О происхождении номинативных предложений

Итак, когда и какие процессы привели к жизни номинативные предложения в русском языке? Прежде всего обратимся к суждениям на эту тему крупнейших деятелей русского языкознания.

Одно из таких суждений, восходящее к А. В. Попову, в сущности, уже излагалось, когда речь шла о номинативных предложениях в древнерусском языке в обобщающем описании «Исторической грамматики русского языка». Тот же подход в известной мере прослеживается и в других работах по историческому синтаксису.

А. В. Попов, строя свою гипотезу происхождения номинативных — и в целом одночленных — предложений, отталкивается от двух положений: во-первых, от предположения Г. Габеленца о том, что самостоятельно функционирующие в современных языках междометия, звукоподражания, «наречные и прилагательные восклицания, примыкающие к междометиям: reizend! entsetlicfe!», «звательные падежи, повелительные наклонения»^[1], свидетельствуют о принципиальной возможности предложения без финитной формы; следовательно, предикативность изначально не была ограничена исключительно глаголом, как считал А. А. Потебня; во-вторых, от того, что наиболее древними являются наиболее простые языковые формы. К таким простейшим и тем самым древнейшим синтаксическим формам, по А. В. Попову, и относятся не двучленные и многочленные, а одночленные предложения типа «Пожар!» «Пора!» «Стыд!» и под.

Защищая этот тезис и пытаясь доказать вторичность двусоставного предложения, А. В. Попов пишет: «Термины подлежащее, объект предполагают уже значительную сложность предложения; так подлежащее предполагает при себе сказуемое, а объект предполагает подлежащее и сказуемое (за исключением безличных предложений, в которых подлежащего может и не быть). Между тем факты дают возможность взойти к более простому и первоначальному виду предложения, к одночленному предложению»^[2]. Развивая эту мысль, А. В. Попов продолжает: «Едва ли кому-нибудь удастся доказать, что, напр., при виде горящего предмета первоначально кричали: „Это есть пожар!“ или „Есть пожар!“ и потом стали кричать просто „Пожар!“»^[3].

Однако суждения А. В. Попова остались заявлениями и декларациями, лишенными научных доказательств. Да и доказать их лингвистическую адекватность едва ли возможно в силу их антиисторичности, что убедительно было показано А. А. Потебней^[4]. На примере словпредложений «Хорошо!», укр. «Пробй» «Прощай! Цобе!» А. А. Потебня прослеживает сложный и длительный путь, пройденный их праформами, прежде чем обрести ту лаконичность и предикативную значимость, которыми они характеризуются в современных языках^[5][6]. Иронизируя по поводу того, что первоначально при виде пожара не могли кричать вместо Пожар Есть пожар, А. В. Попов не учитывает валентностных возможностей этого субстантива. Скорее всего «Есть пожар!» никогда и не кричали. Но вполне могли кричать, например: «Загоресл пожаръ!», и отсюда просто «Пожар!» — как неполный вариант глагольного предложения, ср. соответствующие тексты: Лучися погор^ти подолие все и цркви, в ней же иконы ты бяхоу, по пожар^Ь чубр’ктошася щклы. Пат. Печ. Отъ пожара изгор^. Полик. Поел. (Пат. Печ. 11). Бысть пожаръ великъ Кыев’Ь город^…, яко церквии един’Ъхъ изгор^ близь 6 сотъ… Лавр. л. 6632 г. Загоресл пожаръ отъ Деигоуниць. Новг. л. 6683 г.^[4]

В новейший период к тому мнению, что номинативное предложение, как и всякое одночленное, могло существовать изначально, независимо от глагола, склонялся и И. И. Мещанинов^[8].

Другая точка зрения на происхождение номинативных предложений последовательно вытекает из общей историко-синтаксической концепции А. А. Потебни. Хронологически она была первой, а суждения А. В. Попова появились как реакция на нее. Согласно А. А. Потебне, то, что называют номинативным предложением, — это позднейший продукт в развитии синтаксического строя языка, становление которого связано с пропуском глагольной связки. Чисто именного (номинативного) предложения в общепринятом смысле, по А. А. Потебне, не может и быть, поскольку предложение как таковое невозможно без глагола, точнее — без его спрягаемой формы^[9]. Таким образом, высказывания А. А. Потебни касаются не столько генезиса номинативных предложений, сколько истории тех многовековых процессов, в результате которых в языке утверждается то, что именуется одночленной синтаксической конструкцией. Такой конструкции не было изначально, по крайней мере, к началу и в ранние этапы исторического периода. В качестве отдельной самостоятельной единицы синтаксиса ее нет и в современных языках. Таков заключительный вывод А. А. Потебни, согласно которому предложение вообще немыслимо без verbum finitum. Отголоски такой концепции не преодолены до сих пор. Тому подтверждение — «Русская грамматика» 1980 г., в которой вопреки очевидным синтаксическим фактам номинативные предложения объявляются несуществующими даже в современном русском языке. Им приписывается парадигма обычных двусоставных глагольных предложений. В отличие, однако, от последовательно исторической концепции А. А. Потебни, «Русская грамматика» предлагает некую теоретическую мешанину, в которой под понятие номинативное предложение подводится почти всякое синтаксическое построение, отмеченное по той или иной причине отсутствием глагольной формы^[10].

Фрагментарно и противоречиво представлен вопрос о номинативных предложениях в «Синтаксисе русского языка» А. А. Шахматова. Исходя из того, что не знает древнеиндийских, древнегреческих и латинских соответствий приводимым им русским примерам, А. А. Шахматов заявляет о трудности определения времени зарождения номинативных предложений. Что касается фактов старорусского языка в его иллюстративных материалах, то они исчерпываются двумя примерами из «Жития» Аввакума, причем оба сомнительны в качестве номинативных предложений. Например, первая часть, заканчивающаяся восклицательным знаком, в высказывании Охъ горе Вездотъ д1авола житш н’ктъ никак не может быть осмыслена как номинативное предложение.

Это — восклицание, выполняющее роль именного предиката. Это рема по отношению к последующей части высказывания. Единственное, что объединяет ее с номинативным предложением, — это конструирующая ее форма именительного падежа, которая тем не менее к номинативному предложению отношения не имеет. В принципе то же самое можно сказать о формулах приветствий, пожеланий, восклицаний, которые приводятся из других славянских и неславянских языков^[11].

Вместе с тем факт существования номинативных предложений в современном русском языке для А. А. Шахматова не подлежит сомнению. Сопоставляя предложения Зима, Мороз, «выражающие наличность названных явлений или предметов в настоящее время, в настоящую минуту»^[12], с двусоставными предложениями Была зима, Будет мороз, в которых «глагол означает наличность в прошедшем или будущем»^[13], А. А. Шахматов указывает на следующие существенные различия между ними: «во-первых, если бы исторически указанные предложения даже и восходили к зима есть, мороз есть, то в настоящее время они все-таки могут быть рассматриваемы только как односоставные предложения, ибо для полноты их значения не требуется вставка 3-го лица единств, глагола есть; во-вторых, самая грамматическая форма этих предложений, их ударение, их сопровождаемое эмфазой произношение с очевидностью отделяет их, как предложения односоставные, от двусоставных предложений, подобных таким, как была зима, будет мороз; для выражения наличности в настоящ. времени, по-видимому, исконно имя сопровождалось эмфазой, что делало излишним его расчленение; для выражения же наличности в прошедшем или будущем требовалось расчленение словопредложения в предложение двусоставное; в-третьих, предложения, как зима, пожар, мороз, известны и в тех языках, в которых нет пропуска форм настоящ. времени глагола быть…; следовательно, и в русском языке их нельзя объяснить из двусоставных с пропуском есть во втором составе»^[14].

Судя по приведенной пространной цитате, А. А. Шахматов не склонен связывать генезис номинативных предложений с пропуском вспомогательного бытийного глагола в настоящем времени. Они сложились в результате сочетания имени с эмфазой наличности, экзистенциальное™, как итог взаимодействия между именем в именительном падеже и особой интонацией. Такое объяснение представляется вполне возможным, однако это не устраняет вопроса: когда и при каких условиях именительный падеж + эмфаза дает номинативное предложение? Но подобного вопроса А. А. Шахматов и не ставит, ибо его задача в данном случае — систематизация типов и подтипов предложения в современном русском литературном языке. В соответствии с этой общей задачей подробно описываются и выделяемые им подтипы номинативных предложений, куда отнесены: 1) восклицательные: [Катерина (с ужасом)] Гроза! Побежим домой! Поскорее! (Гроза, I); 2) указательные с вот: А! вот и твоя невеста! (Кап. д., XIII); 3) в соединении «с другими наречиями»: (Никита) Ну, дела (Вл. тьмы, IV); 4) с междометием: Ах дела, дела (Вл. тьмы, IV); 5) описательные: Ступайте хуть на двор-то. Теснота (Слепи,. Ночлег); Сейчас подошла корова к его пруду напиться — штраф… Мужик проехал мимо саду, зацепил за плетень — штраф (Там же); Да расходитесь. Утро. Что-с? (Г. от у., I, I)^[15].

Воздавая должное А. А. Шахматову за огромный материал, которым иллюстрируется выделяемая им типология номинативных предложений в современном русском языке, нельзя не заметить частого недосмотра в синтаксической квалификации соответствующих конструкций. Это тем более достойно сожаления, что именно А. А. Шахматов впервые не только отчетливо выделил номинативное предложение как синтаксическую единицу с ее собственным статусом, но и предложил убедительные принципы отграничения его от двусоставного предложения, исходя из законов его внутренней, иерархической организации^[16].

Если подойти к разновидностям выделяемых А. А. Шахматовым номинативных предложений с позиций им же предложенных критериев, то едва ли какая из них устоит: все они предстанут как варианты актуально-речевых или в разной степени клишированных неполных (эллиптических) предложений. Так, например, первое предложение в ряду Гроза! Побежим домой Поскорее не укладывается в рамки номинативного предложения, с которым его роднит исключительно внешнее сходство — форма именительного падежа. Однако в этом случае, как и во всех аналогичных, именительный падеж лишен интонации номинативного предложения — интонации бытийности, экзистенциальное™, которая возможна лишь в определенном контексте, в определенном типе речи, предназначенном для описания, наглядно-статичного воссоздания того, что подлежит передаче языковыми средствами. Высказывание Гроза отнюдь не статично, не располагает собеседника к спокойной созерцательности, в чем и заключается одна из главнейших коммуникативно-эстетических задач номинативного предложения. Это совершенно очевидно из высказываний, следующих за ним, — призывно-императивных, требующих немедленных ответных реакций. О том же свидетельствует авторская ремарка, характеризующая внутреннее состояние автора высказываний — Катерины, которая произносит их с ужасом. В таком синтагматическом окружении и на столь выраженном эмоциональном фоне высказывание Гроза не дает ни малейшего основания для интерпретации его как номинативного предложения. Это неполное предложение, в котором представленная форма именительного падежа может быть осмыслена либо как подлежащее при незамещенной позиции сказуемого (ср.: Гроза началась! Побежим домой! Поскорее!), либо как именное сказуемое при незамещенной позиции подлежащего (ср.: Это — гроза Побежим домой! Поскорее!). В обоих восстановленных предложениях время — настоящее. Это, по-видимому, и дало повод А. А. Шахматову отнести исходное высказывание к номинативному типу предложения. Однако, как уже говорилось, такое толкование вступает в явное противоречие с тем, что все три высказывания исходного текста составляют контекстуально согласованное синтаксико-стилистическое целое.

В принципе так же обстоит дело и со всеми прочими типами выделенных А. А. Шахматовым номинативных предложений, ср.: Садись чай пить, вот и разговор весь… (Власть тьмы, I)^[17]. Выделенная часть высказывания опять-таки ничего общего с номинативным предложением не имеет. Это фразеологизированное сказуемое при пропущенном формальном подлежащем это, синтаксически замещающем первую часть высказывания, ср.: Садись чай пить, вот это и разговор весь. Что это так, доказывается возможностью замещать исходный фрагмент синонимичными выражениями, ср.: Садись чай пить, это и весь разговор; Садись чай пить, это и все; Садись чай пить, и дело с концом; и т. д.^[18] Сомнителен ряд случаев и среди описательных номинативных предложений.

В современной русистике подходы к определению синтаксических границ и природы номинативных предложений настолько различны, что говорить о них как о чем-то единообразно понимаемом языковом феномене практически невозможно. Состояние этих представлений в описательном синтаксисе — один из тех факторов, которые определяют положение дел с номинативными предложениями и в историческом синтаксисе.

Но это вовсе не значит, что исторический синтаксис не имеет собственного «участка» в осмыслении номинативных предложений, собственного видения того, что составляет их специфику в контексте русского синтаксиса в широком смысле. К числу таких проблем в первую очередь относится проблема происхождения номинативных предложений: когда и как они сложились?

Среди рассмотренных выше концепций происхождения номинативных конструкций наиболее убедительной представляется та, которая была выдвинута А. А. Потебней. Она единственная предстает в качестве теории, провозглашающей системность как важнейший принцип изучения синтаксиса и выстраивающей синтаксические изменения, инновации в последовательный ряд зависимостей. При таком подходе обычные в подобных случаях ссылки на случайность, недостаток фактического материала, трудность проблемы теряют обманчивую эвристичность. Наука не вправе выбирать между этической приглаженностью стиля изложения и тем, что этим стилем сообщается. Ценность научных поисков отнюдь не определяется их стилем. Важно другое: что и как объясняется.

Современное состояние и история индоевропейских языков не дают повода для предположения о древности и изначальности одночленных именных (номинативных) предложений. То же самое подтверждается данными и других, нефлективных, языков.

То, что обычно принималось за номинативное предложение (например: Пожар Вина и под.), — это одночленные неполные предложения, факты позднейшей жизни языка. Полнота/неполнота актуализации грамматического состава предложения целиком и полностью зависит от речевой ситуации или конситуации. Функционально-грамматический же статус номинативного предложения зависит не от речевой ситуации, а от типа речи, степени ее монологичности, описательной протяженности, расширенности, продолженности во времени. Синтаксические условия функционирования одночленных номинативных и одночленных неполных предложений кардинально различны. Это продукты разных эпох со своими непохожими судьбами.

Выделяющиеся в русском языке нового времени три основных типа простых предложений — двусоставные, односоставные глагольные и односоставные именные — существовали не во все времена. Как уже отмечалось и как это в принципиальном плане убедительно доказано исследованиями А. А. Потебни, предложение, включавшее в себя части речи с их специфическими функциями, у истоков своих было двусоставным. Это единственный тип, заполняющий историю языка с древнейших времен до наших дней. Впоследствии на его базе, в результате произошедших в нем существенных структурных и семантических изменений, складываются односоставные глагольные предложения, характеризующиеся дальнейшей структурно-семантической филиацией, соотнесенной с соответствующими историческими периодами и подпериодами. Наконец, на третьем, последнем, новом этапе в истории русского языка выделяется номинативное предложение как принципиально новый тип синтаксической конструкции.

Таким образом, если иметь в виду относительную хронологию становления типов простого предложения в русском языке в порядке их утверждения в языковой системе, то она может быть принципиально представлена следующим образом:

• 1) двусоставное глагольное предложение,
• 2) двусоставное глагольно-именное предложение,
• 3) односоставное глагольное безличное предложение,
• 4) односоставное безличное глагольно-именное предложение (с компонентами жаль, лъзя и под.),
• 5) двусоставное именное предложение,
• 6) односоставное определенно-личное предложение,
• 7) односоставное неопределенно-личное предложение,
• 8) односоставное обобщенно-личное предложение,
• 9) односоставное номинативное предложение.

Номинативное предложение, таким образом, хронологически замыкает образование типов простого предложения в русском языке. Потенциально определившись в русской синтаксической системе не ранее XV—XVI вв. в связи с совершившимися в ней глубокими и масштабными изменениями общего плана, реальной функционирующей единицей оно становится лишь на рубеже XVIII—XIX вв., чему в немалой степени способствовали успехи повествовательных жанров литературы, главенствующую роль в которых играла непосредственно выражавшаяся в них точка зрения человека, его восприятия и оценки окружающего мира, в особенности — природы. Что же касается языковых, системных факторов, послуживших предпосылками, условиями, способствовавшими потенциальному зарождению и реальному возникновению номинативных предложений, то таковыми были.

Во-первых. Глубинные, фундаментальные изменения, которые претерпели глагол и имя как классы слов, с самого начала служившие базой для репрезентации синтаксических функций соответственно предиката и субъекта. По мере унификации временных форм глагола, утраты ими прежней функционально-детализированной закрепленности активно происходил процесс обобщения их значений и функций: в индикативе нормой становится, например, нелокализованное настоящее, продолженное прошедшее, освободившееся от модальных глаголов и приобретшее чисто грамматический статус будущее; формы времени употребляются одно вместо другого. Словом, глагол как слово, выражающее признак имени-субъекта, все больше и больше тяготеет к контаминации своих исконных свойств со свойствами оглаголившихся именных форм, что в свою очередь вело к обобщению семантики и функциональных возможностей глагола в целом. Имея в виду изменчивую глагольность предложения с доисторических времен, А. А. Потебня писал: «Глагол, как сказуемое, не мог остаться прежним, одержавши такие победы над именем, как образование неопределенного наклонения, позднее — прошедшего на —лъ, из имени; получивши возможность определяться вновь возникшими частями речи, как наречия отыменные и деепричастия»^[19]. Однако победы глагола над именем этим не исчерпывались. К XV—XVI вв. за счет имени же (местоимения) глагол обогащается еще одной категорией — собственно глагольной морфологической категорией залога, расширившей его внутреннюю сущностную семантику новым компонентом — синтетически реализуемым отношением к субъекту (значения среднего, средневозвратного залога). К XVI—XVII вв. на синтаксические позиции глагола переходят, как уже говорилось, и нечленные прилагательные, тем самым опятьтаки усиливая общую глагольность предложения. О том же свидетельствовало становление обособленных членов предложения, в конечном счете также составлявших принадлежность рематической зоны предложения.

Но победы глагола, о которых так живо писал А. А. Потебня и которые действительно имели место, не были односторонними и бесконечными.

Синтаксическое расширение имени в предложении было не менее впечатляющим. К числу крупнейших его побед и относится, в частности, номинативное предложение, также выросшее, как это ни парадоксально, на основе двусоставного. Время потенциального зарождения номинативного предложения в синтаксической системе русского языка совпадает со временем, когда глагольная связка перестает быть обязательным конструктивным компонентом предложения, — с XV—XVI вв. До этой поры оно было чуждо для русской синтаксической системы. Справедливо признав двусоставное предложение с подлежащим в форме имен. пад. существительного и сказуемым — личной формой глагола идеальным типом предложения, Е. С. Истрина допускала две линии отклонения от этого идеального типа: в сторону подлежащего или сказуемого. При этом «по мере расхождения этих линий от идеальной формы предложения, формальная ясность каждого из членов, а отсюда и формальная ясность их соотношений, т. е. целой конструкции, ослабевает»^[20].

Образовавшееся номинативное предложение — это не просто отклонение от идеальной формы предложения в сторону подлежащего, а результат его грамматической и коммуникативной абсолютизации. Иными словами: форма в позиции подлежащего обретает контекстуально обусловленную грамматическую и коммуникативную самодостаточность. Однако для этого необходимо было, чтобы наряду с «идеальной формой предложения» появилось и предложение с именным предикатом, соотнесенным с именным же субъектом в имен, пад., например, предложения типа: а места на корабли волънагл (Гр. неизв. Смол. кн. немцам, ок. 1230, РЛА, 551); дьявол лих до меня, а человеки все до меня добры (Аввакум, Житие). Особенность подобных предложений, помимо всего прочего, состояла в том, что в них, в отличие от «идеальной формы предложения», подлежащее и сказуемое разводились по разным синтагмам. Если прежде подлежащее и характеризовавшее его сказуемое составляли одну синтагму, то теперь те же главные члены, выражаясь однотипно, именными формами, обязательно требовали эмфазы, демаркации, сосредоточения в разных синтагмах, тем самым приобретая элемент имманентности, центробежности не только по отношению к тому целому, куда они входили как его конструктивные составляющие, но и по отношению друг к другу. Об этом же свидетельствовали порожденные той же причиной двусоставные именные несогласованные предложения, ср.: Грехъ сладко, а человек падко (Симони, 90); Лев страшно, обезьяна смешно (Там же, 118); Обидно в поле горох да репа, завидно в мире вдова да девка (Там же, с. 130)^[21]. В этих и подобных конструкциях подлежащее, определяясь сказуемым в среднем, безличном, роде, формально-грамматически как бы порывает с ним, хотя, с другой стороны, и остается компонентом того же предложения-высказывания.

Разрыв грамматического согласования оправдывается и компенсируется эмфазой, которая узаконивает его и переключает сказуемое на связь с другим словом — с формальным подлежащим-связкой это, ср.: Лев — это страшно, обезьяна — это смешно. Появление формального подлежащего позволяет вещественному, исходному, подлежащему выделиться в самостоятельное высказывание-предложение со специфическими параметрами.

К числу таких параметров относятся: 1) форма именительного падежа, 2) особая, бытийная, интонация, восходящая по своему происхождению к эмфазе двусоставного несогласованного предложения в синтаксическом настоящем. Именно этим настоящим предопределено настоящее номинативного предложения. Таким образом, номинативное предложение и есть абсолютизированное подлежащее, форма именительного падежа, снабженная конситуативно же обусловленной значимой эмфазой.

Подытоживая сказанное, можно заключить, что в качестве потенциального компонента русской синтаксической системы номинативное предложение складывается в XV—XVI вв., а как факт нормы утверждается на рубеже XVIII—XIX вв. благодаря достижениям новой прозы с ее ориентацией на психологизм и сентиментализм, предполагавшие развернутое описание эмоциональных состояний человека, его чувств, состояний природы и т. д. Оно было вызвано к жизни одной из действовавших в русском синтаксисе тенденций — тенденцией к абсолютизации субъектного начала в предложении, направленной, в частности, на ограничение экспансии в нем противоположного, предикатного, начала. Бурный рост безличных конструкций, связанных с подавлением номинатива, сопровождался, таким образом, становлением сугубо именных — номинативных конструкций, в которых именительный падеж, наоборот, выдвигается в качестве единственной их морфологической опоры. Следующий фрагмент из повести А. И. Клушина «Несчастный М-в», в котором дается описание главного героя, позволяет увидеть реальный процесс формирования и выделения номинативного предложения: Хороший рост, стройный стан, приятный орган голоса, взор открытый и проницательный, большие светло-голубые глаза, розовый румянец на щеках — его физические дарования; чувствительное и нежное сердце, кроткий нрав — душевные его свойства. Он любил музыку и даже был ею страстен. Томное адажио, одушевленное вкусом, нередко извлекало блестящие перлы из глаз его. Нежный стихотворец во вкусе Сафо; привязанный к театру, будучи хорошим актером; любим и уважаем учеными; обласкан знаменитыми людьми;

не возносится своими дарованиями. Сердце его вкушало спокойствие, свойственное душе непорочной^[22].

Слова, выделенные курсивом, вполне занимают те синтаксические позиции, включая и интонационные, которыми и конституируются номинативные предложения. Особенно примечателен первый ряд, финальные составляющие которого — именные предикаты, поддерживающие двусоставность предложений. Если устранить предикаты, — перед нами типичные образцы номинативных предложений. Именные формы во втором ряду также близки к номинативным предложениям, но они скорее могут быть интерпретированы как предикаты неполных двусоставных предложений. В любом случае факты приведенного типа демонстрируют системный фон, предполагающий номинативное предложение в качестве потенциальной синтаксической единицы языка, которая вполне готова к актуализации. Фон этот, синтаксические условия, складывается намного раньше. Ср. фрагмент из «Жития» Аввакума, который легко может быть преобразован в цепочку номинативных предложений, хотя в представленном виде (главным образом, в силу постпозиции определяющего) соответствующие конструкции занимают положение, среднее между номинативными предложениями и конструкциями представления: Стало нечева есть; люди учали с голоду мереть и от работныя водяныя бродни. Река мелкая, плоты тяжелые, приставы немилостивые, палки большие, батоги суковатые, кнуты острые, пытки жестокие — огонь да встряска, люди голодные: лишо станут мучить — ано и умрет! Ох, времени тому!

• [1] Цит. по: Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. Т. 1—2. Харьков, 1889.С. 78.
• [2] Попов А. Синтаксические исследования. Воронеж, 1881. С. 30.
• [3] Там же. С. 31—32.
• [4] Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. С. 79—81.
• [5] Там же. С. 79.
• [6] Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. II. СПб, 1895.С. 1079.
• [7] Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. С. 79—81.
• [8] Мещанинов И. И. Члены предложения и части речи. С. 300—302.
• [9] А. Мейе считал именное предложение достоянием уже индоевропейского периода: «Такого рода предложения не выражают никакой глагольной идеи, и в индоевропейском в них, по-видимому, не было глагола в том случае, когда не надо было выразить ни наклонения, ни лица, ни времени, т. е. когда глагол, если бы он был, стоялбы в 3-м лице настоящего времени изъявит, наклонения». Мейе А.

  Введение

  в сравнительное изучение индоевропейских языков. С. 360.

• [10] Русская грамматика. Т. 2. Синтаксис. М., 1980. С. 364—369.
• [11] Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. С. 50—51.
• [12] Там же. С. 51.
• [13] Там же.
• [14] Там же. С. 51—52.
• [15] Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. С. 52—54.
• [16] Там же. С. 55—56.
• [17] Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. С. 53.
• [18] О конструкциях с вот см.: Тарланов 3. К. Язык. Этнос. Время. С. 74—78.
• [19] Потебня А. А. Из записок по русской грамматике. С. 76.
• [20] Истрина Е. С. Синтаксические явления Синодального списка 1-й Новгородскойлетописи. С. 12.
• [21] Подробнее о под. конструкциях см. далее.
• [22] КлушинА. И. Несчастный М-в // Русская сентиментальная повесть. С. 119.