Базовые принципы экономического поведения людей

Довольно часто приходится слышать от широкой публики, что «Россия — особая страна, где законы экономики не действуют». Понятно, когда такими идеями пропитаны самые необразованные слои общества. Но и в научной среде нет единства по этому вопросу. Некоторые откровенно заявляют, что национальная особенность россиян противоречит практически всем экономическим закономерностям. Другие считают, что нельзя механически переносить модели, успешно использованные в других странах, на российскую почву. Такая точка зрения не вызывает возражения у авторов. Интересно, однако, понять, каковы те особенности окружающей экономической среды, которые вызвали наблюдаемые невооруженным глазом отличия экономического поведения россиян от поведения экономических агентов в других странах. Нам представляется, что во многих случаях такая «специфичность поведения россиян» является вымышленной. Во всяком случае, авторы твердо стоят на той точке зрения, что россияне являются типичными Homo Economicos, то есть людьми, которые в ситуации выбора руководствуются только собственными предпочтениями. Проще говоря, россияне, попав на экономическое поле, ведут себя как эгоисты, и этим нисколько не отличаются от других жителей планеты Земля. Доказательству этого утверждения посвящена первая глава данной книги.

Теоретическое обоснование принципа рациональности

Прежде чем перейти к изучению роли доверительных отношений в возникновении и жизнедеятельности эффективной экономики, необходимо устранить возможные недоразумения по поводу совместимости использования понятий «доверие» и «рациональность». Критика обычно сводится к тому, что доверие само по себе является иррациональным мотивом поведения, оно как бы призвано заполнить лакуны сознания, когда экономическому агенту не хватает рациональных аргументов для обоснования собственного выбора. На протяжении всей работы авторы будут пытаться доказать, что на самом деле доверительные отношения представляют собой особую форму реализации рациональных мотивов в деятельности человека. Облекая свои деловые связи в форму доверительных отношений, экономические агенты могут добиться наибольшего успеха в деле минимизации трансакционных издержек.

Вторая порция критики носит более утонченный характер и заключается в том, что анализ доверия неизбежно ведется с позиций институциональной теории, в то время как гипотеза рациональности является атрибутом классической теории. По поводу этого возражения необходимо высказаться немедленно. Авторы убеждены в том, что жесткое разделение классической теории и институционализма как экономических течений носит искусственный характер. Институционализм можно рассматривать как реакцию на неудачные попытки совместить предельно абстрактные модели классической теории с реальными экономическими процессами. В реальной экономике нет совершенной конкуренции, нет полной информированности контрагентов, размеры фирмы вовсе не определяются эффектом масштаба производства и пр.

Оказалось, что на практике классическими моделями оперировать нельзя — они игнорировали слишком много из тех обстоятельств, которые в действительности либо модифицировали действие классических конструкций, либо вообще делали их неработоспособными. Это именно те «искажающие обстоятельства», на которые в свое время обращал внимание Дж. Ст. Милль. «Когда принципы политической экономии необходимо применять к конкретному случаю, нужно учесть все индивидуальные обстоятельства, выяснив не только к какому из типов они принадлежат, но также какие иные обстоятельства, не присущие ни одному из известных нам типов и оттого не попавшие в поле зрения науки, могут искажать наши выводы. Эти обстоятельства называются искажающими факторами» [9. С. 116]. На этих обстоятельствах, получивших название институтов, и сосредоточили свое внимание представители новой теории. Благодаря этому институционализм, в отличие от классики, становится операционной теорией.

Собственно проблема выявления различных видов трансакционных издержек и тех форм организации деятельности, которые способствуют их минимизации, относится к сфере действия так называемой Новой институциональной теории. Эта теория возникла лишь в 30-е годы XX века, а свое динамичное развитие в Америке и Европе получила позднее — приблизительно в 60-е годы. Что касается гипотезы о рациональном поведении индивида, то она значительно старше. Думаем, не будет ошибочным предположение, что она возникла тогда же, когда и сама экономическая теория как наука — с выходом в свет в 1776 году фундаментального труда «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адама Смита.

В широком смысле можно утверждать, что современное содержание экономической теории сводится к анализу поведения экономических агентов, которые, действуя индивидуально, хотя и во взаимодействии с другими экономическими агентами и институтами, максимизируют свое благосостояние. Рациональность в поведении индивида означает, что он, во-первых, ставит перед собой определенные цели, во-вторых, намечает способы достижения этих целей и, в-третьих, ранжирует как сами цели, так и способы их достижения по принципу «больше-меньше» или «лучше-хуже».

Иными словами, рациональный экономический агент (индивид) представляет себе тот уровень благосостояния, к которому он намерен перейти, и намечает последовательность действий (сделок, трансакций), которая позволит ему достичь этого уровня. Данное определение представляется авторам наиболее точным с учетом тех целей, которые были поставлены в работе. Разнообразие задач экономического агента сводится, с точки зрения авторов, лишь к достижению им различных уровней благосостояния. Перейти к новому уровню благосостояния (или остаться на прежнем уровне) агент может только посредством взаимодействия (заключения сделок) с другими индивидами. В ходе этих трансакций экономический агент неизбежно начинает пользоваться доверием как инструментом, позволяющим достичь конечной цели при наименьшем расходе ресурсов. Это, так сказать, наиболее лапидарное определение того, что авторы подразумевают под рациональностью в поведении индивида.

Концепция рациональности индивида опирается на предпосылку о том, что в свободном конкурентном обществе в конце концов выигрывает тот, кто ведет себя рационально, и проигрывает тот, кто не придерживается рационального поведения [77. С. 37].

«Если бы люди в обществе не ценили рациональность, а отдавали предпочтение причудам, случайностям и бесполезным действиям, экономическая теория почти потеряла бы свою предсказательную силу… ее предсказательная сила выше в тех областях общественной жизни, где решения принимаются более обдуманно» [124. С. 44].

Поведение экономического агента можно назвать рациональным только в том смысле, что из имеющихся у него вариантов он выбирает тот, который в наибольшей степени соответствует его собственным предпочтениям. Такой выбор может производить на остальных членов сообщества совершенно противоположное впечатление, то есть казаться абсолютно нерациональным. Экономическому агенту вообще свойственна лишь ограниченная рациональность. Это означает, что хотя субъекты экономических отношений и стремятся действовать «преднамеренно рационально, но в действительности они обладают этой способностью лишь в ограниченной степени» [117. С. 71]. При этом надо четко отделять ситуацию ограниченной рациональности от ситуации, когда выбор агента может быть классифицирован как нерациональный. Можно говорить о нерациональности в широком и узком смысле. В узком смысле нерациональность выбора означает, что решение индивида продиктовано либо неденежными мотивам, либо мотивами, которые не могут быть измерены в денежном выражении. В таком случае гипотеза о рациональности в том виде, в котором авторы ее используют, становится неполной, но она не перестает быть операционной.

Подлинная нерациональность означает, что, осуществляя экономическую деятельность, индивид либо вообще не ставит перед собой никаких целей, либо не представляет, каким образом они могут быть достигнуты, либо не способен ранжировать цели по генеральному признаку. В таких случаях экономическая наука (как наука о выборе) вообще становится излишней, зато раскрывается простор для медицины и психологии. Как тут не вспомнить К. Маркса, который писал, что «паук совершает операции, напоминающие операции ткача, и пчела постройкой своих восковых ячеек посрамляет некоторых людей архитекторов. Но и самый плохой архитектор от наилучшей пчелы с самого начала отличается тем, что, прежде чем строить ячейку из воска, он уже построил ее в своей голове. В конце процесса труда получается результат, который уже в начале этого процесса имелся в представлении человека, то есть идеально» [63. С. 189].

Понятие рациональность (рациональный выбор, рациональное поведение) играет важнейшую роль в методологии экономической теории. В основном течении экономической науки рациональность понимается как оптимизирующее поведение, что в большинстве случаев означает максимизацию данной целевой функции при заданных ограничениях. При этом любое разумное в определенном контексте поведение, которое не ведет к оптимальному результату, с точки зрения экономической теории не признается рациональным.

Стоит отметить, что специфика экономической науки как науки о рациональном поведении индивида сформировалась не сразу. Начиная с Адама Смита и вплоть до начала прошлого столетия оставалось основным «материальное» определение экономической науки — как науки о «природе и причинах» материального богатства (благосостояния) или об отношениях людей в процессе производства, распределения, обмена и потребления материальных благ (марксистский вариант). То есть еще в первой половине XIX века экономическая наука рассматривалась как метод исследования то «природы и причин богатства народов» (А. Смит), то «законов, которые регулируют распределение произведенного на земле» (Д. Рикардо), то «законов движения капиталистического общества» (К. Маркс).

Перелом в методах исследования экономики произошел в 70-е годы XIX века, и связан он с так называемой «маржиналистской революцией». Начиная с этого времени, экономическую теорию (политическую экономию) стали рассматривать как науку, анализирующую, по удачному выражению Лайонела Роббинса, «человеческое поведение как отношение между данными целями и ограниченными средствами, имеющими альтернативные возможности применения» [101. С. 10].

Можно предположить, что появление новой теории, позволяющей рассматривать поведение людей с позиции оптимальности, именно во второй половине XIX века было не случайным.

Некоторые элементы современной экономической теории и представления о хозяйственном поведении человека рассматривались еще Аристотелем. Но и у него, и у более поздних авторов потребности субъектов подвергались анализу исключительно в контексте подчинения моральным и религиозным нормам, существовавшим в обществе и подкрепленным властью государства.

Стоит заметить, что в обществе, где экономическое поведение человека почти всецело подчинено традициям или даже ритуалам, появление идей об оптимизации, то есть о выборе среди альтернативных вариантов поведения некоторого единственного (оптимального), маловероятно и даже опасно. В трудах Аристотеля все же можно встретить наблюдения относительно того, что люди пытаются максимизировать свое благосостояние, приобретая за меньшую цену и продавая по более высокой цене. Но наблюдения эти не выходили за рамки здравого смысла и не содержали никаких экономических выкладок. Можно сделать вывод, что в докапиталистическую эпоху не существовало предпосылок создания описательной экономической теории. Лишь становление рыночного хозяйства создало такие предпосылки для научного исследования и описания экономической деятельности человека. Иными словами, только для капиталистической экономики становится типичным персонаж, которого авторы именуют «экономическим агентом» и которому навязывают определенные поведенческие предпосылки.

Экономические исследования до выхода в свет «Богатства народов» были в основном представлены трактатами меркантилистов. В этих работах практически не нашлось места анализу экономического поведения субъектов на микроуровне, выражаясь современным языком. Он сводился лишь к рассмотрению деятельности идеального властителя, который может позволить экономическим субъектам действовать в соответствии с их наклонностями и потребностями. Но и они (потребности и наклонности) должны были быть подчинены интересам государства. К примеру, Дж. Стюарт в работе «Исследование основ политической экономии» писал: «Принцип собственного интереса… будет ведущим принципом моего предмета… Это единственный мотив, которым государственный деятель должен пользоваться, чтобы привлечь свободных людей к планам, которые он разрабатывает для своего правительства» [2. С. 50].

Таким образом, некоторые представители меркантилизма все-таки применяли модель мотивации, похожую на модель, используемую в «Богатстве народов», но делали на ее основе выводы, противоположные выводам Смита: человек является несовершенным (эгоистичным), именно поэтому его нужно направлять к действиям, способствующим возрастанию общего блага. Именно в этом и состоит функция идеального правителя.

На первый взгляд может показаться, что Стюарт подошел совсем близко к гипотезе экономического человека. На самом деле, отсюда целая пропасть до осознания того факта, что в обществе существует стихийный механизм, который обеспечивает совместимость частных и общественных интересов в автоматическом режиме, а отдельный индивид при этом может не то что не принимать во внимание общественные интересы, но даже и не подозревать об их существовании.

По общему мнению, причина специфичности взглядов меркантилистов заключается в тех исторических условиях, в которых им довелось существовать. Прежде всего, имеется в виду влияние общественной морали, сформировавшейся в глубоко религиозном обществе. Схоластическое прочтение страниц Священного писания не оставляет сомнения в том, что стремление к достижению индивидуальных целей (в том числе — максимизация собственного благосостояния) несовместимо с принципами христианской морали. Потребовался длительный период Реформации для приведения в соответствие религиозных норм с реалиями капиталистического общества, где единственной целью экономического агента являются именно индивидуальные достижения [18. С. 61].

Принцип собственного интереса стал объектом внимания и в трудах французских физиократов, но он рассматривается через призму интереса общественного. Так, Ф. Кенэ утверждал, что «совершенство хозяйственной деятельности состоит в том, чтобы при наибольшем сокращении расходов получить наибольшее приращение выгоды… Сущность порядка такова, что частный интерес одного никогда не может быть отделен от общего интереса всех» [29. С. 23]. В этом коротком отрывке авторы усматривают три любопытных момента, требующих отдельного комментария. Во-первых, это наивное, с сегодняшней точки зрения, предположение о том, что возможно одновременное сокращение «расходов» и «приращение выгоды». Во-вторых, указание на то, что выгода именно «прирастает». Это означает, что интуитивно Ф. Кенэ пытался перейти к использованию в анализе предельных величин. Наконец, в-третьих, автор подчеркивает взаимосвязь, существующую между индивидуальными и общественными интересами. Однако нельзя не увидеть, что и эта догадка носит интуитивный характер. Ф. Кенэ не смог определить и описать те механизмы, с помощью которых эти интересы могут быть гармонизированы. Чуть позже это сделал А. Смит.

Выделение экономической теории в самостоятельное научное направление произошло благодаря особой модели человека, ставшей основой этой новой науки. Исходным положением модели стал собственный интерес экономического агента или, иными словами, его стремление к богатству, как главный мотив поведения. Важнейшая роль в исследовании данного процесса принадлежала, безусловно, Адаму Смиту и была сформулирована в его фундаментальном труде «Исследование о природе и причинах богатства народов».

«Богатство народов» начинается с описания свойств экономического агента, налагающих определенный отпечаток на все виды его деятельности. Во-первых, «склонность к обмену одного предмета на другой», которая позволила дать объяснение эквивалентному обмену. Во-вторых, «одинаковое у всех людей постоянное и неисчезающее стремление улучшить свое положение», т. е. собственный интерес, эгоизм [108. С. 92]. Отмеченные Смитом свойства экономических агентов имеют большое значение — именно они лежат в основе системы разделения труда. «Каждый отдельный человек постоянно старается найти наиболее выгодное приложение капитала, которым он может распоряжаться. Он имеет в виду собственную выгоду, а отнюдь не выгоды общества» [108. С. 126]. Однако Смит в отличие от меркантилистов не противопоставляет частный интерес «богатству народов», наоборот, это богатство рассматривается им как сумма ценностей, созданных отдельными субъектами во всех отраслях хозяйства. Таким образом, экономический агент, направляемый эгоистическими интересами, выбирает отрасль, в которой его продукт будет иметь большую стоимость, нежели чем в других отраслях, и самым непосредственным образом увеличивает богатство общества. Когда приток капиталов в данную рентабельную отрасль станет предпосылкой снижения ценности благ, производимых в ней, то ее сравнительная выгодность исчезнет, и экономические агенты будут вынуждены направлять свои капиталы в другие сферы приложения, что опять-таки будет в интересах общества. Стоит заметить, что Смит не следует в своих рассуждениях абсолютному соответствию интересов общества и интересов всех его членов, ограничиваясь гипотезой «невидимой руки». Однако становится очевидным, что описанное им движение капиталов, регулируемое экономическим интересом собственников, занимает в схеме исключительное место.

Внимательное прочтение «Богатства народов» позволяет сделать вывод, что гипотеза об «экономическом человеке» у Адама Смита не выражена прямо — скорее это идея, на которой он основывает свое исследование рыночной экономики. Только во второй главе «Богатства народов» он формулирует свое видение, говоря современным языком, модели экономического поведения человека. Здесь А. Смит утверждает, что «человек постоянно нуждается в помощи своих ближних, и тщетно будет он ожидать ее лишь от их расположения. Он скорее достигнет своей цели, если обратится к их эгоизму и сумеет показать им, что в их собственных интересах сделать для него то, что он требует от них». И далее: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов. Мы обращаемся не к их гуманности, а к их эгоизму, и никогда не говорим им о наших нуждах, а об их выгодах» [108. С. 91]. Возникает вопрос — можно ли данный фрагмент (или другие, подобные этому) однозначно трактовать как свидетельство того, что А. Смит строил модель поведения человека в экономике на основе гипотезы рациональности? Можно ли его позицию непосредственно соотносить с сегодняшним экономическим анализом, когда гипотеза о рациональности в поведении человека с определенными оговорками разделяется всеми направлениями экономической науки?

По мнению авторов, на этот вопрос с уверенностью можно дать положительный ответ. Движимого собственным интересом экономического субъекта Смит выводит из своих наблюдений за окружающим реальным миром. При этом он не ограничивает данный интерес получением денежных доходов наподобие максимизации прибыли. По мнению Смита, на выбор субъекта могут влиять еще и больший или меньший престиж в обществе, большая или меньшая степень вероятности успеха и т. д. Об этом он красноречиво высказывается в I отделе X главы.

«Неравенства, обусловленные самим характером занятий» [108. С. 164—181].

Столь же реалистичным является подход Смита к другим элементам модели рационального поведения индивида. К ним относятся интеллектуальные способности и информационные возможности. Субъекты, согласно его утверждению, далеко не всегда могут предвидеть последствия тех или иных своих поступков; они лучше, чем кто-либо другой, способны идентифицировать свои личные интересы; кроме того, они компетентны в тех вопросах, которые могут затрагивать эти интересы.

Таким образом, А. Смит не вводит непосредственно понятие рациональности в свой анализ экономического человека. Но если рассматривать его исследования через призму нашего понимания этого термина, а именно как максимизацию данной целевой функции при заданных ограничениях, то можно смело утверждать, что ученый фактически стоял на современных позициях.

«Начала политической экономии и налогового обложения» Д. Рикардо представляют собой несколько иной тип экономического исследования, нежели «Богатство народов» А. Смита. С помощью дедукции и нескольких предпосылок абстрактного характера (мальтусовского закона народонаселения, убывающего плодородия почв и гипотезы собственного интереса, как основного мотива деятельности субъекта) Д. Рикардо сделал выводы относительно долгосрочного движения заработной платы, нормы прибыли и ренты.

Предпосылкой собственного интереса, по мнению Рикардо, является выравнивание норм прибыли в разных отраслях путем перелива капитала, при этом, как и у Смита, собственный интерес субъекта не сводится к исключительно денежному. «Это неугомонное стремление всех капиталистов оставлять менее прибыльное дело для более прибыльного создает сильную тенденцию приводить прибыль к одной норме… Капиталист, ищущий прибыльного применения для своих средств, естественно, будет принимать во внимание все преимущества одного занятия перед другим. Поэтому он может поступиться частью своей денежной прибыли ради верности помещения, опрятности, легкости или другой действительной или воображаемой выгоды, которыми одно занятие отличается от другого» [100. С. 82—83].

Как и А. Смит, Д. Рикардо отмечал специфику экономического поведения отдельных классов общества. Среди них, по мнению автора, лишь капиталисты до некоторой степени ведут себя в соответствии с логикой собственного интереса. Что касается поведения рабочих, то оно подчинено привычкам и инстинктам. А землевладельцы вообще рассматривались им как праздные получатели ренты, не властные над своим экономическим положением.

Таким образом, Д. Рикардо считал закономерным предметом научного экономического анализа лишь такое поведение субъектов, которое обусловлено их личными интересами. Модель собственного интереса он одновременно понимал как образец рационального экономического поведения [2. С. 68].

Итак, в исследованиях А. Смита и Д. Рикардо (в явном виде у первого и неявном у второго) использовалась модель экономического субъекта, которая имеет набор специфических характеристик. Во-первых, это определяющая роль собственного интереса в мотивации поведения. Во-вторых, информированность и сообразительность (компетентность) индивида в его собственных делах. В-третьих, конкретные параметры анализа, когда учитываются не только классовые различия в поведении, но и различные, в том числе неденежные, факторы благосостояния.

Эти свойства экономического субъекта (особенно развитые у капиталистов) Смит и Рикардо считали изначально присущими каждому индивиду.

Таким образом, главным компонентом модели экономического агента английской классической школы был его собственный интерес. А главной теоретической проблемой, которую позволяла решить данная модель, была проблема межотраслевой конкуренции, движения капитала, выравнивания нормы прибыли — процессов, соединяющих экономическую деятельность отдельных «эгоистов» в гармоничную общественную систему. Как уже было сказано выше, понятием рациональность ни Смит, ни Рикардо не оперировали, но косвенно использовали для анализа и своих научных выводов.

Нельзя не уделить внимания марксистскому направлению в развитии экономической науки (политической экономии). Любопытно, что хронологически издание первого тома «Капитала» (1865 год) непосредственно предшествует тем работам, появление которых знаменует собой начало «маржиналистской революции». Однако бесполезно выискивать какие-либо предпосылки нового метода в основном труде К. Маркса. В определенном смысле К. Маркс сделал шаг назад по сравнению с Рикардо и Смитом. Если они рассматривали деятельность индивида с позиции рациональности, предполагая сознательный выбор индивидом цели и методов ее достижения, то К. Маркс чрезвычайно упростил задачу, фактически вменив образ действия основным экономическим агентам в соответствии с их ролью в процессе создания «капитала». Есть нечто мистическое в следующем высказывании К. Маркса: «Главные агенты самого этого способа производства (капиталистического способа производства. — авт.), капиталист и наемный рабочий, как таковые, сами являются лишь воплощениями, персонификациями капитала и наемного труда; это определенные общественные характеры, которые накладывает на индивидуумов общественный процесс производства» [64. С. 452].

Не стоит поэтому удивляться, что при анализе мотивов поведения экономических агентов (особенно капиталистов) Карл Маркс совершенно пренебрегает иными, кроме сугубо денежных, аспектами. Если в «Богатстве народов» представлен развернутый анализ «неравенств, обусловленных самим характером занятий» [108. С. 164], то в «Капитале» такие страницы смотрелись бы кощунственно. Они противоречили бы основной мысли о том, что все без исключения действия капиталиста направлены на максимизацию денежных переменных.

До какой степени Карл Маркс далек и от идей маржинализма, видно хотя бы на примере его рассуждений о потребительной стоимости (говоря современным языком — полезности) товара. «Каждую полезную вещь, — пишет К. Маркс, — можно рассматривать с двух точек зрения: со стороны качества и со стороны количества. Каждая такая вещь есть совокупность многих свойств и поэтому может быть полезна различными своими сторонами. Открыть эти различные стороны, а следовательно, и многообразные способы употребления вещей, есть дело исторического развития. То же самое следует сказать об отыскании общественных мер для количественной стороны полезных вещей (курсив наш. — авт.). Различия товарных мер отчасти определяются различной природой самих измеряемых предметов, отчасти же являются условными» [63. С. 43—44]. В подчеркнутом фрагменте Маркс ведет речь не о соизмерении полезностей товара, а о мерах измерения количества товаров, обладающих полезностью (дюжины, пинты, бушели и проч.). Полезность как таковую К. Маркс вообще считал предметом изучения отдельной науки — товароведения. То, что полезности товаров соизмеримы и даже участвуют в определении цены (стоимости) товаров, представлялось ему невероятным. Позже К. Маркс прямо замечает, что «как потребительная стоимость, он [товар] не заключает в себе ничего загадочного, будем ли мы его рассматривать с той точки зрения, что он своими свойствами удовлетворяет человеческие потребности, или с той точки зрения, что он приобретает эти свои свойства как продукт человеческого труда» [63. С. 81].

Между этими рассуждениями и открытиями маржиналистов пролегает пропасть, поскольку именно в изменяющейся полезности товара маржиналисты нашли ключ к разгадке феномена цены и стоимости товара. Понятно, что, находясь на таких позициях, Карл Маркс не мог сконструировать модель поведения человека, оптимизирующего выбор. Цель капиталиста, по мнению Маркса, состоит в максимизации прибавочной стоимости, но при этом в расчет не принимается такая ключевая переменная, как предельная полезность прибавочной стоимости. Между тем одно лишь предположение об убывании предельной полезности денежной единицы, переходящей в запас капиталиста, могло бы существенно скорректировать основы марксистского учения.

Начало 70-х годов XIX века ознаменовалось так называемой маржиналистской революцией экономической мысли. Термин «маржиналистская революция» обычно используется в связи с почти одновременными, но абсолютно независимыми открытиями в это время Джевонсом («Теория политической экономии»), Менгером («Основания политической экономии») и Вальрасом («Элементы чистой политической экономии») принципа снижающейся предельной полезности как фундаментального элемента при построении нового метода статической микроэкономики. Как принято утверждать, это представляет собой один из наилучших примеров «залпового» открытия в истории экономической мысли [10. С. 275].

Однако это учение возникло не на пустом месте. На научные взгляды маржиналистов серьезное влияние оказали исследования основоположника английского утилитаризма Иеремии Бентама («Теория наказаний и поощрений»), пытавшегося найти универсальный механизм, управляющий поведением человека. Целью действий всякого субъекта, по мнению Бентама, является благосостояние в той или иной форме, трактовавшееся им в гедонистском духе.

Как справедливо заметил Дж. М. Кейнс, теория маржиналистов является «математическим приложением гедонистической арифметики Бентама» [2. С. 92].

Можно выделить следующие основные черты концепции человеческой природы Бентама. Во-первых, большая глубина абстракции, поэтому ее основные положения можно использовать не только для характеристики экономической деятельности субъектов, но и деятельности во всех других областях. Во-вторых, анализ мотивации общественных отношений с позиций гедонизма, т. е. последовательного сведения всех мотивов человека к достижению удовольствий и избежанию огорчений. В-третьих, — в сфере интеллекта — расчетный рационализм, смысл которого заключается в возможности субъекта производить все те арифметические действия, которые нужны для получения максимума счастья [2. С. 86—87].

По-видимому, теория Бентама оказала влияние на немецкого ученого Г. Госсена, который в работе «Выведение законов человеческого общения и вытекающие из них правила человеческого поведения» применил модель субъекта, максимизирующего полезность, к решению проблем экономической теории. Стремление к максимизации удовольствий автор определил целью жизни всех людей и сформулировал основные принципы, которым наслаждения подчиняются.

Первый — закон убывания наслаждения по мере его продолжения или повторения и наличия оптимального наслаждения. Второй заключается в равенстве «последних атомов» каждого из наслаждений в том случае, если время, которое субъект может им посвятить, ограничено. Впоследствии эти принципы получили название первого и второго законов Госсена. Подключив к закону убывающих наслаждений принцип нарастающих тягот труда и определив ценность блага как разность между ними, автор сформулировал закон убывания ценности каждой последующей единицы блага для индивида [2. С. 89].

Принятая за основу теории Госсена модель индивида, максимизирующего наслаждения (которую, к слову, автор считал «санкционированной на небесах»), очень близка по смыслу маржиналистской модели субъекта.

Маржиналисты рассматривали экономическую ситуацию как устойчивую, т. е. оптимальную для всех участников, не заинтересованных в ее изменении. Носителями оптимальности выступают отдельные индивиды — хозяйственные субъекты. Это и послужило предпосылкой возникновения в маржиналистской теории принципа максимизации субъектом своей целевой функции — полезности или прибыли. Для фирм целевой функцией выступала максимизация прибыли, для субъектов — максимизация благосостояния.

Одним из направлений анализа данной теории была проблема ценности хозяйственных благ, которую маржиналисты рассматривали со стороны спроса, т. е. через отношение субъекта к вещи, проявляющееся в области личного потребления и обмена. Данный подход являлся по сути противоположным подходу представителей классической школы, исследования которых основывались на предложении и издержках, и был свойственен представителям австрийской школы, в частности К. Менгеру.

Основное свойство субъективной природы, по мнению маржиналистов, заключалось в стремлении к увеличению благосостояния и удовлетворению потребностей, характер которых конкретизировался в соответствии с законом убывающей предельной полезности. То есть, поскольку полезная отдача от каждой последующей единицы блага падает, а издержки, связанные с ее производством, возрастают, неизбежно появление точки равновесия, когда дальнейшее приращение благ не даст прироста чистой полезности, а вызовет ее сокращение.

Маржиналисты использовали чрезвычайно абстрактный подход к анализу экономического субъекта. Этот подход имел два направления. Первое устраняло все характеристики субъекта, кроме полезности и издержек, связанных с определенными благами, что позволяло упростить анализ мотивации. Второе заключало в себе способность субъекта всегда достигать точки оптимума. Иначе говоря, экономический субъект способен перебирать имеющиеся варианты до тех пор, пока его состояние не станет равновесным. Это именно та характеристика субъекта, которая в более поздней экономической науке понимается как «неограниченная рациональность».

Особое внимание, по мнению авторов, стоит уделить австрийской школе политической экономии, сформировавшейся в рамках маржиналистской теории. Ярким представителем этой школы является К. Менгер. Пожалуй, он был первым ученым в истории экономической мысли, который отметил, что для строгой экономической теории аксиомы собственного интереса индивида недостаточно, необходима также и предпосылка «всезнания» и «непогрешимости суждения». При этом экономический агент не гарантирован от ошибок: он может неправильно оценивать свои потребности и средства их удовлетворения, что особенно часто происходит при его попытке анализа будущих событий.

Именно фактору времени представители австрийской школы уделяли особое внимание. По их мнению, ценностные суждения субъектов непосредственно зависят от того, на какой период они вынуждены планировать реализацию своих потребностей. Этот период получил название «период предусмотрительности». Именно фактор времени и связанная с ним неопределенность приводят к ошибкам участников обмена; именно они мешают установиться общему равновесию, присущему вневременной системе Вальраса, где цены и количество благ определяются одновременно.

Обобщая вышесказанное, можно сделать вывод о том, что именно в работах маржиналистов была сформирована новая модель субъекта, который максимизирует свое благосостояние, движимый уже не просто собственным интересом, а экономической рациональностью. Последняя понимается маржиналистами как возможность выбора на основе сравнения полезностей неограниченного множества альтернатив. Это свойство рационального субъекта имеет важнейшее значение в маржиналистской теории ценности, принимающей форму теории потребительского выбора.

Ученым, чье творчество фактически представляет собой более чем успешную попытку синтеза достижений классической экономической школы и откровений маржиналистов, стал Альфред Маршалл, основоположник неоклассического направления экономической науки, который считал предметом экономической теории «нормальную жизнедеятельность человеческого общества» [65. С. 56].

«Экономисты, — писал А. Маршалл, — имеют дело с человеком как таковым, не с неким абстрактным или „экономическим“ человеком, а с человеком из плоти и крови» [65. С. 83]. Именно поэтому первое, что он оспорил, — это неограниченный эгоизм субъектов. По его мнению, эгоизм ограничен: субъект подвергает себя лишениям в бескорыстном стремлении обеспечить будущее своей семьи, ему свойственны и другие альтруистические мотивы, которые настолько распространены, что их наличие можно считать общим правилом [65. С. 46]. Кроме того, он ввел понятие «нормальная деятельность», которая существует реально и достаточно рациональна и устойчива для анализа закономерностей. «Нормальное действие», по определению Маршалла, «это ожидаемый при определенных условиях образ действий» [65. С. 90].

Далее А. Маршалл увеличивает перечень мотивов и потребностей, включая в их число стремление к разнообразию, признанию и совершенству, жажду внимания и пр. Однако основным предметом изучения экономической науки, по его мнению, все же должны оставаться те мотивы, которые сильнее и устойчивее воздействуют на поведение субъекта в сфере его жизнедеятельности. Самым устойчивым стимулом осуществления хозяйственной деятельности, по мнению Маршалла, является желание получить за нее плату, т. е. побудительные мотивы носят у него отчетливый денежный характер. А деньги, в свою очередь, выполняют роль реального мерила интенсивности потребностей субъекта [65. С. 69].

Таким образом, А. Маршалл субъективные потребности рассматривает непосредственно в денежном эквиваленте и в явном виде предполагает возможность количественного сравнения полезностей различных индивидов. В этом состоит отличие взглядов А. Маршалла от его предшественников — маржиналистов, в первую очередь — от Жюля Дюпуи. Оба — Дюпуи и Маршалл — рассматривали феномен потребительского излишка. Однако Маршалл смело использовал денежную оценку при сравнении интенсивности потребности, в то время как Дюпуи никогда не осознавал, что «его аргументация целиком держится на измеримости полезности» [10. С. 298].

Характеризуя особенности модели рационального поведения индивида в трудах А. Маршалла, можно сослаться на следующий фрагмент: «Между тем, жизненная сфера, которая особенно интересует экономическую науку, — это та, где поведение человека обдуманно, где он чаще всего высчитывает выгоды и невыгоды какого-либо конкретного действия, прежде чем к нему приступить… привычки и обычаи почти наверняка возникли в процессе тщательного выявления выгод и невыгод различных образов действий» [65. С. 76—77]. По мнению Маршалла, в современных капиталистических условиях все иные привычки быстро исчезают. Впоследствии это обоснование максимизации прибыли с учетом естественного отбора получило название «тезиса Алчиана».

В общем, концепция экономического субъекта, предложенная Маршаллом, представляет собой наиболее фундаментальную в истории экономической мысли попытку объединить реалистическое описание хозяйственного поведения с абстрактными законами, полученными с помощью упрощенной рационально-максимизационной модели человека.

Полностью соответствует высказанной методологии Маршалла позиция Дж. Н. Кейнса. «Стремление к богатству, — пишет он, — оказывает на массы людей более постоянное и неизмеримо более сильное воздействие, чем любая другая непосредственная цель» [2. С. 104].

Распространение экономической модели субъекта на всю его деятельность, идущее от Г. Госсена и австрийской школы, было продолжено британскими экономистами Ф. Уикстидом и Л. Роббинсом. Эти ученые «перестроили все здание экономической теории» на субъективистской основе. В частности, это касалось издержек, которые, по их мнению, представляли собой не что иное, как упущенные возможности. Что касается проблемы экономического человека, то, по мнению Уикстида, нельзя отделять его рыночную деятельность от других форм рационального действия. Примером, приводимым в доказательство, является домохозяйка, приобретающая овощи на рынке и разделяющая их между членами семьи за обеденным столом [2. С. 106].

Ф. Уикстид исследует субъекта таким, каков он есть, выделяя в его поведении аспект распределения собственных ограниченных ресурсов, а в области мотивации — множество целей, а не только стремление к богатству и к собственному интересу. Для экономических отношений характерно лишь то, что каждая сторона преследует свой интерес, а не интерес другой стороны данной сделки. Этот принцип получил название «нонтуизм» — «не ты» (в пер. с лат.). Он означает, что контрагентам в сделке по большому счету безразличны цели друг друга, они игнорируются сторонами. Однако, по мнению Уикстида, заключение рыночной сделки — это единственный случай, когда экономический субъект преследует собственный эгоистический интерес. Результатом этого уточнения стало снятие с экономического субъекта обвинения в беспросветном эгоизме, — обвинения, которое восходит еще к «смитовской» предпосылке собственного интереса.

Если верить утверждениям Ф. Уикстида, любая субъективная деятельность находится под воздействием маржиналистских законов. Эти законы могут осознаваться субъектом, а могут осуществляться импульсивно. Именно поэтому от экономического субъекта не требуется сознательной рациональности, — она может проявляться и в неосознанных действиях. «Если мы обладаем хотя бы среднеразвитым умом, то обычно без всяких раздумий делаем то, что было бы результатом раздумий» [2. С. 106], — пишет Уикстид, анализируя возможность небезупречное™ таких действий, подвергающихся сознательному осмыслению в случае изменения условий. Иначе издержки мыслительной энергии не будут оправданы. Эта идея впоследствии стала основой теории поиска информации Дж. Стиглера и концепции ограниченной рациональности Г. Саймона.

Автором современного подхода к анализу поведения индивидов (домашних хозяйств) в экономической теории стал Л. Роббинс. Осмыслив предшествующий опыт, он пришел к выводу, что современная ему экономическая наука не ограничивается «материалистическими определениями», а «является наукой, изучающей человеческое поведение с точки зрения соотношения между целями и ограниченными средствами, которые могут иметь различное употребление» [101. С. 18]. В этом, признанном теперь классическим, определении Л. Роббинса наиболее интересным является тот момент, что главным признаком действия экономических субъектов автор называет рациональный выбор (соизмерение целей и ограниченных ресурсов для их достижения), в какой бы сфере этот выбор ни осуществлялся. Позже Л. Роббинс пересмотрел принцип нонтуизма, сформулировав его следующим образом: «…Мое отношение к другому участнику сделки не входит в мою иерархию целей. Я рассматриваю его только как средство» [2. С. 107].

Несколько иных взглядов придерживался еще один представитель и главный методолог новой австрийской школы Л. Мизес, который рассматривал экономическую теорию как частный случай праксиологии (науки о человеческом поведении). В праксиологии Мизеса экономическое действие, рациональное действие и любое субъективное действие становятся синонимами. Он понимал экономическую науку как теорию рационального выбора, способную с помощью ретроспективного анализа объяснить любое субъективное действие. Методологическая слабость такой теории состоит лишь в том, что она не может спрогнозировать такое действие.

Особое внимание проблеме принятия решений экономическим агентом уделил Дж. М. Кейнс в своей фундаментальной работе «Общая теория занятости, процента и денег». Экономический агент у Кейнса принимает решения трех типов — об уровне потребления и сбережения из текущего дохода, об инвестировании и об оптимальном запасе денег в составе богатства. Кейнс принципиально отверг идею предопределенности, неизбежности некоторых экономических явлений (например полной занятости) именно в силу того, что условия, необходимые для их осуществления, входят в противоречие с теми экономическими и, что очень важно, психологическими мотивами, которыми руководствуются люди. Дж. М. Кейнс фактически дискредитировал современную ему экономическую доктрину, доказав, что в действительности люди ведут себя совсем не так, как предполагали представители неоклассической теории.

Но значит ли это, что они ведут себя нерационально? В качестве ответа позволим себе обширную цитату из «Общей теории». «Борьба за денежную заработную плату, — пишет Дж. М. Кейнс, — прежде всего, влияет на распределение (здесь и далее — курсив Дж. М. Кейнса) совокупной реальной заработной платы между различными группами работников; величина же средней… реальной заработной платы… зависит от других причин. Смысл соглашений между определенными группами работников состоит в защите их относительной реальной заработной платы, в то время как ее общий уровень зависит от воздействия других сил экономической системы.

Следовательно, работники… оказываются, хотя и подсознательно, более благоразумными экономистами, чем приверженцы классической школы, так как они противятся сокращениям денежной заработной платы, которые редко или просто никогда не носят всеобщего характера… в то же время они не сопротивляются такому уменьшению реальной заработной платы, которое сопровождается увеличением общей численности работающих" [33. С. 21—22].

Этот фрагмент служит одним из многих подтверждений того, что при анализе поведения индивидов Кейнс исходил из гипотезы рациональности. Даже с формальной точки зрения можно найти множество доказательств господства постулата рациональности в методе исследования Кейнса. Это и гипотеза о равенстве предельной эффективности капитала и нормы процента как условии оптимальности объема инвестиций [33. С. 130—140], и предположение о равенстве предельных отдач от каждого вида активов (у Кейнса — собственная норма процента активов) при формировании оптимального портфеля домашним хозяйством [33. С. 208—215], и многое другое.

И все же работа Кейнса является, с точки зрения авторов, ярким примером использования гипотезы, выражаясь современным языком, ограниченной рациональности. В этом отношении характерна позиция Кейнса по ключевому вопросу книги — о факторах, побуждающих индивида к инвестированию. Вот как оценивает Кейнс позицию, с которой были бы солидарны представители гипотезы ограниченной рациональности. «Весьма примечательным фактом является крайняя ненадежность тех сведений, на основе которых нам приходиться оценивать предполагаемый доход. Наши познания о факторах, которые будут определять доход от инвестиции через несколько лет, обычно слабы, а зачастую ничтожны. Говоря откровенно, приходится признать, что круг сведений, используемых нами для оценки дохода от железной дороги, медного рудника, текстильной фабрики, патентованного лекарства, атлантического лайнера или дома в лондонском Сити, который может быть получен спустя… десять лет… стоит мало, а иногда и вовсе ничего не стоит» [33. С. 142—143]. Чуть ниже Кейнс формулирует собственную позицию по вопросу о побудительных стимулах к инвестированию: «Если бы человеку по его природе не свойственно было искушение рискнуть испытать удовлетворение (помимо прибыли) от создания фабрики, железной дороги, рудника или фермы, то на долю одного лишь холодного расчета (читай — неограниченной рациональности. — авт.) пришлось бы не так уж много инвестиций» [33. С. 143].

Традиция использования модели ограниченной рациональности при анализе поведения экономических агентов применялась как последователями Дж. М. Кейнса, так и его оппонентами. Подтверждением этому может служить хотя бы дискуссия о динамике показателя предельной склонности к потреблению, разгоревшаяся после того, как гипотеза о снижении предельной склонности к потреблению, выдвинутая Кейнсом в «Общей теории», не нашла своего подтверждения в долгосрочном периоде.

Обобщая различные подходы к исследованию поведения рационального экономического агента, можно сформулировать некоторую более общую (развернутую) классификацию его признаков.

Во-первых, экономический агент находится в ситуации, когда ресурсы, которые необходимы ему для достижения конечной цели, ограничены. Именно поэтому он вынужден делать выбор. В конечном счете именно этим обстоятельством обусловлено и появление самой экономической теории как науки об оптимизации выбора в условиях ограниченности экономических ресурсов.

Ограниченность понимается как недостаточный запас ресурса по сравнению с вариантами его эффективного использования. Именно поэтому начинается конкуренция за использование ресурса, и он (ресурс) приобретает ненулевую цену, которую (независимо от того, в каких единицах она выражена) должен заплатить покупатель единицы ресурса. Если ресурс имеется в неограниченном количестве, то индивиду будет безразличен порядок его использования, проблема выбора исчезает. Отсутствие конкуренции за ресурс (поскольку его запас перекрывает объем, необходимый по всем вариантам эффективного использования ресурса) обусловливает нулевую цену ресурса. Однако это ни в коем случае не означает, что ресурс имеет нулевую ценность — чаще всего неограниченные ресурсы приносят положительную полезность своим потребителям.

Во-вторых, факторы, влияющие на характер выбора экономического агента, можно разделить на предпочтения и ограничения. Ограничениями называют обстоятельства, которые не позволяют экономическому агенту перебрать все имеющиеся варианты решения проблемы. Появление ограничений отсекает большие массивы вариантов решения проблемы, сводя, в конце концов, решение к единственному — оптимальному — варианту. Ограничения носят для экономического агента внешний характер, поскольку он не может на них повлиять. Напротив, предпочтения экономического агента определяются исключительно его индивидуальными особенностями и, соответственно, изменяются вместе с ценностными установками индивида в результате влияния эндогенных и экзогенных факторов. Однако в момент выбора (принятия решения) они также зафиксированы, как и внешние ограничения.

В-третьих, экономический агент наделен способностью оценивать имеющиеся в его распоряжении варианты выбора (ранжировать альтернативы). При этом оценка заключается в сопоставлении возможных результатов того или иного варианта с предпочтениями самого агента. Точность такой оценки напрямую зависит от объема имеющейся в распоряжении индивида информации. То обстоятельство, что результаты сегодняшнего выбора проявляются в более или менее отдаленном будущем, фактически означает, что информация, на основе которой индивид принимает решения в данный момент времени, всегда будет неполной.

В-четвертых, осуществляя выбор альтернативы, экономический агент чаще всего руководствуется только собственными, направленными на увеличение благосостояния, экономическими интересами. Это именно то свойство экономического агента, которое А. Смит так удачно назвал «эгоизмом». Благодаря предпосылке экономического интереса всякое взаимодействие между экономическими агентами принимает исключительно форму обмена (трансакции). Согласно этой концепции, невозможно одностороннее движение благ между индивидами в виде пожертвования, либо дарения.

Ученые-экономисты не раз подвергались критике за использование именно этого признака (эгоизма) как основополагающего при анализе деятельности экономического агента. Критиковались, по мнению авторов, совсем необоснованно. Принципиально возможно построить экономическую модель поведения человека, которая включала бы проявление таких личностных качеств, как альтруизм, подлость, трусость, доброта. При этом нужно иметь в виду, что данные качества человека фактически находятся на периферии экономической жизни, и уж, во всяком случае, их вес ничтожен по сравнению с собственно эгоистическим интересом экономического агента.

В-пятых, экономическая деятельность индивида представляет собой непрерывную череду актов выбора. Поэтому экономический агент испытывает постоянную потребность в новой информации. Дело упрощается в связи с тем, что большинство актов выбора носят шаблонный характер. Это значит, что издержки неверного выбора невелики, а в распоряжении индивида есть запас ресурсов, достаточный для адаптации параметров выбора к оптимальным значениям.

Однако в инновационном обществе индивид вынужден время от времени рассматривать специфические условия и выбирать специфические альтернативы. Это приводит к росту спроса на специфическую (дорогостоящую) информацию. Высокая цена такой информации является еще одним фактором (наряду с временной неопределенностью), который обеспечивает неполноту информации в момент принятия решения. Неполнота информации, как правило, обусловлена отсутствием возможности или нежеланием экономического агента платить высокую цену за информацию подобного рода, — либо по причине отсутствия финансовых ресурсов, либо по причине непонимания ее важности.