Развитие гласности в советском уголовном процессе в 1922—1957 годах Гласность перед обществом (общая гласность) в судебных стадиях в 1922—1957 годах

УПК 1922 года (ст. 19—21), УПК 1923 года (ст. 19—21) и более поздние нормативные акты устанавливали в виде общего правила, что все судебные заседания публичны за исключением случаев, установленных законом.

Открытое разбирательство дел во всех судах, поскольку законом не предусмотрены исключения, позднее было также установлено ст. 14 Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик 1924 года¹³⁴, ст. 111 Конституции СССР 1936 года¹³⁵ и ст. 115 Конституции РСФСР 1937 года¹³⁶, ст. 8 Закона «О судоустройстве СССР, союзных и автономных республик» от 16 августа 1938 года¹³⁷.

В этой связи необоснованным является вывод О. В. Добровляниной, полагающей, что формулировка ст. 111 Конституции СССР 1936 года и ст. 115 Конституции РСФСР 1937 года («разбирательство дел во всех судах СССР открытое, поскольку законом не предусмотрены исключения») не допускала исключений из гласности и вступала в противоречие со ст. 19 УПК 1923 года, в которой содержался исчерпывающий перечень этих исключений¹³⁸. Напротив, «поскольку законом не предусмотрены исключения» означало не «так как законом не предусмотрены исключения», а «в той части, в какой законом не предусмотрены исключения». Об этом справедливо писал А. Е. Брусиловский: «Сталинская Конституция провозглашает принцип гласности не только как конституционный, но и как абсолютный, отсылая за ограничениями к текущему законодательству, тем самым подчеркивая вынужденный, временный постепенно исчезающий характер этих ограничений»¹³⁹.

Ограничения гласности судебного разбирательства заключались в том, что удаление публики из зала заседания на все время заседания или на часть его допускалось по мотивированному определению суда:

а) в целях охраны военной, дипломатической или государственной тайны.

М. С. Строгович и Д. А. Карницкий писали, что «публичность судебных заседаний соответствует общему государственному интересу. Но последнему в отдельных случаях может противостоять угроза непосредственного вреда от разглашения перед публикой военной, дипломатической или государственной тайны, что может иметь место на процессах главным образом по политическим делам»¹⁴⁰. К числу таких преступлений относились шпионаж, диверсии на военных заводах и др.¹⁴¹

Например, отменяя приговор в отношении Т. и возвращая дело в военный трибунал для нового рассмотрения, суд кассационной инстанции указал: «В видах охранения государственной тайны и принимая во внимание, что обвинение было предъявлено по ст. 66 УК¹⁴², настоящее дело слушать без участия защиты при закрытых дверях»¹⁴³.

Напротив, нарушением принципа гласности было признано рассмотрение в закрытом судебном заседании дела по обвинению М., Л. и Б. в том, что они выпускали в обращение фальшивые денежные знаки 250-рублевого достоинства, поскольку в данном деле не могла быть разглашена военная, дипломатическая или государственная тайна¹⁴⁴.

Закрытое судебное разбирательство могло проводиться не в полном объеме, а лишь в той части, в которой затрагивались сведения, составлявшие военную, дипломатическую или государственную тайну.

Так, процесс по делу о конттреволюции в Донбассе проходил открыто, однако исследование ряда обстоятельств (о деятельности подсудимого Бояринова по передаче различных сведений о запасах рудников, их перспективах и др. некоему таинственному лицу, которого условно называли Казимиром, для дальнейшей передачи в адрес одного из заграничных учреждений) осуществлялось в закрытом заседании суда¹⁴⁵;

б) по делам о половых преступлениях, когда суду приходилось касаться интимных подробностей жизни обвиняемых или потерпевших (предусмотренных ст. 166—169 Уголовного кодекса¹⁴⁶).

В судебной практике признавалось, что если обвиняемый (или стороны вообще) во время судебного следствия не протестовали против рассмотрения дела при открытых дверях, не ходатайствовали о рассмотрении дела при закрытых дверях, не признавали свои права нарушенными тем, что дело по ст. 167 и 169 УК рассматривалось при открытых дверях, то впоследствии они не могли ссылаться на нарушение ст. 19 УПК 1923 года¹⁴⁷.

Вместе с тем, как отмечали М. С. Строгович и Д. А. Карницкий, закрытые судебные заседания по этим делам преследовали цель двоякого рода: во-первых, во избежание нежелательных последствий в отношении социальной нравственности и, во-вторых, обеспечение правильного разрешения дела, поскольку «по вполне понятному чувству стыда потерпевшая, подсудимый и свидетели не могут давать своих показаний в той определенной форме и со всеми теми подробностями, которые нужны суду для нахождения истины»¹⁴⁸.

Поэтому в судебной практике 1920—1950;х годах было значительное количество дел о половых преступлениях, по которым приговоры отменялись в кассационном порядке ввиду их рассмотрения в открытых судебных заседаниях в присутствии большого числа людей (нужно иметь в виду, что в этот период в России была высокая доля сельского населения, и в судебные заседания приходили хорошо друг друга знавшие жители сел и деревень), что приводило к тому, что участники процесса (подсудимый, потерпевшая) отказывались давать показания о событии преступления, и суду не удавалось установить обстоятельства, имевшие значение для дела. Суд кассационной инстанции, направляя такие дела на новое судебное рассмотрение, указывал на необходимость проведения закрытого судебного разбирательства¹⁴⁹.

Например, в 1924 году по одному из дел суд первой инстанции постановил по ходатайству обвиняемого заслушать его показания при закрытых дверях, однако сам же отменил это постановление «ввиду физической невозможности очистить от публики зал заседаний», т. е. по мотивам, признанным кассационной инстанцией не заслуживающими уважения, «ибо удаление публики из зала не представляет никакой трудности, так как определение суда об удалении из залы заседания для публики обязательно; при таком положении суд подчинился требованию толпы, а не наоборот, чем подорвал авторитет суда; допрос же обвиняемого при закрытых дверях по делу об изнасиловании дал бы возможность более ясно обрисовать картину содеянного (осужденный в кассационной жалобе указал, что он не мог дать исчерпывающих объяснений, так как стеснялся говорить в присутствии тысячной толпы)»¹⁵⁰.

По другому делу в 1926 году Уголовно-кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР указала следующее: «Судебное следствие по данному делу обязательно должно было быть проведено при закрытых дверях в полном объеме, а не только при допросе потерпевшей, так как публичный разбор настоящего дела, особенно в части выяснения путем допроса подсудимого деталей его половых сношений с его же дочерью, отрицательно отражается на полноте и ясности судебного исследования дела»¹⁵¹.

На значение закрытых судебных заседаний по этой категории дел указывалось и позднее. Так, Судебная коллегия Верховного Суда СССР в определении от 9 июля 1947 года по делу Е. отметила, что «устанавливая возможность слушания в закрытом судебном заседании дел о половых преступлениях, закон имеет в виду не только ограждение участвующих в деле лиц от разглашения интимных сторон их жизни, но и интересы правосудия в смысле обеспечения наиболее полного исследования обстоятельств дела, необходимого для установления истины»¹⁵².

Кроме того, в зал судебного заседания в качестве «публики» не допускались лица моложе 14 лет. Согласно ч. 1 ст. 12 УК РСФСР¹⁵³ лица, не достигшие 14-летнего возраста, являлись малолетними. Данное ограничение не распространялось на участников процесса (свидетеля, потерпевшего и др.)¹⁵⁴. Как и сегодня, возрастные ограничения были установлены из соображений воспитательного характера: «Лицо, не достигшее 14-летнего возраста… а по существу, обладая еще неустановившимися взглядами, неоформившейся психикой, такие лица воспримут происходящее на суде в неправильном освещении, сделают лично для себя не те выводы, какие сделает взрослый человек, и, наконец, напряженная атмосфера судебного заседания, где подсудимому грозит подчас очень суровая мера социальной защиты, на нервную систему малолетнего может оказать вредное влияние»¹⁵⁵.

Установление возрастной границы в 14 лет критиковалось в процессуальной литературе, высказывались предложения повысить возраст посетителей судебных заседаний по крайней мере до 16 лет с учетом «несовместимости таких посещений со школьными занятиями» и «вредом от нервно-напряженной атмосферы судебного разбирательства для подростков, едва ли способных достаточно критически отнестись к происходящему»¹⁵⁶. Установленное законом возрастное ограничение существенно отличалось от дореволюционного, когда этот порог составлял 21 год. Как известно, в настоящее время УПК РФ в ч. 6 ст. 241 в качестве общего правила устанавливает запрет на присутствие в зале судебного заседания лиц в возрасте до 16 лет, если они не являются участниками уголовного судопроизводства.

Гласность могла быть ограничена и размерами зала судебного заседания¹⁵⁷. При этом определенное число мест в зале могло быть предназначено для некоторых групп граждан (например, членов профсоюзов, рабочих с фабрик), что не считалось отступлением от принципа гласности¹⁵⁸.

А. Б. Вроблевский полагал, что поскольку гласность направлена не на удовлетворение праздного любопытства всякого желающего присутствовать на суде, то суд вправе допустить в зал заседаний «лишь такое число посторонних, которое не может нарушить порядок и достоинство суда»¹⁵⁹.

Исключением из гласности в стадии судебного разбирательства являлись действия суда, всегда требовавшие тайны. К таковым относилось совещание судей при постановлении приговора (ст. 317 УПК 1923 года). Отступление от этого правила предусматривалось лишь однажды, проектом УПК РСФСР 1927 года¹⁶⁰, п. 2 ст. 50 которого допускал «по делам, где вопрос о доказанности факта преступления или, наоборот, об его недоказанности не вызывает никаких сомнений» вынесение приговора без удаления в совещательную комнату с проведением открытого голосования непосредственно в зале судебного заседания. Однако данный проект со столь спорной нормой не был принят.

Удаление суда в совещательную комнату требовалось не только для постановления приговора, но и для решения иных вопросов, например для разрешения заявленного отвода¹⁶¹, при вынесении кассационного определения¹⁶². В процессуальной литературе высказывалось мнение, что «даже в тех случаях, когда суд совещается по отдельным вопросам, возникающим в деле, не уходя в совещательную комнату, это совещание должно быть неслышным для публики и для других участвующих в деле лиц»¹⁶³. Нарушение тайны совещательной комнаты расценивалось как «грубейшее процессуальное нарушение, безусловно влекущее отмену приговора»¹⁶⁴. Проявлением нарушения тайны совещательной комнаты было, например, присутствие при постановлении приговора секретаря судебного заседания¹⁶⁵.

Тайна совещательной комнаты носила строго ограниченный характер и не могла применяться в случаях, прямо законом не предусмотренных. Поэтому было отменено постановление Пленума Главсуда Крымской АССР от 23 марта 1926 года, которым признавалось, что экспертам по аналогии с 317 ст. УПК 1923 года должна быть предоставлена возможность совещания в отсутствие посторонних лиц, в том числе и судебных работников, участвующих в данном деле. Признавая данное постановление не основанным на законе, Пленум Верховного Суда РСФСР разъяснил, что «в целях ограждения экспертов от постороннего влияния экспертам должно быть предоставлено по возможности изолированное помещение для совещания, но с допущением на эти совещания соответствующих судебных и следственных работников и работников прокурорского надзора»¹⁶⁶.

При слушании дела при закрытых дверях приговор во всяком случае провозглашался публично. Данному правилу придавалось столь большое значение, что оно соблюдалось даже в деятельности ОГПУ — органов несудебной расправы. Н. В. Крыленко об этом писал: «Со ст. 14 (Основ уголовного судопроизводства СССР и союзных республик 1924 года — Т. В.), конечно, не вяжется негласная форма суда ОГПУ, или так называемая форма внесудебной расправы, хотя что касается ее, то любопытно отметить, что как раз она в корне нарушает принцип ст. 14 в ее первой половине с соблюдением требования второй части ст. 14, а именно — негласным остается все производство дела, а приговор публикуется во всеобщее сведение. Это показывает, что советская власть и в этих случаях, лишая ряд лиц и целые категории лиц ряда прав, гарантированных им законом, на точном основании и соответствующей статьи Конституции и закона о полномочиях ОГПУ, в то же самое время перед широкими трудящимися массами считает своей обязанностью рассказать о том, что она делает, не боясь, что вызовет этим гром негодования со стороны буржуазных лицемеров»¹⁶⁷.

Нарушение гласности могло послужить основанием для отмены судебного решения (ст. 415 УПК 1923 года, согласно которой существенными нарушениями форм судопроизводства признавались нарушения статей УПК, которые путем лишения или стеснения гарантированных законом прав сторон при рассмотрении дела или иным путем помешали суду всесторонне разобрать дело и повлияли или могли повлиять на вынесение правильного приговора)¹⁶⁸. Нарушением гласности, влекшим отмену приговора, признавалось проведение закрытого судебного разбирательства по основаниям, не предусмотренным законом (например, из-за наличия в материалах дела многочисленных неприличных выражений¹⁶⁹).

Нарушением гласности признавалась и практика установления платы за вход в судебное заседание¹⁷⁰.

Об открытом рассмотрении дел в суде кассационной инстанции говорилось в ст. 443 УПК 1922 года и ст. 435 УПК 1923 года. Сведения о явке сторон должны были заноситься в определение по делу¹⁷¹. На недопустимость рассмотрения дела в кассационном порядке «не в залах судебных заседаний, а в кабинетах, куда затруднен доступ посторонним» указал и Пленум Верховного Суда СССР в постановлении от 1 декабря 1950 года № 17/15/У «Об устранении недостатков в работе судов по рассмотрению дел в кассационном порядке»¹⁷².

Применительно к надзорному производству специальной нормы об открытом рассмотрении дела закон не содержал, однако на эту стадию распространялись общие положения УПК 1923 года и более поздних актов о гласности. Действие гласности в суде надзорной инстанции признавалось и в процессуальной литературе¹⁷³. Указание на рассмотрение дел в порядке надзора в открытых судебных заседаниях встречается и в опубликованной судебной практике¹⁷⁴.

Гласность судебного разбирательства соблюдалась не только в мирное время, но и в период Великой Отечественной войны, и общими, и военными судами. Как отмечает Г. Загорский, «все актуальные дела военные трибуналы стремились по согласованию с командованием и политическими органами рассматривать в присутствии личного состава воинских частей. Если условия боевой обстановки не позволяли сделать это, то военные трибуналы стремились довести решение суда до сведения возможно большего числа военнослужащих. С этой целью приговоры объявлялись в приказах командования, судебные процессы освещались в армейской печати, работниками органов военной юстиции проводились соответствующие лекции и беседы. Вся разъяснительно-агитационная деятельность осуществлялась в контакте с командованием и политорганами и имела большое профилактическое значение»¹⁷⁵. В присутствии личного состава воинских частей, как правило, рассматривались и ходатайства командования об освобождении от наказания осужденных, отличившихся в боях с немецкофашистскими захватчиками (ст. 461, 462 УПК 1923 года)¹⁷⁶.

На обеспечение гласности была направлена организация деятельности советского суда.

Судебные заседания назначались по возможности в часы и дни, наиболее удобные для трудящихся. Например, с этой целью с 1 января 1929 года судебные учреждения Москвы были переведены на один день в неделю целиком на вечернюю работу¹⁷⁷.

В помещении суда на видном месте рекомендовалось заблаговременно вывешивать списки дел, назначенных к рассмотрению, с обязательным указанием часа их рассмотрения¹⁷⁸.

Большое значение для обеспечения гласности судебного разбирательства имели выездные сессии и показательные процессы на предприятиях, колхозах, совхозах, различных учреждениях, в деревнях.

Как правило, выездные заседания проходили по месту совершения преступления либо в местности, где населению было известно событие преступления¹⁷⁹. Циркуляром Народного Комиссариата Юстиции РСФСР от 22 февраля 1923 г. № 35 «О борьбе с хищениями на транспорте» и Циркуляром Верховного Суда РСФСР от 21 марта № 17 «О мероприятиях по борьбе с хищениями на транспорте»¹⁸⁰ губернским судам и военно-транспортным трибуналам предлагалось слушать указанные дела в местах, наиболее близких к району совершения преступления и наиболее доступных для широких масс населения: станционных помещениях, железнодорожных клубах и т. п. с предварительным оповещением о дне и месте слушания дел в местных органах печати.

Приказом Революционного Военного Совета СССР и Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 19 мая 1924 года с целью популяризации судебной деятельности военных трибуналов «в красноармейской массе» с тем, чтобы достигалось воспитательное и предупредительное значение судебных заседаний, предписывалось «возможно чаще переносить, в зависимости от условий места и времени, рассмотрение военными трибуналами судебных дел, главным образом, политического, экономического и военно-бытового характера непосредственно в казармы, клубы, части, команды и пр., чтобы тем самым дать возможность массе военнослужащих присутствовать на процессах и наглядно знакомиться с преступными и уродливыми отклонениями от существующего правопорядка и карательными репрессиями за таковые, производить своевременно самое широкое освещение судебных процессов и приговоров на страницах как красноармейской, так и остальной прессы, объявлять… обо всех вошедших в законную силу судебных приговорах о военнослужащих, о приказах по тем войсковым частям, учреждениям, управлениям и заведениям Военного и Морского Ведомства, в которых осужденные числятся на службе, при непременном оглашении и разъяснении этих приговоров красноармейцам и военнослужащим»¹⁸¹.

Рассмотрение дел в выездных сессиях в пределах района другого губернского (или областного) суда не допускалось. Если дело на основании ст. 29 УПК 1923 года передавалось на рассмотрение суда другой территории, то в этом случае, по общему правилу, суд разбирал дело, не назначая выездной сессии, однако в исключительных случаях, когда это вызывалось необходимостью по обстоятельствам дела, допускались выездные сессии вне территории суда, с обязательным заблаговременным извещением об этом Уголовной кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР¹⁸².

Показательными, по выражению П. И. Люблинского, являлись «выдающиеся судебные процессы» с «особенно подчеркиваемой гласностью, с приглашением для присутствования на них представителей от партийных, профессиональных, заводских и других организаций»¹⁸³. Встречавшаяся практика обвинительного уклона, назначения особенно строгого наказания в таких процессах осуждалась в процессуальной литературе. М. С. Строгович писал: «Необходимо избегать тех отрицательных явлений, которые были связаны с проводимыми в конце 20-х и начале 30-х годов так называемыми показательными процессами. Эти процессы подчас проводились с односторонним освещением обстоятельств дела и обвинительным подходом к установлению виновности подсудимых в целях большей „показательности“, вследствие чего общественный эффект иногда получался отрицательный, а дела в ряде случаев получали неправильное разрешение. Рассмотрение дела, в каких бы условиях оно ни проводилось — в помещении суда или с выездом суда на место, может и должно проводиться одинаково объективно, непредвзято и непредубежденно, с соблюдением всех требований законности и с обеспечением всех условий установления судом истины. Никаких особых приемов рассмотрение дел с выездом суда на место нет и быть не может. Весь вопрос лишь в том, чтобы дать возможность присутствовать на судебных процессах как можно более широкой общественности»¹⁸⁴.

В отдельные периоды выездные сессии суда практиковались широко. Например, в 1925—1926 годах выездными сессиями народных судов Бурят-Монгольской АССР было разрешено 30,8% уголовных дел, Главного Суда — 20,5%¹⁸⁵. Всего же в 1923—1926 годах губернскими, областными и краевыми судами РСФСР в выездных сессиях было рассмотрено 17,1% всех уголовных дел по первой инстанции, народными судами — 10,4¹⁸⁶. Московский губернский суд сообщал, что в 1926 году около 30% дел кассационной практики и 90% дел судебного отделения уголовного отдела разбирались в уездах путем выездных сессий¹⁸⁷. В 1928 году Уголовно-судебный отдел Северодвинского губернского суда рассмотрел в выездных сессиях 74% всех поступивших дел; народные суды этой губернии — 8749 дел¹⁸⁸. При этом суды осуществляли выезды почти во все уезды, как в города, так и в сельские местности и фабрично-заводские центры¹⁸⁹. Выездные сессии организовывались и народными, и губернскими судами¹⁹⁰, и — в период их существования — военно-транспортными трибуналами¹⁹¹, а также Верховным Судом РСФСР и Верховным Судом СССР¹⁹².

По общему правилу, в выездных сессиях рассматривались дела по первой инстанции, но допускалось и рассмотрение дел в кассационном порядке¹⁹³, для чего губернским и областным судам требовалось специальное разрешение НКЮ РСФСР, а окружным — президиума краевого суда¹⁹⁴. В циркуляре Московского губернского суда от 25 апреля 1925 года № 16 отмечалось, что рассмотрение дел народных судов в кассационном порядке в Москве приводит к неизбежному затягиванию производства по этим делам, так как из-за дальности расстояний, неудобства и трудности связи затрачивается много времени на извещение сторон о дне слушания дела; кроме того, явка в Москву для сторон, в подавляющем большинстве из трудового крестьянства, связана со значительной потерей их времени и затратой средств. В связи с этим в целях ускорения производства и приближения кассационных инстанций к населению, губернский суд предписывал, что, как общее правило, рассмотрение кассационных жалоб на приговоры и решения уездных народных судов должны производиться на местах в порядке выездных сессий¹⁹⁵. В Куйбышевском крае Судебная кассационная коллегия рассматривала дела «по кустам», т. е. с выездом членов краевого суда в Пензу, Ульяновск и другие крупные центры, что приближало кассационное производство к месту жительства осужденных и позволяло обеспечить гласное рассмотрение дела¹⁹⁶. Вместе с тем на страницах печати высказывались сомнения в целесообразности и даже в «совершенной бесполезности» рассмотрения дел судами кассационных инстанций в выездных сессиях¹⁹⁷. Как известно, во второй половине советского периода, действительно, в выездных сессиях рассматривались только дела по существу.

Из 1625 выездных сессий, имевших место в 1926 году, 89% приходилось на уголовно-судебные дела, еще 5,2% — на уголовно-кассационные (1,7% — на гражданско-судебные и 4,1% — на гражданскокассационные). Из общего количества оконченных в выездных сессиях 27 108 дел уголовно-судебные составляли 71, 3%, уголовно-кассационные — 15,6% (гражданско-судебные — 9,2%, гражданско-кассационные — 12,9%)¹⁹⁸.

Практика выездных сессий показала и отдельные сложности, отсутствовавшие при рассмотрении дел по месту нахождения суда. Одной из них было существенное нарушение сроков обращения приговора к исполнению приговоров губернского суда ввиду невозможности соблюдения требований ст. 400 УПК 1923 года, согласно которой подсудимому вручалась копия приговора, с какового момента и начиналось течение 72-часового срока на его обжалование. Аппарат губернского суда, в особенности в выездной сессии, не мог изготовить копию приговора в 24-часовой срок, а осужденный, если он находился на свободе, как правило, покидал место судебного заседания, не дожидаясь изготовления копии приговора, которую суд вынужден был высылать осужденному через ВИК или милицию. Это приводило к отложению начала течения 72-часового срока в среднем на два месяца¹⁹⁹. Высказывавшиеся предложения об увеличении срока изготовления и вручения обвиняемому копии приговора губернского суда²⁰⁰ не были реализованы.

Выездные сессии и показательные процессы были призваны:

• — приблизить суд к населению²⁰¹, что означало обеспечение большей возможности сторонам, свидетелям, всем желающим участвовать или присутствовать при рассмотрении дела судом, а также позволяло принимать участие в отправлении правосудия народным заседателям из числа местного населения, так как для выездных сессий составлялись отдельные списки народных заседателей из числа таковых (вследствие чего в составе суда оказывались лица, хорошо знавшие особенности жизни в данной местности и пользовавшиеся авторитетом у населения);
• — показать населению социальную опасность тех или иных преступлений. Например, по делам о нарушении промфинплана судебные процессы должны были «сыграть крупную роль по мобилизации рабочей силы общественности на борьбу с препятствиями, мешающими выполнению пятилетки в четыре года», для чего «особым сессиям нарсуда по охране труда и производства (трудсессиям) следует, как правило, разбирательство дел по указанным преступлениям проводить на том предприятии, где обнаружен прорыв, рассматривая свою работу не только с точки зрения назначения тому или иному виновнику срыва промфинплана мер социальной защиты, но главным образом как особый метод общественно-политической работы, мобилизующей внимание широчайших масс рабочего класса к вопросам выполнения промфинплана»²⁰²;
• — «показать, как наша власть борется с этим преступлением».

Для этих целей судам рекомендовалось учитывать следующее: «Если губсуды считают необходимым постановку показательного процесса, то они должны иметь полную уверенность в том, что налицо действительно такое социально-опасное явление, которое или по своей распространенности, или по своему особому характеру действительно угрожает основам советского строя и требует широкого оповещения трудящихся масс о необходимости борьбы с ним. Между тем практика показывает, что губсуды нередко ставят показательные процессы, во-первых, по таким делам, которые вовсе не имеют указанного выше общественного и политического значения, а во-вторых, не учитывая степени доказанности вины подсудимого. Как на пример первого рода можно указать на постановку показательного процесса по делу о симуляции ограбления должностного лица, между тем как это дело не имело ни одного из признаков, которые оправдали бы постановку показательного процесса; как на пример второго рода можно указать на постановку показательного процесса об изнасиловании, который кончился отменой приговора УКК и привлечением потерпевшей за шантаж. В будущем нужно быть очень осторожными при постановке показательных процессов, и их следует ставить, во-первых, только при особом общественном или политическом значении дела, а во-вторых, при сравнительно бесспорных данных о виновности привлеченных к делу лиц»²⁰³.

С. Канарский подчеркивал, что «присутствие публики при судебном разбирательстве не должно оказывать влияния на деятельность суда и участвующих в процессе лиц. Во всех случаях суд обязан руководствоваться интересами наилучшего рассмотрения дела, а не удобствами публики. Так называемая „показательность суда“ выражается лишь в обеспечении возможности для более широких кругов населения присутствовать при судебном разбирательстве, а не в обращении суда в зрелище, хотя бы имеющее большое воспитательное значение»²⁰⁴.

Действительно, выездные сессии способствовали борьбе с преступностью, так как в них часто рассматривались дела о наиболее распространенных в данной местности преступлениях. Например, в 1923 году 3-я выездная сессия Судебной коллегии Отделения выездных сессий Петроградского губернского суда прошла в г. Кингисеппе «под знаком борьбы с контрабандой»: был рассмотрен ряд дел о преступлениях, предусмотренных ч. 2 ст. 97 УК РСФСР 1922 года (устанавливавшую ответственность за нарушение законов и обязательных постановлений о ввозе за границу или провозе за границу товаров), о контрабанде спирта, других товаров, серебряных монет. 4-я выездная сессия того же суда рассматривала дела об убийствах во время местных престольных праздников, «когда во славу какого-либо святителя Фрола или Николая перепивается вся деревня самогоном и пивом и дерется с другой деревней или между собой, раня и убивая»²⁰⁵. В Сальском округе Северо-Кавказского края за период с августа 1924 года по июль 1925 года одиннадцатью судебными камерами было совершено 97 выездных сессии для разбора дел в отдаленные села; проведено в местах совершения преступления 54 показательных процесса, больший процент которых — дела о кражах скота, имевших в Сальском скотоводческом округе исключительное значение²⁰⁶. В 1925—1926 годах в связи с широким распространением в Саратове хулиганства и самогоноварения был проведен ряд показательных процессов, «и нужно сказать, что результат от этого большой, ибо движение хулиганских дел говорит за то, что мероприятия как со стороны суда, так и со стороны профорганизаций сыграли положительную роль в борьбе с хулиганством»²⁰⁷. В Енотаевском уезде Астраханской губернии в 1925 году обращалось внимание на необходимость «в целях воспитания масс устраивать выездные сессии в более отдаленные от камеры села, показательные процессы, в особенности по делам, в коих сказываются пережитки старого строя»²⁰⁸. Народный суд Краснопресненского района города Москвы с 1 октября 1925 года по 1 октября 1926 года рассмотрел в выездных сессиях 32 уголовных дела, из которых треть (10) составили дела о хулиганстве, а еще треть (10) — о растратах²⁰⁹. В 1939 году линейный суд Верхневолжского бассейна рассмотрел в выездных сессиях на пристанях, в затонах, в присутствии большого числа рабочих и служащих водного транспорта 85% дел о хищениях и растратах на водном транспорте (на пароходах, баржах, дебаркадерах), совершавшихся в большинстве случаев работниками судов (шкиперами, матросами)²¹⁰.

В ряде случаев категории дел, по которым желательно проведение показательных процессов, указывались в актах государственных и партийных органов. Так, в постановлении III Съезда Советов СССР «По вопросам советского строительства» в пункте IV «О твердом проведении революционной законности» говорилось о необходимости организации выездных сессий суда с разбором ими в первую очередь дел о злоупотреблениях должностных лиц²¹¹.

Вместе с тем организация показательных процессов нередко носила сугубо политический и пропагандистский характер, являлась элементом репрессий. В качестве примеров можно привести известные процессы антисоветского троцкистского центра и антисоветского «правотроцкистского блока», которые, по оценкам 1930;х годов, «имели не только то значение, что были изобличены и уничтожены предатели и изменники агенты иностранных разведок, но и то, что гласный процесс вскрыл перед всем миром, перед всем трудящимся человечеством мерзость и гниль троцкистского подполья, то предельное падение, которого достигли эти бандиты, находящиеся на платной службе капитализма; таким образом данные процессы были сильнейшим ударом по троцкизму и сыграли большую роль в деле мобилизации всего лучшего и прогрессивного человечества на борьбу с варварскими и изуверскими потугами реакционных сил капитализма повернуть вспять колесо истории»²¹². Как известно, в дальнейшем многие осужденные в этих процессах были реабилитированы;

— снизить расходы и ускорить уголовное судопроизводство.

Эта задача выполнялась тем успешнее, чем большее количество дел удавалось рассмотреть за одну выездную сессию²¹³. При этом суды рассчитывали «стоимость» каждого рассмотренного в таких сессиях дела, которая в 1925 году составляла от 5 руб. 85 коп. в Псковском губернском суде до 91 руб. в Астраханском губернском суде, а в среднем по РСФСР — 12 р. 48 коп.²¹*.

Об экономической составляющей выездных сессий применительно к деятельности военных судов В. Канн писал: «Показательность процесса имеет вообще большое значение; для военного же ведомства, где все основано на воспитании масс, эта показательность приобретает особенное значение. Для этой цели экстренные сессии могут предоставить открытие судебного заседания в любом пункте округа. Предлагаемая организация трибуналов несколько удешевила бы, думается нам, процесс. За явку в суд свидетели, эксперты и пр. имеют право на вознаграждение, невозможность истребования которого авансом, к слову сказать, ставит части иногда в весьма затруднительное положение. В итоге высылка сессий дешевле раздачи вознаграждения лицам, издалека вызываемым в суд»²¹⁵.

Во многих случаях судебные работники сталкивались со значительными трудностями в реализации задачи приближения правосудия к населению путем рассмотрения как можно большего числа дел в выездных сессиях ввиду отсутствия достаточных средств для путевого довольствия, при расчете которого учитывалось расстояние от губернского центра в оба конца и стоимость проезда по железнодорожному, водному пути и грунтовым дорогам, продолжительность каждой сессии, число лиц, принимавших участие в выездной сессии, и занимаемые ими должности, размер суточного довольствия, иные расходы²¹⁶. Описывалась практика, когда вследствие недостатка выделенных для разъездов средств судебными работниками применялся способ пешего хождения по деревням с сессией народного суда, что превращало выездные сессии в «выходные»²¹⁷.

Экономическое значение выездных сессий суда проявлялось и в обеспечении маломощным жителям деревни возможности явки по вызовам в судебные заседания.

Вместе с тем процессуальная и материальная экономия при рассмотрении дел в выездных сессиях не являлась главной целью их организации, тем более что эта цель достигалась отнюдь не всегда либо размер экономии оказывался невелик. Так, при ознакомлении с делопроизводством Московского губернского суда за первый год его работы (суд начал свою деятельность с 1 февраля 1923 года) выяснилось, что «за отсутствием кредитов от НКЮ РСФСР выездных сессий в уездах не назначалось с октября 1923 г. В результате в Москве дела часто откладываются за неявкой видетелей; слушание дел в Москве вызывает расходы на доставку арестованных, почтовые расходы и оплату прогонов свидетелям. По сведениям, доставленным финансовою частью губернского суда, расход на оплату путевого довольствия членов губернского суда и сотрудников выразился за сентябрь-октябрь в сумме 291.036 р. (за 1923 г.); за тот же период вознаграждение свидетелям было выдано в сумме 19.487 руб. Если к этой сумме прибавить почтовые расходы и ущерб, вызываемый отложением дел, то разница в расходах на выездные сессии по сравнению с расходами по вызову свидетелей в Москву отнюдь не будет велика. С другой стороны, необходимо учитывать и ту громадную пользу, которую приносят выезды суда, имеющие несомненное агитационное значение и приближающие суд к населению, а наказание — к моменту совершения преступления»²¹⁸.

Стремление с помощью выездных сессий сократить судебные расходы и ускорить процесс приводило к тому, что в ряде случаев суд рассматривал дела в «ардомах» (т е. арестных домах, прообразах современных следственных изоляторов)²¹⁹. Однако подобная практика не могла не нарушать принципа гласности судебного разбирательства, ради которого и организовывались выездные сессии.

В 1928 году при обсуждении проекта УПК Президиум Московского губернского суда предложил включить в проект положение об отнесении расходов по выезду для производства местного осмотра, а также расходов на выездные сессии суда к судебным издержкам²²⁰. Данный проект не был принят, что позволило избежать введения в действие не только указанного положения, нарушающего публичность процесса, но и ряда иных содержавшихся в проекте норм, направленных на неоправданное ограничение прав участников, упрощение уголовно-процессуальной формы;

— в некоторых случаях рассмотрение дел в выездных заседаниях позволяло решить проблему недостаточности залов судебных заседаний.

Например, в результате проведенной в 1924 году ревизии Московского губернского суда было отмечено, что имеющихся в распоряжении суда шести залов «недостаточно для одновременного рассмотрения дел по всем столам и дел по кассационному отделению, работающему ежедневно в двух составах. Положение с недостатком помещения обострилось с октября, когда уголовно-кассационное отделение было перемещено с Б. Лубянки. Недостаток помещения вызывает назначение дел в районах; эта мера является полезной, приближая суд к населению»²²¹.

Проведение выездных судебных заседаний было правом, а не обязанностью суда. Предложение о введении обязанности судов рассматривать отдельные дела на выездных сессиях²²² не нашло отражения в законе.

Гласности (открытости) уголовного процесса способствовало широкое освещение судебной деятельности в печати. Особенно ярко это проявлялось в 20-е годы прошлого века, когда не только выходили центральные юридические журналы, включая «Еженедельник советской юстиции» (1922 — н. вр.²²³), Бюллетень (Вестник) Верховного Суда СССР" (1925—1929, 1942—1991)²²⁴, «Материалы Народного комиссариата юстиции», «Право и жизнь» (1922—1927), «Советское право» (1922—1929, позднее был преобразован в журнал «Записки института советского права»), «Революция права» (1927 — н. вр.²²⁵), «За социалистическую законность» (1934 — н. вр.²²⁶), журнал НКВД, а позднее — Всероссийского центрального Исполнительного Комитета «Власть Советов»²²⁷ (191 7—193 8), орган Управления Милиции Республики «Рабоче-Крестьянская Милиция» (1922—1925) и др., но и отдельные суды имели свои печатные органы. Например, Смоленский губернский суд издавал журнал «Красный суд», задача которого заключалась в «изучении советского права, его толковании, распространении его основ и принципов среди широкого населения»²²⁸. Печатным органом Московского губернского суда стал журнал «Пролетарский суд». В нем публиковались обзоры судебной практики, отчеты о работе судебных камер, статистические сведения, данные о работе коллегии защитников, циркуляры суда, научно-практические статьи. Ленинградский (Петроградский) губернский суд издавал журнал «Рабочий суд», который размещал статьи по актуальным вопросам права, тексты нормативных актов, судебные очерки, списки дел, назначенных к слушанию.

Наиболее активный период деятельности советской юридической печати пришелся на 20-е годы прошлого века. С резким сужением гласности в стране, происшедшим в 1929 году, издание целого ряда журналов было закрыто.

Важное значение для обеспечения принципа гласности имела публикация в периодической печати судебных очерков, в которых описывались ход и рассмотрение уголовных дел²²⁹, приводились полные тексты судебных решений²³⁰.

Отдельными изданиями выходили стенограммы²³¹ и отчеты²³² о судебных процессах.

Кроме того, в 1920;е годы широкое распространение получили «инсценированные суды»²³³. Сценарии для таких процессов писались на основе реальных уголовных дел. Постановки с участием актеров пользовались «величайшей популярностью, особенно среди красноармейцев, работниц и рабочих»²³⁴.

Необходимо отметить, что опубликование полных текстов судебных решений (например, кассационных определений) имело и негативные последствия, поскольку судьи, прокуроры, адвокаты, должностные лица органов предварительного расследования ориентировались в своей деятельности на эти решения, являвшиеся лишь примерами, но не имевшие обязательной силы. В связи с этим Верховным Судом РСФСР был издан циркуляр от 6 сентября 1923 г. № 59 «О порядке опубликования судебных решений по кассационным делам»²³⁵, в котором отмечалось, что «многие народные суды руководствуются при разборе дел публикуемыми решениями губсудов, что создает на местах расхождение судебной практики различных судов. Поэтому губернским судам надлежит воздерживаться от систематического опубликования своих подлинных решений по кассационным делам и дословных извлечений из них, что, однако, не исключает печатания в общей прессе хроникерских судебных отчетов по делам судов II инстанции. Подлинный текст кассационного решения может опубликовываться в виде исключения и только в том случае, если в этом решении отражаются какие-либо особые местные условия, отличные от других губерний и областей Республики. Эти решения опубликовываются при согласии на то председателя соответствующего отдела и председателя суда. Систематически публикуемые в „Еженедельнике советской юстиции“ решения кассационных коллегий Верховного Суда обязательны только по тем делам, к которым относятся, отнюдь не имеют силы закона или общеобязательного его истолкования, а имеют лишь значение примерных решений по соответствующим категориям дел».

Наряду с успехами в организации открытых судебных заседаний наблюдались и недостатки, связанные с нехваткой помещений для рассмотрения дел даже в столице. В интервью 1940 года народный судья Таганского района г. Москвы А. А. Праушкина указывала: «На 12 судебных участков в районе три зала судебных заседаний; свидетельских комнат нет. Большинство народных судей дела рассматривают по кабинетам, где могут поместиться только состав суда и стороны. Другими словами, дела невольно рассматриваются при закрытых дверях»²³⁶. Однако в целом гласность судебных заседаний стала отличительной чертой советского уголовного процесса.

Отсутствие гласности в распорядительных судебных заседаниях. Если судебное разбирательство и уголовных, и гражданских дел по существу, пересмотр их в кассационном и надзорном порядке проходили в условиях гласности, то, как и в дореволюционном процессе, распорядительные заседания не предусматривали ни публичности, ни вызова сторон, проходили, по выражению Г. Рындзюнского, «келейно»²³⁷: «Прежде всего, отдадим себе отчет в том, что из себя представляет распорядительное заседание в реальной действительности. Это — заседание закрытое. Публичность заседания, слушание и разбор спорных дел со сторонами так утомляет внимание, так затягивается, что в порядке так называемого распорядительного заседания дела разбираются в лучшем случае между прочим, бегло, перед уходом; устраивать же для этого специальное заседание было бы, конечно, и не продуктивно и не экономно. В реальной действительности распорядительные заседания не дают гарантии надлежащего вдумчивого отношения всех участников судебного заседания к разрешаемым вопросам; если при живом общении с тяжущимися в судебном заседании народные заседатели являются активными участниками разрешения всех возникающих по делу вопросов, то можно сказать без опасения впасть в преувеличение, что в распорядительном участие их сведется к одному формальному подписыванию определений, заготовленных или предложенных судьей. Еще менее сказывается активное участие нарзаседателей в вопросах формального характера, а таковы все те, которые обычно относятся и могут быть отнесены к компетенции распорядительных заседаний, в этих вопросах заседатели уже всегда следуют предложению председательствующего нарсудьи. Если это так, а что это именно так, подтвердит всякий практический работник народного суда, то для чего нужно создавать фикцию судебного заседания и не проще ли эти формальные вопросы предоставить, как это и есть в действительности, разрешению одного судьи»²³⁸.

По этой причине перечень вопросов, подлежавших рассмотрению в распорядительном заседании по уголовным дела, носил исчерпывающий характер. В этом порядке суду надлежало определить, достаточно ли обосновано предъявленное обвинение данными, приведенными в обвинительном заключении, правильно ли сформулировано обвинение, согласно данным описательной части обвинительного заключения, предусмотрено ли предъявленное обвинение Уголовным кодексом и какой именно статьей, подлежит ли изменению и какому именно список лиц, вызываемых в судебное заседание (ст. 236 УПК 1923 года).

Исчерпывающий характер вопросов, подлежавших рассмотрению в распорядительных заседаниях, был обусловлен отсутствием ряда процессуальных гарантий, включая отсутствие публики. Поэтому, несмотря на то что гласное, с участием сторон судебное заседание влекло медлительность процесса, закон запрещал рассматривать в распорядительных заседаниях любые вопросы, не связанные с проверкой обвинительного заключения и возможностью вынесения дела на судебное рассмотрение, «и ни одного действия, имеющего какое-либо последствие для обвиняемого по существу», не могло совершаться негласно²³⁹.

Сохранившийся до наших дней негласный характер рассмотрения вопросов в стадии предания суду, позднее — назначения судебного заседания, а сегодня — подготовки к судебному заседанию объясняется необходимостью сохранения в тайне от публики данных досудебного производства в условиях, когда дело еще может быть возвращено для производства предварительного расследования, и публичное рассмотрение пусть и ограниченного круга вопросов может оказаться преждевременным, привести к негативным последствиям, во избежание которых и устанавливается тайна следствия.

Ограничение гласности в чрезвычайных и особых производствах. Деятельность чрезвычайных судебных органов проходила с отступлением от многих демократических завоеваний в уголовном судопроизводстве, в том числе от гласности судебного разбирательства.

Чрезвычайные сессии сохранились и были введены в окружных судах. К их подсудности были отнесены лишь дела исключительной важности, особенно по контрреволюционным преступлениям.

Так, в 1920;е годы в УССР в Верховном суде Украинской ССР и окружных судах действовали чрезвычайные сессии, которые рассматривали дела в закрытых судебных заседаниях. М. А. Чельцов-Бебутов резко критиковал и само существование чрезвычайных сессий, и закрытый порядок рассмотрения ими уголовных дел. Во-первых, указывал М. А. Чельцов-Бебутов, после издания Основ судоустройства Союза ССР и союзных республик²⁴⁰ существование чрезвычайных сессий вступило в противоречие с союзным законодательством, так как ст. 24 Основ говорила о специальных судах для рассмотрения дел особой категории, требующих специального состава суда и специального порядка рассмотрения (судебно-земельные комиссии, камеры народных судов по трудовым делам, комиссии по делам о несовершеннолетних и т. п.). Чрезвычайные же сессии являлись судом исключительным, куда по постановлению административных троек (распорядительных совещаний, действовавших в составе начальника окружного отдела ГПУ, председателя РКИ и окружного прокурора), в изъятие законом установленной подсудности, могло быть передано любое дело. Во-вторых, в нарушение общесоюзного порядка, установившего публичность суда в качестве одной из важнейших гарантий правосудия, на практике заседания чрезвычайных сессий проводились в закрытых судебных заседаниях, хотя в Положении о чрезвычайных сессиях окружных судов 1925 года²⁴¹ вопрос о публичности заседаний не был разрешен прямо, но имелась общая статья о подчинении порядка производства дел общим правилам УПК УССР. Учитывая, что большую часть дел, подсудных чрезвычайным сессиям, составляли дела о разбое и бандитизме, где отсутствовала военная, дипломатическая или государственная тайна, такое положение являлось нарушением и союзного, и республиканского (украинского) законодательства (ст. 14 Основ уголовного судопроизводства 1924 года²⁴², ст. 20 УПК УССР, повторявшая ст. 19 УПК РСФСР 1923 года)²⁴³.

Гласность судебного разбирательства не действовала по делам о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти с 1934 по 1956 год²⁴⁴. Особый порядок производства по этим делам предусматривал (наряду с завершением следствия в срок не более десяти дней, вручением обвинительного заключения обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде, слушанием дел без участия сторон, запретом кассационного обжалования приговоров и подачи ходатайств о помиловании, приведением приговора к высшей мере наказания в исполнение немедленно по вынесении приговора) слушание дел без участия сторон. Очевидно, что публика также не допускалась на эти судебные заседания. Такой порядок производства, не предусматривавший никаких процессуальных прав подсудимого, не обеспечивавший его право на защиту, нарушавший едва ли не все принципы уголовного судопроизводства, являлся механизмом для осуществления карательной политики государства и репрессий.