целями общества, региональных элит и ряда крупных социальных субъектов. Более того, в стадии формирования находятся и многие общественные образования, включая в целом и общество. Хотя цели консолидированного субъекта формально декларированы (это построение правового демократического общества и государства), но они не конкретизированы, не соотнесены со специфическими условиями России, не разделяются многими общественными образованиями.
• — Установка на реформу предопределяет процесс перехода от существующих социальной и экономической систем к новым, а следовательно, необходимость «построения» новых социальных институтов (новой судебной системы, системы банков и других финансовых институтов, института частной собственности и т. д.). Так, буквально на наших глазах выросли коммерческие банки и новые финансовые институты. Однако сохраняются, сталкиваясь со все большим количеством проблем (и еще долго будут функционировать), старые социалистические социальные институты (промышленность, армия, суд, социальное обеспечение и проч.).
• — Реформирование и создание новых социальных институтов (например, частной собственности) протекает в условиях предельного эгоизма властей и властных субъектов, что ведет к усилению социальной напряженности и сопротивлению реформам (пассивному или активному).
• — Структура российского государства и института исполнительной власти сложилась в рамках социалистического тоталитарного государства, где роль общества была редуцирована до выполнения идеологических функций, а многие социальные институты, необходимые для нормальной жизни, отсутствовали.

Такова современная социокультурная ситуация. Кратко перечислим теперь социальные практики, в рамках которых происходит конституирование власти государства.

На первый взгляд, кажется, что основной практикой, конституирующей власть государства, является законодательная и судебная, которые Фуко относит к «юридически-политическому» измерению. Однако в настоящее время в России не меньшее значение имеют и другие социальные практики.

Во-первых, это реальное взаимодействие властных и социальных субъектов, борющихся в «политическом пространстве» за финансирование и льготы разного рода. По форме здесь может быть прямая «торговля» с государством, лоббирование, политические демарши и т. п.

Во-вторых, на государственную власть существенно влияют СМИ, их поэтому нередко называют четвертой властью. Искусно организованная в печати или на телевидении кампания, как известно, вполне способна привести к смене государственного деятеля или властного решения.

В-третьих, большое влияние на государственную власть сегодня оказывает капитал, представленный банками или богатыми компаниями. В свою очередь, здесь не одна, а много практик: лоббирование, финансирование выборов или других мероприятий, скрытые формы подкупа.

В-четвертых, на властные решения влияют и могущественные ведомства (исполнительная власть, силовые министерства, агропромышленный комплекс и т. д.). Помимо лоббирования ведомства имеют свои специфические формы давления: контроль за информацией, постановка «своих людей» на ключевые места во властных инстанциях, политическая интрига и т. д.

В-пятых, государственная власть не свободна от воздействия теневых и мафиозных структур. Здесь и лоббирование, и взятки, и политические убийства.

Постепенно усиливает свое влияние и общество, пользуясь для этой цели лоббированием, общественными организациями, прессой.

Если теперь вернуться к проблеме государственной власти, то приходится признать правоту М. Фуко. Государственная власть не имеет одного субъекта. Это подвижная и сложная сеть властных отношений, стратегий и практик. Это множество институциональных и субъектных опор. Наконец, государственная власть манифестирует себя и выговаривает во множестве публичных и скрытых дискурсов.

Я сделаю еще один подход к анализу понятия власти, чтобы прояснить ее отношение к человеку, ведь и первая концепция, сводящая власть к властным отношениям, не случайна. Для этого рассмотрим характерный пример, относящийся к культуре древних царств. В древней Ассирии существовал ритуал «подменного царя». Известный исследователь шумеро-вавилонской культуры И. Клочков описывает его так:

«Солнечные или лунные затмения предвещали смерть или, во всяком случае, опасность для царя. В зависимости от положения светил астрологи могли объявлять опасным весьма продолжительный период времени, до 100 дней. Царя на это время отправляли в загородную резиденцию, где его именовали „земледельцем“ и подвергали различным ограничениям, тогда как во дворце поселяли подставное лицо, наделенное всеми внешними атрибутами власти. По миновании опасного периода „подменного царя“ убивали (должно ж предсказание сбыться!), а истинный царь возвращался в свой дворец» [33, с. 160].

Прокомментируем один из случаев использования этого ритуала следующим образом. В борьбе царя со жрецами за зоны властного влияния последние воспользовались своим правом предсказывать «плохие» и «хорошие» дни для государственных дел (например, в одном из дошедших до нас глиняном «письме» жрец рекомендует царю дни, благоприятные и неблагоприятные для заключения договоров [33, с. 159]). Отправив царя на сто дней в загородную резиденцию и ограничив его власть, жрецы, управляя «подменным царем», сумели провести в жизнь нужные им решения.

Обратим внимание, что жрецы в данной ситуации действовали, так сказать, вполне легитимно, ведь они считались посредниками богов; с точки зрения мировоззрения культуры древних царств именно отношение богов к людям, включая царя, определяли «хорошие» и «плохие» дни. Иными словами, можно предположить, что необходимое условие реализации борьбы за власть — наличие культурного сценария или картины, задающих роли и отношения «участников властного действия». Другое необходимое условие — активность и акции самих участников (в данном случае, составление соответствующего прогноза и управление «подменным царем»), которые направлены на изменение «властной ситуации». В свою очередь, это было бы невозможным без выхода на историческую сцену особых личностей (жрецов, царей, авантюристов разных мастей и т. п.), стремящихся во власть, чтобы изменить (повысить) свой социальный статус или положение, расширить возможности, избежать наказания и прочее.

Обратим внимание еще на один момент. Чтобы реализовать властные цели, участники должны использовать существующие социальные отношения и институты (в рассмотренном примере в качестве такого института выступал ритуал «подменного царя»). Именно использование социальных отношений и институтов позволяет домогающимся власти оправдывать перед обществом свои действия. В этом смысле власть — неотъемлемое свойство «социальной системы», структура которой в значительной мере определяется культурными сценариями и картинами. С появлением личностей, стремящихся во власть, социальная система, очевидно, может функционировать только в том случае, если реализация власти включает в себя не только отношения управления, но и борьбу за власть.

Итак, получается, что власть — это своеобразная топологическая характеристика социальной системы, а именно система властных мест, зон и подходов к ним. Социально-топологическое пространство власти задается культурными сценариями и картинами, а также борьбой за власть.

Но власть — это и свойства «человеческого материала» (воля, ценности, жажда власти и т. п.), позволяющие личностям, стремящимся во власть, реализовать себя.

Наконец, власть — это социальные акции и действия, «проявляющие» топологическое пространство власти, а также позволяющие ее участникам или удержаться во власти, или расширить зону власти, или изменить ее характер, или занять другое властное место и зону и т. п.

Целесообразно говорить о «строении» (устройстве) власти, а также ее «ресурсах» (источниках). К последним относятся культурные сценарии и картины, реальные социальные отношения (например, сословные, корпоративные, криминальные или дружеские связи), деньги и другие ценности, технологии власти, наконец, правовые отношения. Дж. Локк и Т. Гоббс считали, что устройство власти и ее источники должны определяться прежде всего правовыми отношениями, которые подчиняются общественному Благу («Законы, — писал Дж. Локк, — должны предназначаться ни для какой иной конечной цели, кроме как для блага народа» [42, с. 346]). К сожалению, этот идеал труднореализуем, а право является только одним из источников власти.