Эволюция графини. 
Основы книговедения

Под словом «графика» разумеются все знаки, изображенные на материале книги и представляющие доступное зрению изложение ее содержания. Графика может обращаться только к эстетическому чувству и давать простые украшения книги, не вызывая каких-либо определенных мыслей. Она может давать и изображения предметов, и тогда мы зовем ее «иллюстрацией». Она может далее разъяснять линиями, фигурами и т. п. математические соображения, тогда мы называем ее «чертежом», «диаграммой». Графика же применяется для изображения соотношений по месту (карты, планы), для обозначения количества и качества звуков (ноты) и т. д. Но самое главное применение графики — это письмо, передающее мысли человеческие. Это применение ее больше всего касается книговедения, так как без письменных знаков не было бы и книги.

Письмена первобытных народов изучаются антропологами и этнологами, исследующими жизнь этих народов; письмена и на памятниках, на камне, на металле — специалистами по эпиграфике, исследующими «надписи», а письмена в рукописях — палеографами, исследующими историю письма по рукописным памятникам (манускриптам). Книговедению обыкновенно предоставляется изучение перемен в письме (шрифте), происшедших в книгах печатных. Но такая постановка вопроса рвет на части единую науку о письменах и, кроме того, не дает возможности судить о начале того или иного знака; первоначальные знаки нашего письма восходят к первобытному письму, а многие особенности печатных букв объясняются только из эпиграфики и палеографии.

Со времени появления в 1883 году классического труда Исаака Тэйлора об алфавите, наука о письменах поставлена на прочную основу. Выводы Исаака Тэйлора в общем остаются непоколебленными и после открытий последних десятилетий, а установленные им факты в большинстве случаев вошли в науку. Последующее время дало ряд работ по американской доколумбовской письменности, дало открытия в области Эгейской и малоазиатской культуры и, в самые недавние времена, привело к обнаружению прасемитического алфавита на Синайском полуострове. Эти новые данные дают возможность уточнить некоторые из утверждений Тэйлора.

В истории развития письмен различают несколько стадий: письмена — картины или пиктографы, письмена — символы или иероглифы, письмена силлабические и, наконец, алфавит, или азбука. Первоначальная стадия, которую мы находим у первобытных народов, — это пиктограф, грубо нарисованная картинка, которая передает реальные вещественные факты и не способна передать какую-либо отвлеченную мысль. Стремление к упрощению постепенно заставляет вносить в пиктограф усовершенствования: вместо целых предметов начинают изображать части их, потом из разнообразия возможных изображений предмета избирается один, делающийся условным; наконец некоторым предметам начинают придавать символическое значение (например, «черепаха» как изображение спокойствия). Кроме того, первобытные графики, подобно детским рисункам, охотно пользуются соединительными линиями для указания соотношений предметов. Постепенно отдельные элементы пиктографического рисунка, имеющего общий смысл, превращаются в отдельные иероглифы, условные упрощенные изображения отдельных предметов или символически изображенных ими отвлеченных понятий. Затем является необходимость изображения в письме какого-нибудь сочетания звуков, напр., имени вождя или места; тогда берут однозвучные названия предметов (напр., ягуар — tehuani и холм — tepee для обозначения города Тегуантепек) и составляют из них собственное имя; конечно, для прочтения его требуется знание языка того народа, который составил эти знаки. Почти одновременно с изображением пиктографов появляется и установление условных знаков для чисел. Приблизительно на такой ступени развития письменности находились мексиканские ацтеки в Америке, когда к ним явились завоеватели-испанцы. Единичные рукописи, спасшиеся от варварства завоевателей, а также надписи являются памятниками их достижений в области графики.

Иероглифическая система, развившаяся, как и везде, из картинного письма, пиктографии, до высокой степени совершенства была доведена китайцами. Отсутствие одинаково произносимого литературного языка и крайнее разнообразие говоров делало для китайцев в течение тысячелетий невозможным иметь иное письмо, как обращавшееся только к зрению, дававшее для глаза одинаковый смысл и дозволявшее произносить знаки по-разному. Знаков понадобилось тысячи, но построены они в своей законченной форме из небольшого количества типичных линий и комбинированы так искусно, что каждый иероглиф существенным образом отличается от другого. Кроме того, китайцы разбивают каждый иероглиф на две самостоятельных части: фонетическую, обозначающую звук, и определяющую, или «ключ», указывающую, к какой категории понятий относится одинаково звучащее слово (звуки произносятся в разных частях Китая различно, но в этой разности имеется параллельность, т. е. определённому звуку одного говора соответствует всегда один и тот же звук другого). Только уже после революции в Китае деятельно взялись за вопрос об облегчении системы письма, требующей удержания в памяти нескольких тысяч знаков. Путями к такому облегчению намечен пересмотр всей системы иероглифов, сокращение их числа и сопровождение их немногочисленными знаками произношения по одновременно устанавливаемому, одинаково произносимому литературному языку.

Как отмечает Тэйлор, при пересадке письменности на чужую почву, она легко теряет свой основной характер. Так случилось и с китайскими иероглифами в Японии; здесь из них извлекли наиболее простые графические элементы и создали из них японское слоговое письмо, в котором всего до 50-ти знаков. Но по традиции иероглифы сохранились на ряду с этим письмом, и изучение японской литературы требует для одоления ее графики не меньшего труда, чем китайская; в популярных изданиях японцы, впрочем, ставят рядом с иероглифами знаки произношения.

Древнее письмо вавилонян, их клинопись, восходит также к картинным изображениям, в конце концов превратившимся в комбинацию клиноили гвоздеобразных знаков. Подобно иероглифам оно также было сначала чисто-идеографическим, т. е. каждый знак был идеограммой, изображением понятия, но постепенно — может быть, вследствие перехода от первоначального населения Месопотамии к пришельцам-семитам, — оно превратилось в слоговое, сохранив однако идеограммы, а затем, с переходом от семитов к арийцам — персам, превратилось в алфавитное, погибшее в борьбе с другими алфавитами, более удобными для писания.

Древний Египет в истории одной, правда, смешанной нации показывает переход от иероглифа-идеограммы к слоговому письму, а затем к алфавиту. Греческий философ Платон утверждает, что египтяне первые из людей додумались до того, что все богатства языка можно изобразить немногими знаками, буквами; действительно, у египтян были знаки для букв; но они никогда не писали одним алфавитом, а пользовались также идеограммами и слоговыми обозначениями. Тем не менее алфавит именно из Египта начал свое победоносное шествие по миру. То, что во времена Тэйлора было только вероятной гипотезой, теперь, после открытия на Синайском полуострове прасемитических письмен, истолкованных Гардинером в Англии и у нас В. В. Струве, можно считать фактом. Жившие в Египте во втором тысячелетии до нашей эры семиты воспользовались египетскими алфавитными знаками и создали из них алфавит для своего языка. Этот алфавит достиг прочных форм у жителей Ханаана — Палестины и сопредельных стран и под названием финикийского был заимствован греками, перенесен в Европу и дал начало письменам всех европейских народов. С другой стороны, он же дал начало южно-аравийским письменам, перешедшим по торговым путям в Индию, где от него возникли письмена Деванагари (санскритские) и Пали; первые вызвали к жизни различные индийские системы алфавита и алфавит тибетский, а последние перешли на острова, прилежащие Индии, в Индокитай и, наконец, Корею. Третья отрасль прасемитических письмен выразилась в ряде арамейских (сирийских) алфавитов, которые дали начало арабскому шрифту, в свою очередь, с незначительными изменениями, вызвавшему шрифты турецкий, татарский, персидский и другие мусульманские. Занесенное в средние века монахами на восток Азии арамейское письмо переродилось там в монгольское и маньчжурское.

Не во всех частностях этот путь движения алфавита и характер изменений, которые он получил у разных народов, одинаково разъяснен; остаются еще темные вопросы. Одним из таких вопросов является вопрос о происхождении грузинских и армянских письмен; они считаются происшедшими от иранских алфавитов, отделившихся от древне-арамейского, но это утверждение не может быть вполне доказано для большинства знаков наших закавказских алфавитов. Наиболее исследованы алфавиты европейских народов, но и здесь пока еще не все ясно. В частности не выяснен вопрос о времени появления обоих славянских алфавитов: глаголицы и кириллицы; по этому вопросу имеется обширная литература, не приведшая пока к выводам, всеми принимаемым.

Во всяком случае, происхождение главнейших существующих алфавитов из одного можно считать вполне доказанным, и имеется вероятность, что и те азбуки, относительно которых еще недостаточно собрано данных, восходят к единому общему корню. Если, с другой стороны, как мы видим, иероглифические и силлабические системы письмен развивались изолированно, в отдельности друг от друга, то объясняется это тем, что они сложились в эпоху изолированности культурных народов, а алфавит явился в пору начавшихся международных сношений и мог легче переходить от одного народа к другому; кроме того, по самой природе своей, он более способен к перенесению от одной нации на другую, чем силлабическое и иероглифическое письмо, связанное с национальным языком и бытом гораздо теснее.

Если с течением времени между алфавитами разных народов образовались такие внешние отличия, как, напр., между русской и арабской азбукой, монгольским и индийским письмом и т. д., то этому были многие причины.

Во-первых, были причины общие: письмо должно было приноравливаться к характеру народа, а всякое видоизменение, которое проводилось в одной букве, не могло не сказаться, по связи букв, и на других. Во-вторых, ряд изменений вводил материал для письма: письмо на камне становилось угловатым; теряло мягкие линии перехода; письмо на дереве избегало горизонтальных линий и предпочитало черты поперек волокна; на пальмовых листах легко было царапать кривые линии, но при прямом горизонтальном шрифте лист расщеплялся; на металле хорошо выходили пересекающиеся линии и овалы, а на глине приходилось избегать пересечения линий; на гладком пергаменте сами собой при движении пера получались тонкие и толстые штрихи, на шероховатом же папирусе все линии были одинаковы. Кроме того, влиял инструмент для письма: кисть, дававшая мазки, тростник, дававший наклон влево, и перо, дававшее обычно наклон вправо. Кроме того, в каждом языке оказался свой своеобразный подбор гласных и согласных, приходилось переводить знаки от одного значения к другому или добавлять к ним значки вроде «диакритических» точек, привесок, крючков, дополнительных линий для обозначения оттенков звуков или же соединять из двух букв одну. Чем больше было отдельных национальных единиц, тем сильнее в них менялись алфавиты; чем больше было объединения, тем единообразнее становился алфавит. Обстоятельства времени, в особенности состояние образования, также влияли на алфавиты.

Со времени появления книгопечатания печатный шрифт стал оказывать сдерживающее влияние на быстрое изменение форм букв. В течение первого века книгопечатания даже заметен обратный процесс: постепенно стали стираться национальные отличия шрифтов. С начала XVI века, со времени работ Альбрехта Дюрера, является забота об улучшении форм букв по эстетическим основаниям. Над этим много работали выдающиеся типографы нового времени: Мануций в XVI веке, Эльзевиры в XVII веке, Дидо и Бодони на пороге XIX века. К концу XIX века и в начале XX века из Англии пошло движение к возобновлению старых шрифтов, причем на Западе шли за примерами к XV веку, а у нас — к XVIII веку. За время книгопечатания рукописные почерки менялись менее быстро, чем до него, но все-таки разница в письме от века до века сказывается довольно наглядно; особенно заметен был переход в XIX веке от гусиных перьев — к стальным, а затем к «вечным перьям». В Германии рукописный почерк менялся быстрее, чем во Франции, так как немецкий печатный шрифт не имел постоянных прописей в виде печатного курсива. В России, при установлении гражданского шрифта, об изменении рукописных форм букв не подумали, и они только постепенно, в течение века, выработались из упрощенной славянской скорописи.