Маргиналы и маргинальность в творчестве М. А. Булгакова

Министерство образования и науки Российской Федерации ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ СИСТЕМ УПРАВЛЕНИЯ И РАДИОЭЛЕКТРОНИКИ (ТУСУР) Кафедра культурологи и социологии Доклад По дисциплине «Социология» на тему:

Маргиналы и маргинальность в творчестве М.А. Булгакова

(по произведениям «Собачье сердце» и «Мастер и Маргарита»)

Проверил: Выполнил:

доцент кафедры КС, к.с.н. студент гр.367−1

Орлова В.В.________ Гоффарт Т.В._______

«__» декабря 2010 г. «__» декабря 2010г

Введение

Маргинал — слово это (от латинского «маргиналис» — пограничный) означает людей, выбившихся из одной социальной группы и не до конца интегрировавшихся в другую. Если хотите, людей на пограничье. Такая прослойка возникает, когда идет резкая и масштабная ломка привычных социальных структур: именно это и происходило в России в эпоху Александра II и затем Витте и Столыпина.

Есть давно подмеченный парадокс. Реформы всегда дают эффект спустя некоторое время — когда сработает их коэффициент полезного действия. В ходе же самих реформ чаще всего наиболее сильно ощущаются как раз их побочные, негативные последствия — не случайно у китайцев самое жуткое проклятие: «Чтоб вам жить во времена реформ!» Причина здесь не только и не столько в экономических факторах, сколько именно в социально-психологической ломке и общества в целом, и многих конкретных его членов в частности. Помните у Н. Некрасова: «Порвалась цепь великая, порвалась, расскочилася: — одним концом по барину, другим по мужику!»

Именно в такие годы появляется — и это неизбежная болезненная плата за реформы, зачастую угрожающая обществу, — множество людей с пограничной психологией, с характерным промежуточным менталитетом.

Мы живем в постоянно развивающемся обществе, вращаясь в различных социальных сферах, принадлежим к различным социальным группам. Огромное влияние на нашу жизнь оказывают политика и экономика, тот социальный строй, в который мы попадаем, живя в России. Несомненно, все историко-политические моменты и перемены в жизни общества находят отклик в душах людей, а деятели литературы и искусства обладают талантом особым, благодаря чему мы имеем возможность узнавать интересные факты и вникать в глубокий анализ жизни различных людей в различные исторические периоды.

Сегодня поговорим немного о том, как русские писатели описывали маргинальную среду, преимущественно обратимся к творчеству Михаила Булгакова, создававшего свои произведения в начале XX века, в период становления большевистской власти.

Маргиналы в творчестве М. А. Булгакова В России практически не было классов и социальных групп, чьи интересы совпадали бы с интересами коммунистов. Как же тогда последние победили? Ведь если Советская власть «висела в воздухе» (популярное эсеровское определение), то шансов на успех у нее вообще не должно было быть! А тем не менее гражданскую войну большевики все-таки выиграли — хотя бы формально. Как же это понимать? Может быть, все-таки был в России какой-то класс или социальный слой, поддерживавший большевиков? Да, такой социальный слой в стране был. Только его в упор не замечали десятилетиями и заговорили о нем лишь сейчас, в последние годы. Имя ему — маргиналы.

У известного русского писателя первой половины XX в. Михаила Булгакова есть повесть «Собачье сердце». В ее основу положен фантастический сюжет. Профессор Преображенский провел необычную операцию: он вживил гипофиз убитого в драке хулигана в организм бродячей собаки по кличке Шарик. В результате получается гибрид, человеко-пес с душой убитого хулигана, которому профессор дает фамилию Шариков. Гибрид начинает вести себя отвратительно: грубит профессору, пытается выселить его из квартиры, изнасиловать горничную. Одновременно он вступает в контакт с коммунистом, который учит его примитивному марксизму, и ученик очень быстро усваивает принцип «отнимать и делить». Профессор в ужасе решает прервать жизнь Шарикова, восстанавливает в нем гипофиз животного и превращает его опять в добродушную бродячую собаку.

Такие, как Шариков, — это, конечно, крайний случай примитивизма и моральной деградации, тем более сгущенный художественным воображением писателя. Но в нем схвачены некоторые типические черты поведения человека, «освободившегося» от культуры. Что это реально означает? Для человека теряют значение основные ценности, нормы и стимулы поведения, регулирующие отношения людей в обществе. Он отвергает (или забывает) то, чему его учили в детстве родные или окружающие. Он теряет связи с ними, иногда сознательно отказывается от своих родных, от своего прошлого, не любит вспоминать об этом. Он становится человеком «ниоткуда», идущим в «никуда».

В таком человеке разлаживаются нормальные механизмы воспроизводства собственного существования — начиная от элементарной бытовой дисциплины и кончая мотивациями к труду. Он не любит работать, теряет профессиональные навыки, которые включают не только техническое умение, но и определенный кодекс чести (работать качественно, получать вознаграждение, соответствующее затраченным усилиям и результату). Он хочет получать, не отдавая. Реально он способен лишь на неквалифицированный или малоквалифицированный труд. Поэтому он либо халтурщик в работе, только изображающий деятельность; либо человек, работающий нерегулярно ради минимального заработка; либо того хуже — попрошайка, вор или грабитель.

Не работая, человек с психологией люмпена или маргинала остро ненавидит тех, кто нормально трудится и трудом создает свое благосостояние. У него патологическое неприятие всякой собственности. В его глазах любое богатство не должно принадлежать кому-либо, оно может быть только объектом дележа. Уравнительное распределение — вот что должно, по его мнению, быть правилом общественных отношений и социальной справедливости. И в таком подходе есть своеобразная логика. Тот, кто не в состоянии обеспечить себя, должен стремиться жить за счет других — неважно, каким путем это достигается.

Склонность к уравнительству у носителя «обескорененного» сознания проявляется не только в отношении материальных благ, но и ко всему — вкусам, стереотипам поведения, образу жизни. Маргинал не приемлет никакого разнообразия, отличающегося от его скудного и ограниченного существования. Он ненавидит любые проявления образованности и культуры. По своему развитию он находится где-то на уровне подростка, и этот инфантилизм сопровождает его всю жизнь. Он не имеет целей, не способен планировать и элементарно организовать свою жизнь, лишен чувства ответственности. Как ребенок, который ломает игрушки, если они ему не нравятся, человек с люмпенской психологией готов портить и разрушать все, что не укладывается в его восприятие — произведения искусства, красивые вещи, сложную технику, городские скверы и т. п.

Наша ментальность складывается во взаимодействии собственно сознания и сферы бессознательного. Сознание формируется культурой. Это система определенных ценностей, предписаний и установок, в явной или неявной форме определяющих нашу деятельность. Подсознательное — это психические процессы, которые возникают и протекают как бы спонтанно, безотчетно (различные эмоции, аффекты, сновидения и пр.). У нормального человека сознание в целом контролирует сферу бессознательного. Зигмунд Фрейд сравнил сознание и подсознание с всадником и лошадью. Если всадник крепко сидит в седле, лошадь ему подчиняется. Если же лошадь перестает ощущать управление, она может сбросить всадника.

Вряд ли мы можем сегодня утверждать, что хорошо научились анализировать наше бессознательное, хотя этим занималось несколько поколений теоретиков и практикой психоанализа (3. Фрейд, К. Юнг, Э. Фромм и др.). Кстати сказать, психоаналитики не рассматривали специально случай культурной дезориентации и «обескорененности». Во всяком случае, ясно, что в сфере бессознательного действуют различные инстинкты — половой инстинкт, инстинкт самосохранения, удовлетворения тех или иных потребностей, инстинкт (или соблазн) присвоения и др. Беспорядочное проявление инстинктов сдерживается и направляется сознанием, культурой. При ослаблении культурных регуляторов инстинкты выходят наружу. «Что нам ум! — говорит один из люмпенских персонажей романа замечательного русского писателя Андрея Платонова „Чевенгур“. — Мы хотим жить по желанию…»

Но если «желание» противоречит социокультурным порядкам, сложившимся в обществе, надо удовлетворить его силой. Культ силы — и в смысле применения ее, и в смысле подчинения ей — чрезвычайно характерен для люмпенского сознания. Наиболее наглядный пример иерархии отношений в среде маргиналов — атмосфера воровской шайки. Не случайно социологи и филологи отмечают, что в обществах, где налицо признаки культурного распада и появление значительного количества маргинальных элементов, происходит «люмпенизация языка», насыщение его выражениями из уголовной среды.

Вместе с тем было бы упрощением считать, что ментальность люмпена или маргинала полностью «освобождается» от культуры. Культурные ценности или стереотипы поведения содержатся не только в сознании, но и в слое бессознательного, накапливаясь там в течение тысячелетий передачи культурного опыта. Но все дело в том, что в психологии люмпена они не образуют определенной системы, беспорядочно перемешаны и потому не могут быть для него устойчивыми ориентирами в жизни. Поэтому в сознании и поведении люмпена могут сочетаться самые разные элементы. Отрицая религию и религиозные ценности, он вместе с тем склонен к самым фантастическим суевериям, вере в «чудеса». Цинизм и презрение к окружающим могут уступить место крайнему фанатизму. Наряду с глубоким эгоизмом и индивидуализмом ему вполне присущи стадное чувство, готовность «быть, как все». Ненавидя культуру и образованность, он в то же время не прочь нахвататься каких-то знаний и щеголять ими.

Один из классиков социологии, французский ученый Эмиль Дюркгейм ввел понятие «аномия» (от франц. anomie — беззаконность, безнормность). Данную категорию разрабатывали также американские социологи Т. Парсонс и Р. Мертон, английский ученый А. Хаурани. Аномия — это состояние «потерянного» сознания маргинальной личности, не вписывающейся в процесс смены культур в эпоху модернизации, перехода от традиционных отношений к современным. Маргинал, социально-культурный люмпен, живет как бы в двух или более мирах, не принадлежа ни к одному из них. Он принимает лишь внешние формы общественных порядков (если принимает их вообще), но не понимает их внутреннего смысла, не имеет собственной системы ценностей, в лучшем случае может лишь имитировать чужую, даже не имитировать правильно. Он лишен прочных культурных корней в окружающей среде — в своей деревне, в своем городе, в своем государстве, в своем этносе. Поэтому у него нет подлинной индивидуальности, чувства собственной личности. Он становится человеком толпы, легко подверженным различным внушениям и политическому манипулированию.

Самое главное в характеристике маргиналов — отсутствие устойчивой социальной психологии. Система ценностей смещена или крайне релятивна («Что есть истина?» Эти слова Понтия Пилата можно счесть эпиграфом ко всему, что написано о маргиналах). И отсюда — негативность их миросозерцания. Будучи социально-психологическими «пограничниками», они комфортнее чувствуют себя не в сфере созидания, а совсем даже наоборот. Ведь созидание — это в перспективе стабильность, а маргиналы — дети нестабильности и, даже страдая от нее, не могут вырваться за пределы ее духовной атмосферы, становясь своего рода заложниками тревожного времени. Это как раз тот самый случай, который описан в «Собачьем сердце» М. Булгакова: люди поют революционные песни, вместо того чтобы заниматься неотложными делами, и язвительный профессор Преображенский — нормальный человек, не маргинал — ядовито замечает: «Если каждый день гадить в прихожей, обязательно будет разруха». Что мы и поимели…

Отсюда — не просто стремление к деструктивным действиям, но поэтизация разрушения. Как у В. Брюсова: «Ломать я буду с вами, строить — нет!» Не случайно доминанта советской поэзии 20-х годов — «хмельная романтика разрушения старого» (цитирую школьный учебник 70-х годов). Не случайно с такой симпатией выписана у А. Толстого героиня рассказа «Гадюка» — женщина, до такой степени привыкшая только убивать, что и в мирной жизни в любой конфликтной ситуации ее рука тянется к браунингу, и он в конце концов стреляет — в соседку по коммуналке. (Вспомните афганский синдром.) Не случайно, наконец, талантливый пролетарский поэт В. Кириллов в 1918 году написал строки, от которых просто обязан содрогнуться любой считающий себя культурным человек:

«Во имя нашего Завтра — сожжем Рафаэля, разрушим музеи, растопчем искусства цветы!» Лихо, не правда ли? И самое кошмарное то, что эти строки — не инструкция с Лубянки: нет, поэт был искренне очарован своим бесподобным эстетическим вандализмом.

Вряд ли нужно пояснять, что маргинальный социум был находкой для большевиков. Маргиналы их не просто поддержали — они стали для них главной питательной средой, откуда рекрутировались кадры «большевиков и прочих» (так в «Чевенгуре» у А. Платонова), от руководящего звена до рядовых бойцов. Именно здесь, в маргинальной стихии, идея революционного, насильственного переустройства мира нашла своих паладинов, своих фанатических последователей, готовых взойти за нее на крест или послать туда других — кто не согласен.

От «обескорененных» индивидов — к «обескорененному» обществу. К началу 20-х годов социально-культурный кризис в России достиг своего апогея. По подсчетам демографов, гражданская война и сопутствовавшие ей бедствия (эпидемии, эмиграция, еврейские погромы, голод 1921 г.) унесли 15—16 млн. человеческих жизней. В стране царили разброд и анархия, что приводило к стремительному росту деклассированных элементов. Но именно в этот период им открылся небывалый исторический шанс: из того, кто был «никем», стать «всем». Политической силой, стимулировавшей этот процесс, явились коммунисты, большевики.

Большевики были единственной политической силой в России, которая не боялась ни социального хаоса, ни массового насилия со стороны деклассированных элементов. Более того, они сознательно использовали их как таран для разрушения «эксплуататорского общества». Хотя официально русские коммунисты провозглашали своей главной социальной опорой рабочий класс, но фактически в глазах многих из них «пролетарий» («бедный», «обездоленный» и т. п.) был не так уж далек от люмпена. Да и идеология их хорошо соответствовала уравнительским потребностям маргиналов — «казарменный коммунизм».

Эту модель общественного устройства большевики стали активно проводить в жизнь сразу же, как пришли к власти, — не только из-за ситуации чрезвычайного положения в период гражданской войны, но и потому, что это соответствовало их убеждениям. Правда, затем они были вынуждены отступить. Крестьянство было недовольно, что у них насильственно забирают хлеб, а у власти пока не хватало сил, чтобы подчинить их своей воле. Поэтому под нажимом Ленина была объявлена новая экономическая политика (НЭП), при которой был введен более умеренный «продналог», дававший возможность крестьянам торговать частью своей продукции на рынке. Но прошло несколько лет, и НЭП был ликвидирован. Этот второй (и окончательный) переход к «казарменному коммунизму» был осуществлен Сталиным.

Сталин лучше других коммунистических лидеров понимал, на какой слой необходимо опираться власти, которая намеревается построить тоталитарный уравнительный социализм. Сам будучи типичным деклассированным человеком, он хорошо чувствовал психологию маргинала (хотя, естественно, не употреблял этого термина). Он знал, что «промежуточный», культурно «обескорененный» человек подчиняется силе, способен к слепой вере, лишен нравственных принципов и потому может быть послушным и вместе с тем жестоким исполнителем, И он принимает меры, чтобы рекрутировать социальные низы в структуры власти.

После смерти Ленина был объявлен так называемый ленинский призыв в коммунистическую партию. Меньше чем через два года партийные ряды увеличиваются в пять раз. Какой контингент шел в партию, можно судить по такой статистике: даже среди делегатов XVI съезда ВКП (б) (1925г.) высшее образование имели лишь 5,1%, с низшим образованием было более 60%. Сталин сознательно стремился к тому, чтобы этот новый, люмпенский слой вытеснил более или менее образованную и реалистически мыслящую «старую гвардию», связанную с Лениным. Уже к 1928 г. доля ленинских кадров в партии была менее 1%.

Маргиналов не надо было долго упрашивать примкнуть к власти — они сами рвались к ней. Она давала им ощущение своей значительности, сравнительно легкую и сытую жизнь, где надо было не работать, а командовать. И они шли — в партию, советы, профсоюзы, органы безопасности. Сельский люмпенский слой сыграл поистине решающую роль в осуществлении насильственной коллективизации крестьянства в конце 20-х — начале 30-х годов. Сейчас это стало вполне ясным, когда в эпоху перестройки и гласности появились исследования на данную тему, воспоминания очевидцев, а также произведения художественной литературы. Именно «сердитое нищенство» при поддержке репрессивного аппарата власти сумело опять закрепостить русскую деревню — на этот раз в пользу тоталитарного социалистического государства. Сельские низы имели в коллективизации свой собственный интерес — пользовались имуществом зажиточных крестьян, занимали их избы, становились начальниками над своими односельчанами.

Коллективизация не только поставила крестьян в зависимое положение, но и открыла дорогу массовому перемещению крестьян в города для нужд индустриализации. Индустриализация проводилась полувоенными методами. На «большие стройки» направлялись огромные массы людей, которые жили и работали в крайне тяжелых, походных условиях. Все это были громадные перетряски общества, выбивавшие людей из привычных условий существования, из их социокультурных корней. Достаточно сказать, что если к началу 30-х годов в деревне проживало более 80% населения (и еще 10% — в небольших городах, близких к деревенскому образу жизни), то через какие-нибудь 30 лет соотношение кардинально изменилось — сельских жителей осталось лишь 40% против 60% городских, причем большинство последних жило в достаточно крупных городах.

К этому можно прибавить еще массовые репрессии в сталинский период, перемещение миллионов людей в концентрационные лагеря, дававшие государству практически даровую рабскую силу. Короче говоря, коммунизм в небывалых размерах расширил масштабы социально-культурного обескоренения в России. Создалось, по выражению американского историка М. Левина, «песчаноподобное общество» («quicksand society») — «целая нация становилась как бы деклассированной, одни опускались вниз, другие — наверх».

Но люмпенизация общества достигалась не только макросоциальными перемещениями. Ту же цель преследовала культурная политика. Ее основная направленность состояла в уничтожении предшествующих культурных традиций — как национальных, так и мировых. Было предпринято жестокое наступление на религию. Отменялись религиозные праздники, священники арестовывались, церкви разрушались. В 1917 г. в России было 78 тысяч только православных церквей (не считая католических церквей, синагог, мечетей). Через четверть века осталось меньше 100 церквей.

Нравственность заменялась теорией классовой борьбы. Хорошо и правильно было только то, что служило делу социализма и одобрялось властями.

Аналогичным образом обстояло дело в интеллектуальной и научной сфере. Марксизм объявлялся Единственно Верным Учением. Все остальное рассматривалось либо как небольшие ступеньки на пути к вершине Абсолютной Истины, либо как безусловные ложь и заблуждение, уводящие в сторону и потому достойные лишь вычеркивания из человеческой памяти. Под этим флагом развертывались беспрерывные кампании против «буржуазных» течений в философии, исторической науке, лингвистике и др. Запрещались целые отрасли научного знания — генетика, кибернетика, социология, психоанализ. Накладывалось табу на многие творения мировой и национальной художественной литературы. Этот сознательный курс на культурную изоляцию был призван формировать «нового человека», то есть действительно не связанного с общечеловеческими традициями.

Не менее энергично коммунистическая власть стремилась выбить почву из-под ног человека в семье. Сначала, в 20-х годах, была предпринята попытка разрушить семью через проповедь «свободной любви» и отрицания значения брака. Затем от этого отказались и провозгласили необходимость жесткого сохранения формальных семейных устоев — вплоть до затруднения развода и уголовного преследования за совершение аборта. Зато семья оказалась под бдительным контролем государства. Женам не только разрешалось, но и предписывалось доносить на мужей, детям — на отцов. Воспитание детей совершалось по большей части в государственных яслях и детских садах. Отдавать туда детей для многих семей было просто необходимостью: политика в области зарплаты была построена таким образом, что мужчина один не мог содержать семью и женщина также должна была работать.

Вообще, главное звено всех усилий режима по созданию общества «обескорененных» людей состояло в деиндивидуализации человека, привязывании его целиком и без остатка к государственной колеснице — экономически, политически и культурно. Создавалась система, в которой конкретная личность значила нечто, лишь будучи встроенной в ту или иную государственную ячейку. «Пиво выдается лишь членам профсоюза», как гласил лозунг, который мы встречаем в книге популярных советских писателей сталинского времени Ильи Ильфа и Евгения Петрова. Другие писатели сравнивали советского человека с «винтиком» в механизме социалистического общества. Такой «винтик» не мог быть субъектом и творцом своей жизни по определению.

Но никакое общество не может строиться лишь на одних запретах и отрицании культурных традиций. Что же позитивного предложил коммунизм массовому человеку? Когда-то гениальный русский писатель Федор Достоевский в романс «Братья Карамазовы» создал образ Великого инквизитора — своего рода социалистического диктатора, который хочет привести людей к социальному благосостоянию ценой лишения их свободы. Великий инквизитор указывает три лозунга, которые увлекут за собой массы — Чудо, Тайна и Авторитет. Большевики отвергали Достоевского и не интересовались им. Однако в своей политике они действовали (конечно, сами того не ведая) вполне по указанному рецепту.

«Чудо» состояло в сияющих перспективах построения принципиально нового общества. В коммунизме не только тот, кто был «никем», должен был стать «всем», но и из «ничего» изобреталось «все». Это была широкомасштабная технократическая утопия. Предполагалось создать мир, в котором сложнейшие механизмы будут превосходить по своим функциям человеческий разум, а сами люди будут походить на хорошо отлаженные машины, действия которых будут всегда правильными и предсказуемыми.

«Сплошная электрификация», «тракторизация», «химизация» и т. п. — эти лозунги сменяли один другой на протяжении всего коммунистического периода. Нельзя отрицать, что таким путем советской власти действительно удалось вовлечь значительные массы населения в процесс индустриализации, заразить их пафосом технического созидания. В одном из рассказов популярного советского писателя Василия Шукшина простой рабочий парень, подвыпив, кричит: «Верую! В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию! В космос и невесомость! Ибо это объективно!.. Верую!». Для многих подобное чувство было вполне искренним.

У нашего прославленного земляка, скульптора И. Шадра, есть знаменитая работа: «Булыжник — оружие пролетариата». Так вот, булыжником в той войне стали маргиналы (только, понятно, не у пролетариата, а у большевиков). Все негативные качества маргинальной психологии — оторванность от традиционных ценностей, тяга к деструктивным действиям как к самоцели и отсюда — психологическая готовность к насилию со всеми вытекающими отсюда последствиями — были сознательно поставлены на службу формирующемуся режиму и культивировались им. А ведь такой ход событий был не фатальным. Можно было направить эту энергию и в позитивное русло — маргиналы не были ублюдками, они всего лишь люди на перепутье. И маргинальная опасность не вечна, как не вечна болезненная ломка реформируемого общества. Грозный урок! Особенно нам, ныне живущим, — ведь и мы живем во времена реформ…

Социальная стратификация и проблема среднего класса современного российского общества Официальная идеология утверждала, что в СССР отсутствовало социальное неравенство. После победы социализма в нашей стране якобы существовали два дружественных класса — рабочий класс и крестьянство, а между ними располагается рекрутируемая из их рядов прослойка — трудовая интеллигенция. Однако научный анализ социальных процессов в СССР позволяет усомниться в правоте данного утверждения.

И в начале 90-х годов в результате политики «перестройки» и вызванных ею к жизни негативных тенденций в жизни советского общества СССР прекратил свое существование, прекратило свое существование и советское общество. В результате распада СССР образовалось государство — Российская Федерация. Современное российское общество — это общество переходного типа. В нем осуществляется формирование социально-экономических и политических отношений нового типа, а вместе с этим осуществляется процесс интенсивного переструктурирования общества. Этот процесс связан с захватом и перераспределением собственности, борьбой за власть между старой и новой элитой, изменением оценки социального престижа различных видов деятельности, изменением ценностных ориентиров, формированием новых ориентиров, образцов и норм поведения.

В результате этих процессов в российском обществе складывается новая стратификационная система, в значительной мере аналогичная стратификационной системе западного типа, поскольку заметную роль в ней играют отношения частной собственности. Социологические исследования показывают, что в последнее десятилетие в российском обществе сформировался высший слой собственников, составляющий около 3% всего населения. Основную часть этого слоя образовала бывшая номенклатура, которая, занимая ключевые посты в экономике и политике, в результате приватизации легализировала свою функцию реального распорядителя и собственника средств производства. Другие два источника пополнения высшего слоя — дельцы теневой экономики и небольшая прослойка талантливой и удачливой научно-технической интеллигенции.

Около 80% составляют низшие слои общества, уровень жизни большинства из которых находится за чертой бедности. Средний слой социальной пирамиды крайне тонок. Он исчисляется 17 % населения. В его состав входят средние и мелкие предприниматели, фермеры, работники аппарата управления, высшие слои научно-технической интеллигенции и сферы культуры. Они весьма отдаленно напоминают так называемый «средний класс» западного общества. Таким образом, профиль социальной стратификации в нашей стране крайне острый и это служит источником постоянной социальной напряженности, которая может привести к социальному взрыву.

В современных условиях в России наметилась тенденция формирования ряда социальных слоев, относящихся к среднему классу, — это предприниматели, менеджеры, отдельные категории интеллигенции, высококвалифицированные рабочие. Но эта тенденция противоречива, поскольку общие интересы различных социальных слоев, потенциально образующих средний класс, не подкрепляются процессами их сближения по таким важным критериям, как престиж профессии и уровень доходов.

Уровень доходов различных групп является третьим существенным параметром социальной стратификации. Экономический статус — важнейший индикатор социальной стратификации, ведь уровень доходов оказывает влияние на такие стороны социального статуса, как тип потребления и образ жизни, возможность заняться бизнесом, продвигаться по службе, давать детям хорошее образование и т. д.

В 1997 г. доход, получаемый 10% наиболее обеспеченных россиян, почти в 27 раз превышал доход 10% наименее обеспеченных. На долю 20% наиболее обеспеченных слоев приходилось 47,5% общего объема денежных доходов, а на долю 20% самых бедных доставалось только 5,4%. 4% россиян являются сверхобеспеченными — их доходы примерно в 300 раз превышают доходы основной массы населения.

Заключение

Судьба общества, в котором господствует одномерная перспектива оценки, печальна. Чем более распределение богатства совпадает с распределением социального престижа, тем больше вероятность взаимного отторжения слоев низших, средних и высших, тем ближе и острее опасность дезинтеграции с ее разновидностями от революции до гражданской войны.

Конечно, в мире нет страны, где бедные не испытывали бы неприязни к богатым. Но эта естественная неприязнь может быть усилена или ослаблена — в зависимости от факторов скорее социокультурного, нежели экономического порядка. Если представители малоимущих слоев усвоят, что они не имеют никаких шансов на поощрение обществом своих «нетоварных» достоинств, это приведет не только к устрашающей моральной деградации, но и к взрывоопасному обострению классовой ненависти. Не имея шансов разбогатеть, он может добиться признания и почета совсем на другом поприще. Этой проблему должна решать социальная политика.

Социальная политика — это политика регулирования социальной сферы, направленная на достижение благосостояния в обществе. Социальная сфера общественных отношений включает в себя формы регулирования трудовых отношений, участие трудящихся в управлении производственным процессом, коллективные договоры, государственную систему социального обеспечения и социальных услуг (пособия по безработице, пенсии), участие частных капиталов в создании социальных фондов, социальную инфраструктуру (образование, здравоохранение, обеспечение жильем и т. д.), а также реализацию принципа социальной справедливости. Тем самым регулируя отношения между разными социальными стратами.