Конфликт идентичности

• Введение
• 1. Теоретико-методологические подходы к изучению конфликтов идентичностей
• 1.1 Сущность конфликта и основные конфликтологические теории
• 1.2 Конфликты идентичности
• 2. Анализ практических событий угрозы идентичности как источника конфликта
• 2.1 Угрозы идентичности как источник конфликта в России
• 2.2 Угроза идентичности как источник современного конфликта в Украине
• Заключение

Введение

В конфликтном поле политических интерпретаций формируются различные, в том числе и полярно противоположные идеологические дискурсы. Угрозы распада политической общности заставляют активизироваться конструктивные силы для того, чтобы дать адекватный ответ на политические вызовы современности. Политический центризм пытается осуществлять консолидирующую функцию, центристский дискурс рассматривается как своеобразный интеллектуальный поиск эффективных согласительных практик и политических проектов, ориентирующихся на ценности национальной безопасности, государственного суверенитета и личных прав граждан.

В обсуждении проблем формирования идентичности приоритетное значение имеет выявление угроз национальным интересам страны. Национальная безопасность, устойчивое развитие и целостность страны возможны только на основе ценностных представлений о сохранении самобытности нашей страны как влиятельного геополитического субъекта в условиях жестких вызовов трансформирующегося постиндустриального общества.

Можно предположить, что сам научный дискурс, а не только политический, оказывает непосредственное влияние на конфликтный и интеграционный потенциал страны, поскольку знание определенным образом генерирует власть, и формирование идентичности является важнейшим условием общенациональной безопасности государства.

Постановка проблемы «конфликтов идентичностей» в исследовании связана с рефлексией ценностно-мировоззренческих противоречий, вызванных глубинными изменениями российской культуры. Концепция конфликтов идентичностей в конфликтологии не разработана, в то время как сам термин употребляется в различных науках. В этой связи возникает необходимость восполнить существующий концептуальный пробел. Изучение угрозы идентичности как источник конфликта и путей ее преодоления в контексте элиминации мировоззренческого противостояния модернизации и традиционализации предполагает формирование нового взгляда, способного отразить интеграционную природу российской гражданской идентичности.

Таким образом, концептуализация конфликтов идентичностей представляет собой попытку решить проблему познания социокультурной специфики и причин конфликтов в России, имеющую выраженную научно-теоретическую актуальность и практическую значимость.

Объект исследования — идентичность в современном социуме.

Предметом исследования является угроза идентичности как источник конфликта.

Цель исследования — изучение угрозы идентичности как источника конфликта.

В соответствии с поставленной целью определяются следующие задачи исследования:

1. Раскрыть понятие и сущность идентичности

2. Описать особенности многообразия идентичности

3. Выявить факторы, влияющие на формирование угрозы идентичности

4. Провести анализ практических событий угрозы идентичности как источника конфликта

5. Сформулировать выводы по теме

1. Теоретико-методологические подходы к изучению конфликтов идентичностей

1.1 Сущность конфликта и основные конфликтологические теории

Конфликт (от лат. conflictus — столкновение) трактуется как столкновение сторон, интересов, мнений, сил. В начале XX века он рассматривался в управленческих науках как явление, которое должно быть выведено за рамки системы менеджмента. В жестких иерархических структурах типа построений М. Вебера он полностью исключался из управленческого поля, выступая как чисто негативная характеристика. С развитием гуманистических школ научного менеджмента конфликт становится объектом анализа, к нему начинают относиться как к импульсу, поступающему в систему управления, способному повысить ее адаптивность и эффективность развития.

Проблема идентичности и диалога имеет прямое отношение к существованию конфликтов и способов их разрешения. Конфликтологические теории оказывают существенное влияние на понимание идентичности.

В 1993 г. С. Хантингтон опубликовал статью, а позже — книгу о столкновении цивилизаций. Он показывал, что природа конфликтов меняется. От феодальных конфликтов между домами и дворами феодалов средневековой эпохи после Великой французской революции произошел переход к конфликтам между государствами. После Великой Октябрьской социалистической революции международный конфликт преобразуется в конфликт между социальными системами капитализма и социализма. Распад коммунизма обрывает его, ставя людей перед неясным будущим. Это толкает их к своим цивилизационным истокам, формирует цивилизации как группы близкородственных стран и народов. Отпрянув к своим цивилизационным истокам, люди в большей мере перешли к цивилизационной идентичности и стали приверженными в большей степени ей, нежели таким ее видам, как социальная, гражданская идентичность.

Надо отметить, что термин «столкновение цивилизаций» Хантингтон заимствовал у А. Тойнби, который считал это столкновение постоянным процессом и, в отличие от Хантингтона, не локализовал его в определенной и эпохе и не ставил после этого термина знака вопроса.

Теория столкновения цивилизаций до сих пор не проанализирована в контексте существования других конфликтологических концепций.

Приведем теорию конфликта Й. Галтунга, норвежского исследователя проблем мира и насилия. Он ввел понятие «треугольник насилия», в котором есть «видимая часть» (насильственное поведение, прямое насилие) и «невидимая часть». Последняя включает культурные установки и убеждения и структурную часть — противоречия, формируемые социальной структурой.

Насилие называется прямым, если оно кем-то осуществляется. Единичные акты прямого насилия исходят из политических решений и экономических сделок. Политические и экономические структуры взаимно определяют друг друга. Но за ними — культура, которая легитимизирует одни действия и делегитимизирует другие.

Внутри человеческих обществ есть непрямое ненамеренное внутреннее насилие, которое проявляется на уровне личности. Культурное насилие — совокупность мифов, толкований побед и поражений и всего того, что служит оправданию прямого насилия. Оно отличается использованием стереотипов, ярлыков, дегуманизирующих врага (сравнение с животными, болезнями, дьяволом) и характерной для конфликта поляризацией (кто не с нами, тот против нас). Даже мнение о полезности насилия, по мнению Галтунга, само по себе порождает культуру насилия, отрицание мысли о том, что социальные структуры могут быть изменены только насилием. Это становится тезисом культуры насилия. Выход из этой культуры, по мнению Галтунга, заключается в демократии, политике ненасилия, культуре мира, диалоге и пр.

Структурное насилие — совокупность всех столкновений, встроенных в социальные и мировые структуры, может делать насилие внутренне присущим обществу. Оно проявляется в форме социального неравенства, стратификации, гендерной дискриминации, иерархии, милитаризации, неравного доступа к образованию, неадекватного распределения услуг здравоохранения, рабочих мест, властных позиций. Но это насилие не ведет к преодолению бедности, бесправию. Напротив, из-за него у людей возникает ощущение безысходности, невозможности разорвать порочный круг, мнение, что структуры насилия могут быть сменены только насилием. Но, как уже было отмечено, Галтунг показывает, что каждое насилие может привести к новым насильственным проявлениям социальных структур и усилит столкновения и войны.

Непрямое — структурное насилие зависит не от мнений, а от самой социальной структуры (отношений между людьми, обществами, группами, союзами, регионами). Непрямое насилие исходит из объективных структурных отношений в обществе. Две основные формы внешнего структурного насилия хорошо известны из политики и экономики — репрессия (подавление) и эксплуатация. Они не обязательно намеренны.

За всем этим стоит культурное насилие: все символические системы — религиозная, идеологическая, языковая, научная, правовая, СМИ, образовательная — выполняют функцию легитимизации прямого и структурного насилия.

В действительности мы имеем дело с насилием в культуре, политике, экономике и затем с прямым насилием. Все они важны, особенно важна культура.

Позиция Галтунга интересна подчеркиванием однонаправленной причинной связи в движении от культуры к политике и экономике и только затем к военному столкновению, а не наоборот. Таким образом, основное каузальное направление для насилия — от культуры через социальные структуры к прямому насилию.

Нетрудно заметить источник столкновения, который оба исследователя — Хантингтон и Галтунг — первоначально обнаруживают в цивилизации или в культуре.

Концепция Хантингтона сразу же была встречена серьезной критикой. В самой концепции виделась попытка легитимизировать конфликты цивилизаций и даже провоцировать их. Град критики обрушился на множество аспектов предложенной Хантингтоном теории. В ответ на это он отвечал, что теория может быть опровергнута только другой теорией, а не отдельными примерами или утверждениями.

Концепция диалога культур стала первой прототеорией, которая, стремясь к повышению своего теоретического статуса, стала оппонентом теории столкновения цивилизаций.

У Галтунга способом преодоления культурных противоречий, ведущих к реальным столкновениям, стала культура мира, которую некоторое время официально разделяла ЮНЕСКО. Близка позиции Галтунга Э. Боулдинг, бывший генеральный секретарь Международной ассоциации исследований мира, полагающая, что мир культуры так же свойственен человеческой природе, как культура войны. При этом, культура мира не является культурой без конфликтов, конфликт — часть любого социального порядка. Она считает, что культура мира — «это не просто плод воображения. Она существует в повседневной жизни и в привычных взаимодействиях, в жизни и работе людей, тогда, когда они обсуждают различия, а не участвуют в бесконечных сражениях по поводу того, как решить возникающие проблемы. Насилие является более заметным, чем мирное решение, и ему отводится больше внимания в наших книгах по истории и в наших средствах массовой информации. Но культура мира может помочь нам прийти туда, куда мы хотим». Думается, что идеи культуры мира оказались во многом забытыми из-за недостаточной эффективности их практического применения. В частности, это произошло потому, что идея структурного непрямого насилия, идущего от общества, повисла у Галтунга между «небом» культуры и «землей» прямого насилия. Вопреки ожиданиям Галтунга и Боулдинг порочный круг насилия не был разрушен спиралью мира, которая будет исходить из культурного мира и пронизывать структурный мир, выходя к физическому миру. Этот процесс не привел к позитивному миру. Негативный мир, т. е. отсутствие войны, сохраняет насилие и пессимизм.

Идеи культуры мира, отчасти сходные с точкой зрения Хантингтона, отчасти противостоящие ей, не смогли выступить альтернативой его теории.

Идеи диалога культур имеют больший шанс сформировать себя как альтернативную теорию, хотя встречают много трудностей на этом пути.

Французский философ М. Мерло-Понти полагал, что необходимо понять культуру как сеть взаимоотношений «своей» и «чужой» внутри каждой из культур. Как показывают известные российские культурологи, эта сеть взаимоотношений понимается как диалог (М. Бахтин), у других — как новая сфера «Между» «Я» и «Ты» (М. Бубер), как символическое или ритуальное взаимодействие (символический интеракционизм Дж. Г. Мида, этнометодология И. Гофмана), как область интертекста и интеркультуры (постмодернисты от Ж. Батая до Ж. Дерриды).

Диалог не выступает панацеей для решения проблем культуры, ведущих к столкновению культур и цивилизаций и распространению агрессии на общества вплоть до войн. Для ведения диалога нужны условия. Их хорошо обозначил академик В. Лекторский: «Во-первых, культура как целое не может практиковать диалог. „Диалог культур“ — метафора. Только отдельные люди, группы, сообщества, институты могут участвовать в диалоге. Во-вторых, диалог обычно ведется не по поводу системы культурных ценностей. Последние конституируют культурные идентичности и в связи с этим личные идентичности людей, принадлежащих той или иной культуре. Невозможен диалог по поводу религиозных догматов, которые могут быть связаны с определенными культурными ценностями… Поэтому межкультурный диалог возможен и плодотворен именно в контексте решения определенных практических проблем». По его мнению, межкультурный диалог возможен, если найдены общие рамки диалога, т. е. происходит обсуждение проблем, которые отражают совместную заинтересованность в их решении, соизмеримы между собой. Важно также быть убежденным в полезности диалога. Лекторский отмечает, что оба эти условия пока не работают. Диалог отдельных лиц представляет собой эмпирическую реальность. Но и при этом возможен конфликт цивилизаций или провокация культурной враждебности, вплоть до развязывания военного конфликта. Диалог отдельных лиц, групп, сообществ, институтов необходим, но недостаточен, диалог культур и цивилизаций реален, хотя и не всегда достижим через деятельность упомянутых акторов.

Когда Хантингтон говорит о возможности и опасности столкновения цивилизаций, он имеет в виду столкновение — мировоззренческое и практическое — между разными группами близкородственных народов. Когда Галтунг говорит о том, что культурные конфликты провоцируют конфликты в обществе, вплоть до прямых насильственных действий, он имеет в виду не только международные конфликты, но и конфликты внутри отдельных обществ, поскольку в них имеются слои разной этничности, кон-фессиональности, социально различные группы, группы разной идентичности.

М. Степанянц выделяет три понимания межкультурного диалога: претензия на гегемонию одной культуры, диалог ради синтеза культур, диалог как путь к достижению единства при сохранении многообразия. Только в рамках третьей позиции осуществляется «поиск путей к сохранению культурной идентичности, избегая при этом изоляции, а тем более прямой конфронтации. Выявление и поддержание того, что объединяет людей разных культур, не допуская в то же время унификации в интересах какой-либо одной цивилизации». Автор также различает внутренний и внешний аспекты участия России в диалоге культур. «Диалог культур необходим России, прежде всего, для решения внутренних проблем. Россиянам требуется обрести коллективную идентичность вместо утраченной общности — „советский народ“. Дело это не легкое, учитывая стремление к самоидентификации, автономии и даже полному суверенитету национальных и этнических групп, населяющих Российскую Федерацию». По поводу внешнего аспекта автор отмечает, что «Россия в состоянии конструктивно участвовать в процессах, формирующих мир, лишь имея собственное национальное „лицо“, располагая ценностями, позволяющими через посредство диалога культур внести свой вклад в построение цивилизации (или цивилизаций) будущего».

При контакте представителей разных культур может быть потеряна часть значений и смыслов, приводя к конфликту идентичностей. Сегодня этот конфликт повсеместен как между идентичностями разных стран, так и между идентичностями разных народов. Перемены в мире, осознание прав человека и легитимности интересов многих социальных групп сильно влияют на стабильность идентичностей.

З. Бауман полагает, что «идентичность является „горячо оспариваемой концепцией“. Всякий раз, когда вы слышите это слово, можете быть уверены, что там идет битва. Поле боя является родным домом для идентичности. Идентичность существует только в шуме битвы; она засыпает и ее не слышно, когда шум битвы стихает… Идентичность — это борьба одновременно против распада и фрагментации; попытка поглотить и в то же самое время — отважное сопротивление пожиранию».

Следовательно, конфликты в культуре и конфликты культур и цивилизаций — это конфликты разных идентичностей, смыслов себя, как определяет идентичность С. Хантингтон. Возможно ли преодолеть их посредством диалога? Соглашаясь с тем, что мировоззренческий спор невозможен, что в нем не может состояться переход на позиции другого мировоззрения, другой идентичности, другой картины мира, исследователи приходят к разным выводам. Немалое число среди них за рубежом и в России полагают, что идентичность утрачивает старое содержание, а становится видом роли. На этом строится концепция плюрализма идентичностей. Например, такую точку зрения выдвигает А. Сен. Но нам ближе точка зрения М. Степанянц, приведенная выше. Диалог не увеличивает количество идентичностей его участников, не делает их носителями многих идентичностей. Он создает в их картине мира признание наличия других идентичностей и других картин мира, других культурных практик и отрицание только тех из них, которые враждебны и опасны развязыванием терроризма, гражданских войн и войн между странами. Он приучает воспринимать картину мира и идентичность другого как процесс, который может изменяться, но не отменяться, не соединяться механически с другими картинами мира и идентичностями. Но не может измениться только в ходе диалога. Изменения идентичности состоят в том, что люди под влиянием внешних, социальных условий, выбора в обстоятельствах, чреватых риском, ведя диалог, находят компромисс сначала по конкретным вопросам, а затем по мере признания объективности интересов разных социальных групп, в диалоге договариваются о компромиссе, означающем жертву части интересов во имя общего блага с сохранением своих базовых интересов. Такой диалог присущ демократии.

Концепция диалога в большей мере дает ответ на столкновение идентичностей, чем на столкновение цивилизаций.

1.2 Конфликты идентичности

Социолог А. Турен полагает, что «призыв к идентичности представляет собой, прежде всего отказ от социальных ролей или, точнее, отказ от социального определения ролей, которые должно играть действующее лицо». Он продолжает: «…в нашем обществе призыв к идентичности чаще соотносится не с метасоциальным гарантом, а с инфрасоциальной, природной силой. Призыв к идентичности становится, в противовес социальным ролям, призывом к жизни, свободе, творчеству. Наконец, государство также обращается к идентичности в противовес социальным ролям, пытается навязать идею единства, высшего по отношению ко всем особым объединениям и способного навязаться им. Особенно национальное государство взывает к гражданственности и, соответственно, к патриотизму в противовес всем социальным, профессиональным и географическим различиям. Таким образом, индивидуальный или коллективный призыв к идентичности составляет оборотную сторону общественной жизни».

Турен выделяет оборонительную и наступательную идентичности и определяет три типа «призыва к оборонительной идентичности», т. е. к защите имеющихся форм идентичности:

1. В доиндустриальной экономике имеется защита (оборона) идентичности способа производства и образа жизни. «Призыв к идентичности кажется особенно связанным с защитой традиционных элит».

2. Второй тип призыва к оборонительной идентичности состоит в том, что серьезный кризис коллективности стремится вытеснить свои внутренние конфликты на противостояние внутреннего и внешнего, внутренней интеграции и внешней угрозы, чтобы сохранить свою идентичность.

3. Третий тип поведения оборонительной идентичности представляет собой особую форму омассовления и деструктуризации общества в попытке избавиться от абсолютной власти государства. «Идентичность оказывается тогда прерывистой серией идентификаций с моделями, произведенными массовой культурой».

«Таким образом, — пишет Турен, — идентичность становится в глазах социолога не просто призывом к существованию, а также требованием некоей способности действия и изменения. Но это не может произойти целиком в рамках призыва к идентичности… Таким образом, переход от оборонительной идентичности к наступательной является также переходом от простого принципа действия к взаимозависимости нескольких дополнительных принципов. Мы здесь находим самую скрытую форму значения понятия идентичности в социологической области. Идентичность не может быть противопоставлена социальному участию и выполнению социальных ролей. Еще менее возможно смешение ее с ними. В доиндустриальных обществах призыв к идентичности был призывом к общественному порядку независимо от того, была ли эта идентичность религиозной природы, национальной или даже классовой. Напротив, сегодня. сама социальная система оказывается. постоянно меняющейся и имеющей большую власть над самой собой». Иными словами, если прежде, в традиционном обществе, все оборонительные усилия были направлены на поддержание имеющейся идентичности, то в меняющемся и особенно самоорганизованном современном обществе возникают новые формы идентичности, наступательно вытесняющие старые или адаптирующие их. Изменения перестают быть непременным признаком конфликта, а процессуальный характер идентичности — ее новое обретение через изменение. Формирование идентичности становится процессом ее изменения, а не появлением плюрализма идентичностей. И в этом конфликте оборонительной и наступательной идентичностей диалог может быть способом разрешения противоречия.

Обращаясь к социально-гуманитарной науке, нельзя не отметить конфликтность ее парадигм и картин мира. Как показал В. С. Степин, научное знание включает в себя эмпирический уровень, теоретические схемы и картины мира. Картины мира разные. Отсюда разные онтологии, ибо они возникают из согласования теоретических схем с картиной мира. Диалог на уровне картины мира невозможен. Возможно лишь согласие на право признания картины мира другого. В итоге возникают вопросы о том, как соотносятся идеи Э. Дюркгейма и Дж. Г. Мид, работы Т. Парсонса и синергетика. Диалог может помочь преодолеть эту конфликтность.

Социология сегодня является полипарадигмальной наукой. Две исторически первые парадигмы (парадигма структуры и парадигма действия) представляют собой четко сформулированные альтернативные решения вопросов о социальной реальности. В рамках этих парадигм решаются теоретические споры о действии (агенте, акторе) или структуре, номинализме или реализме, конфликте или консенсусе и пр. Прежде эти теоретические споры являлись четкими линиями водораздела между социальными теоретиками. П. Монсон пишет: «Экзистенциалистский анализ общества (и другие близкие к нему направления) в течение долгого времени был гораздо менее распространен в социологии, чем структуралистский подход. Но в последние десятилетия постановка структуралистами проблемы понимания человека дала повод для оживленных дебатов о соотношении „индивида“ и „общества“ или „действия“ и „структуры“. Раньше эти столь разные направления сосуществовали параллельно, а теперь все чаще ставится вопрос об их взаимодействии».

Дж. Ритцер рассматривает такие тенденции современной теоретической социологии, как микро-макроинтеграцию, интеграцию действия и структуры и теоретический синтез. Взаимосвязь микроуровневых способов действия и макроуровневого состояния, микро-макроотношений изучалась рядом социологов. Например, Ритцер предпринял попытку разработки интегрированной социологической парадигмы, которая объединяет микрои макроуровни как в объективных, так и в субъективных формах.

В решении проблемы интеграции структуры и действия Ритцер выделяет ряд точек зрения, среди которых, например, теория структурации Э. Гидденса, которая видит действие и структуру как «дуальность». Это означает, что они не могут быть отделены друг от друга, так как агент вовлечен в структуру, а структура включена в агента. Другие ведущие теоретики в области агент-структурной интеграции — М. Арчер, П. Бурдье, Ю. Хабермас.

Ритцер показывает, что направления микро-макрои агент-структурной интеграции возникли в 1980;х годах и явились предпосылкой возникновения теоретического синтеза, который ведет отсчет приблизительно с начала 1990;х годов. Теоретический синтез предполагает не формирование большой синтетической теории, а синтеза двух или более теорий. Примером выступает неофункционализм, пытающийся преодолеть многие из ограничений структурного функционализма путем интеграции идей широкого круга теорий, теория обмена, в которой предприняты попытки синтезировать идеи, почерпнутые из таких источников, как символический интеракционизм и сетевая теория, и пр. Также существуют попытки междисциплинарного синтеза, когда в социологию привносятся, например, биологические или экономические идеи.

Такие типы синтезов не обходятся без диалога. Р. Коллинз полагает, что «построение социологического знания — это коллективное предприятие, и более чем в одном измерении. Ни в одной другой форме интеллектуальной жизни не зависим мы так сильно друг от друга, как в науке. Чтобы объединиться, как подобает ученым, нам нужно сосредоточиться на согласовании теоретических концепций поверх границ разных исследований».

По мнению В. А. Ядова, социология как полипарадигмальное знание о социальных сообществах и социальных процессах имеет множественность теорий и парадигм. Он объясняет это исторически происходившими сменами общенаучной картины мира, но также аргументами в дискуссии о методе социального знания Виндельбанда и Риккерта, развитыми в работах М. Вебера и далее — феноменологами и конструктивистами А. Щюцем, П. Бергером и Т. Лукманом. В определенной мере разногласия в макротеориях объяснимы социокультурной принадлежностью самих теоретиков. Например, показывает Ядов, русская субъективная школа Михайловского и других утверждала соответствие объективных закономерностей общественного прогресса становлению социальной солидарности, общинности; А. В. Чаянов в отличие от М. Вебера отрицал идею «экономического человека» применительно к менталитету российского крестьянина. Множественность социологических макротеорий объясняется прежде всего культурно-исторически различиями в научных картинах мира. Диалог способствует взаимодополнительности разных направлений.

2. Анализ практических событий угрозы идентичности как источника конфликта

2.1 Угрозы идентичности как источник конфликта в России с Украиной

идентичность конфликт культура посттрадиционный В теоретических построениях, лежащих в основе исследований конфликтов идентичностей, авторы исходят из того, что конфликты идентичностей — это конфликты, источником которых выступает принадлежность к определенной ценностной системе и социокультурной общности. Факторы культурной идентичности и группового статуса являются фундаментальными в конфликтах посттрадиционного мира: отказ в ценностном признании и дискриминация вызывают неизбежный и непреодолимый протест; по причине значимости социокультурной целостности сообществ конфликты идентичностей являются особенно трудными для переговоров и компромисса.

В концепциях, лежащих в основании рефлексии взаимосвязи конфликтности и идентичности в посттрадиционной культуре, формируется мысль о том, что противоречия традиционалистских и модернизационных ценностных систем и коллективных идентичностей конституируются базовыми потребностями в справедливости и культурно-идентификационной безопасности.

По мнению Дж. Ротмана и Дж. Бертона, впервые применивших в работах 1990;х годов термин «конфликты идентичностей», мотивы участия групп в конфликтах идентичностей будут во многом влиять на перспективы их исхода (преодоления): ради удовлетворения материальных интересов человек не станет сознательно рисковать жизнью, жертвовать собой. В посттрадиционном мире эскалация конфликтности происходит в том случае, когда культурная общность склонна воспринимать себя как жертву ценностных притязаний со стороны «иных» культурных, религиозных, политических групп (в случае эскалации неудовлетворенности, конструирования «этнических границ» (социокультурных различий) и осознания угроз «этнокультурной безопасности»).

Конфликты идентичностей в посттрадиционном мире фундируются аскриптивным признанием «презумпции порочности» (Н.М. Гиренко), то есть приписыванием имплицитной виновности личности на основании принадлежности к «чужой» культуре и общности, что создает возможность интерпретировать конфликтогенные формы мировоззрения и деятельности лицам «иной» социокультурной группы. Следствием «презумпции порочности» являются неправомерные обвинения значительного числа лиц той или иной культурной группы в разрушительных ценностях и несправедливых поступках. В конфликтах идентичностей взаимная отчужденность ведет к усилению традиционалистского партикуляризма и изоляционистской корпоративности.

Л. Козер критикует других исследователей за неспособность уяснить, что конфликт может быть мотивирован двумя связанными между собой факторами — 1) реалистической ситуацией и 2) аффективным вкладом в нее. Исходя из сущности посттрадиционной «борьбы за ценности», противостоящие в конфликтах идентичностей стороны рассматриваются как непримиримые противники. В конфликтах идентичностей, принимающих насильственные формы, игнорируются такие механизмы протекания конфликтов, как достижение компромисса и консенсуса на этапе конфликтной ситуации. Анализируя специфику культурных конфликтов, Д. Хоровиц отмечает, что «поляризация» и «эксклюзия» как конфликтогенные факторы связаны с аскриптивными различиями, соединяющими историю и расходящиеся взгляды на идентичность сообщества, с которым эти различия ассоциируются.

Э.А. Паин и А. А. Попов выделяют в типологии современных конфликтов наряду с конфликтами идей и действий «конфликты стереотипов»; А. В. Дмитриев различает «конфликты неуправляемых эмоций», проявляющиеся в конфликтах-бунтах и погромах, а также «конфликты идеологических доктрин», которые связаны с политическими, этнонациональными, религиозными движениями и имеют исторические корни; в классификации конфликтов Л. И. Никовская и Е. И. Степанов исходят из того, что многие этнокультурные конфликты можно назвать ложными, поскольку они порождают ложные образы и иррациональные фобии, агрессивность и дегуманизацию оппонентов.

Одним из типов конфликтов идентичностей является «глубинный конфликт», который представляет собой укоренившийся, «застарелый» конфликт с глубинными причинами и историческими корнями. Этот термин применяют к конфликтам с многообразными культурными, религиозными и политическим причинами, затрагивающими вопросы трансформации социокультурных идентичностей сторон конфликта. Преодоление глубинных конфликтов идентичностей требует отказа от традиционалистской дихотомии «мы — они», формирования интеграционной идентичности, осуществления модернизационных изменений во всех областях жизни трансформирующегося общества; их конструктивное разрешение невозможно без удовлетворения требований всех сторон конфликта.

«Трудноразрешимый конфликт» как разновидность глубинных конфликтов идентичностей — это конфликт, для которого не найдено приемлемое для сторон разрешение. Трудноразрешимый конфликт в посттрадиционной культуре разгорается из-за борьбы за удовлетворение основных потребностей, это конфликт ценностей и мировоззрений, имеющих существенное значение для сторон. Подобный конфликт как феномен посттрадиционности не поддается разрешению таким образом, чтобы в выигрыше оказались все стороны конфликта (Д. Зенгхаас, К. Райманн, Д. Смит).

Насилие в конфликтах идентичностей и манифестированные формы, которые они принимают в посттрадиционной культуре, детерминированы масштабами и интенсивностью неудовлетворенности, выступающей необходимым условием обращения к открытому насилию (Т.Р. Гарр). Инициирующие насилие и деструктивность в открытых противостояниях, конфликты идентичностей связаны с актуализацией на эмоциональном уровне «онтологической угрозы» безопасности культурной общности и идентичности (Э. Гидденс) при условии «терминального» обострения мировоззренческих противоречий. Для того чтобы культурная идентичность стала объектом конфликта, она должна быть вовлечена в иррациональный процесс реактивного взаимодействия общностей, обладающих отчужденными (негативными) идентичностями. Объектами конфликта социокультурные идентичности становятся тогда, когда возникает объективная (неравенство) или субъективная (мифологизация «образа врага») угроза «этнокультурной безопасности».

Острота конфликтов идентичностей проявляется в иррациональности и агрессивности противостояния сторон, их ориентации на борьбу «до победного конца». Конфликтную ситуацию делают острой и непреодолимой следующие факторы: 1) конфликты идентичностей затрагивают мировоззренчески и экзистенциально значимые ценности; 2) участники эмоционально вовлечены в конфликт; 3) конфликты идентичностей перестают быть средством достижения групповой безопасности противостоящих сторон, но становятся деструктивной самоцелью.

Эскалацию конфликтов идентичностей можно уменьшить и тем самым облегчить процесс их разрешения, если удается снизить значимость затронутых в конфликтах ценностных стереотипов и мировоззренческих проблем за счет рационализации, поиска «точек согласия» (самосохранение «жизненно важных» идентичностей), создания альтернатив (конструирование этнически нейтральных гражданских идентичностей) и компромиссных вариантов. Ценностные стереотипы, с одной стороны, способствуют восприятию и пониманию внешнего и внутреннего мира, но при встрече с новым, не укладывающимся в рамки «стереотипной схемы» (с «иным», «чужим», «другим»), социокультурная идентичность попадает в сложную ситуацию внутреннего разлада, амбивалентности между неизбежностью и сопротивлением саморефлексии, когда общности необходимы рационально-волевые усилия, чтобы достроить неконфликтный, позитивный, толерантный образ «другой идентичности» на основе своего субъективного восприятия.

Понятие «конфликты идентичностей» отражает системный характер глобальных ценностно-мировоззренческих противоречий как новых модернизационных рисков «текучей современности» (З. Бауман). В ситуации модернизационных рисков, связанных с посттрадиционными изменениями, «классические» конфликты, основанные на военно-политическом противодействии, трансформируются в мировоззренческие конфликты идентичностей — «цивилизационную борьбу за правильный путь в будущее» (У. Бек). Конструктивный характер посттрадиционных трансформаций определяются не столько внешними социокультурными условиями (глобализация, транснационализация, регионализация), сколько внутренним (традиционалистским или модернизационным) вектором развития цивилизационных систем. В этом смысле Э. Гидденс использует концепт «изготовленных рисков», который объясняет цивилизационную природу конфликтов идентичностей. По мнению М. Б. Хомякова, идентичность интолерантна и конфликтна, когда она нестабильна или проблематична: формирование «протестных» идентичностей связано с процессом глобальной дестабилизации традиционализма.

Социокультурным фундаментом конфликтов идентичностей являются противоречия, детерминированные культурными различиями, а также противостояние модернизационных и традиционалистских ценностей, возникающее между субъектами-носителями различающихся мировоззрений и мироощущений в посттрадиционной культуре. Имманентные традиционалистской идентичности иррациональные стереотипы в восприятии «чужих» культур (негативные интерпретации культурных различий) играют ключевую роль в инициации конфликтов идентичностей.

Конфликты идентичностей отражают острые противоречия из-за глубинного различия в разделяемых сторонами конфликтов коллективных ценностях. Конфликты идентичностей сложнее поддаются конструктивному урегулированию, так как социокультурные общности не могут пойти на компромиссы в отношении своей идентичности или других фундаментальных групповых ценностей. В этой связи возникает необходимость в применении методов конфликтного регулирования, построенных по принципу культурной интеграции на основе демократических институтов и гражданской идентичности, взаимного признания равенства значимости базовых потребностей и фундаментальных ценностей каждой из сторон и совместного решения общих проблем.

В российско-украинском конфликте 2014 года столкнулись три принципиально разных идентичности.

Первая идентичность это национальная или даже националистическая украинская идентичность. Ее носители выступают за украинское национальное (националистическое) государство. Основные идеи:

1) национальная организация мира является основополагающей для разделения территории мира на государства;

2) монополия государства сохраняется в части гарантий развития культуры и языка титульной нации;

3) корпорации должны служить интересам нации или хотя бы не вступать с этими интересами в противоречие;

4) лишь нация может являться основанием гражданского общества, через посредство которого она осуществляет контроль за государством и корпорациями;

5) объединение диаспор по миру возможно лишь на основе национальной культуры и, прежде всего, языка.

Вторая идентичность это имперская российская идентичность. Ее носители создают великую Российскую империю. Основные идеи:

1) государство довлеет над входящими в империю нациями, и, прежде всего, над титульной нацией (русскими) (наднациональная территориальная империя);

2) государство во имя мощи империи сохраняет монополию над распределением природных ископаемых между корпорациями и над контролем массового сознания (империя ренты и контроля);

3) лишь непосредственно управляемые государством корпорации могут быть крупными, остальным это не позволено (корпоративная империя);

4) лишь государство может даровать свободы гражданскому обществу в том количестве и в том их объеме, в каком считает нужным для блага империи (империя ограниченной свободы общества);

5) империя является экспансивной по отношению к территории стран-соседей и агрессивной по отношению к остальному миру (агрессивно-экспансивная империя).

Третья идентичность это сетевая. Эти люди не только ведут коммуникацию в социальных сетях, но и опираются на социальные сети в целеполагании своего взаимодействия. Основные идеи:

1) топологическая (нетерриториальная) фрагментация мира;

2) отказ от монополии государства на многие виды инфраструктурных услуг;

3) корпорации начинают предоставлять все больше инфраструктурных услуг вместо государства;

4) увядающему государству и усиливающимся корпорациям могут противостоять лишь разноуровневые сообщества, создаваемые внутри традиционного гражданского общества, но к нему уже не относящиеся;

5) эти сообщества объединяются в сети (посредством, прежде всего, телекоммуникаций и Интернет) — они соединяют различные топологические фрагменты мира, создавая мировую сеть поверх государственного-корпоративной организации мира.

Третья идентичность является множественной (политарной), но не постмодернистски-множественной, а конструктивистки-множественной. Она базируется не на эклектически соединенных истинах, а на сложной модели разноуровневых метафизических истин со своей конструктивной онтологией истины (истина сложная, но одна). Первая и вторая идентичности являются унитарными, поэтому тотальными и стремящимися к доминированию над другими идентичностями.

Унитарная идентичность, отказываясь от столкновения с другой унитарной идентичностью, разрушается. Поэтому первая и вторая идентичности обречены вступать в конфликт друг с другом и с другими унитарными идентичностями. В этом их слабость при взаимодействии с конструктивной сетевой политарной третьей идентичностью. Политарная идентичность способна поглощать унитарные идентичности без столкновения с ними.

Третья идентичность считает две другие идентичности архаичными и настроена к их конфликту примиряюще. Первая идентичность пассивно-агрессивно настроена ко второй («не трогайте нас, и мы вас не тронем»). Вторая идентичность активно-агрессивно настроена к первой (раскол, ассимиляция, унижение, уничтожение внешних врагов). Обе идентичности (первая и вторая) настороженно настроены к третьей идентичности, считая ее легковесной, идеалистической, бесперспективной.

Поэтому война между первой и второй идентичностями происходит в пользу третьей идентичности. Территориальная фрагментация мира не является обязательным условием топологической фрагментации мира в понимании третьей идентичности. Война не является целью или средством для третьей идентичности. Поэтому носители третьей идентичности являются единственными, кто не готов брать в руки оружие, предпочитая вести войны концептуальные, информационные и экономические. С точки зрения третьей идентичности, и первая, и вторая идентичности обречены на разрушение посредством войны между ними: оболванивать и убивать людей за эти бесперспективные идентичности бессмысленно.

Смысл украинской революции 2013;2014 годов — в опоре на первую идентичность сформировать третью идентичность и предъявить ее в оформленном виде миру. Смысл российской агрессии против Украины — не дать сформироваться третьей идентичности в своем развитом виде в Украине, архаизировать и фашизировать первую идентичность, вынудив ее носителей к военному столкновению с более мощными в военном и ресурсном плане носителями второй идентичности.

Каждая из трех идентичностей присутствует как в России, так и в Украине. Поэтому российско-украинская война первой и второй идентичностей невозможна без внутренних войн в России и в Украине.

Элементы фашизации существуют в первой и во второй идентичностях.

Давайте приведем основные признаки фашизма (национал-социализма) в его наиболее последовательном виде. Фашизм представляет собой союз крупных монополий с государством, ориентация общества на создание колониальной империи (за счет внешних врагов), сплочение общества против этих внешних врагов для экспроприации их бизнесов и аннексии их территорий, нагнетание агрессии в обществе против внешних врагов и готовность к войне с внешними врагами, опора на полицию и армию против общественных протестов и создание военно-полицейского режима, тотальное оболванивание населения через СМИ.

В первой идентичности национальная фашизация является следствием попытки свергнутой власти придать украинскому обществу черты фашизма. Союз государства с крупными монополиями/ в Украине все еще не разрушен: новая власть опирается на временный олигархический консенсус, особенно в ситуации конфликта с Россией. При этом создание колониальной империи как задача в Украине не ставилась и не ставится. Нагнетание агрессии шло исключительно в отношении украиноязычной части Украины (посредством русских телеканалов при попустительстве украинской власти), что порождало обратную агрессию — украиноязычных против русскоязычных граждан Украины и против России. Однако агрессия и враждебность украинцев концентрировалась лишь против свергнутой власти, блокируя тем самым агрессию против русскоязычных. Полицейский режим в Украине был установлен свергнутой властью лишь во время гражданского протеста 2013;1014 годов. А опоры на армию у свергнутой власти не существовало вовсе, наоборот, украинская армия успешно разрушалась с явно заметным участием России. Свобода слова в Украине сохранялась непрерывно, даже без попыток контроля массового сознания свергнутой властью (что, в конце концов, ее и сгубило). В этом смысле украинский национальный фашизм просто не успел сложиться — ему вовремя «дали в морду», хотя отдельные проявления его можно было видеть во время и особенно сразу после гражданского протеста 2013;2014 года.

Вторая идентичность в России сегодня основана на полностью сложившейся системе имперского фашизма, который является развитой формой немецкого фашизма 30−40-х годов ХХ века. Союз крупных монополий и государства с нацеленностью на концентрацию капитала в руках государства. Нацеленность российской государственной политики на создание колониальной империи за счет стран-соседей-врагов, в последнее и нынешнее время — на отъем украинского бизнеса в пользу России и на аннексию украинских территорий. Тотальное зомбирование массового сознания России — создание истерической украинофобии, порождающей агрессию невероятной мощи по отношению к Украине и украинцам (а также другим странам-соседям). Иначе говоря, имперско-фашистская Россия — это постоянная война. Отрицание собственной фашизации в России и перенос обвинений в фашизме на Украину. Опора на полицию в деле репрессий против гражданских протестов и на армию в деле территориальной экспансии российской империи.

Третья идентичность является также идентификационным плацдармом для дефашизации Украины и России. Прорыв фашизма в сетевую коммуникацию, ведет либо к прекращению коммуникации и разрыву дружеских отношений участников коммуникации, либо к поглощению фашизма иными, менее истеричными и агрессивными идентичностями в процесс конфликтной коммуникации. Фашизм принципиально не может поддерживать разноплановую и позитивную коммуникацию в сети.

Если рассматривать перспективы идентичностей, то первую идентичность можно скорректировать (денацифицировать) силой нового украинского государства, переведя понимание этнической нации в политическую нацию. Революцию 2013;2014 годов можно считать также антифашистской революцией, потому что только теперь у новой власти появляется возможность не допустить украинского фашизма. Именно это и пытается делать нынешняя власть. Если ее действия будут успешны, то это позволит избежать фашизации в публичном политическом и масс-медийном пространствах Украины. Однако в целом националистическая украинская идентичность не имеет больших перспектив.

Вторую идентичность тоже можно скорректировать (дефашизировать), постепенно снижая уровень агрессии в отношении внешних врагов в СМИ, и убирая опору на армию и полицию. Однако в остальных аспектах фашизации России все гораздо сложнее. Сама по себе корпоратизация государства российского это хороший тренд. Но монопольный характер корпоратизации при посредстве государства лишает этот тренд перспективы. Союз государства с крупными монополиями в России без революции уничтожить нельзя. Поэтому, не произведя революцию, подобную украинской, Россия неизбежно останется врагом Украины и будет представлять для нее угрозу. Успех украинской революции в значительной степени зависит от России и от ее революции. В этом смысле экспорт украинской революции в Россию не просто неизбежен, но является единственным условием сохранения Украины. Имперская российская идентичность в целом не имеет вообще никаких перспектив.

Третья идентичность является перспективной, хотя и слабо позиционированной внутри первой и второй идентичности. С ее точки зрения, Интернет должен победить телевидение, а сетевая организация сообществ должна победить государство и корпорации. Фрагментация мира в понимании этой идентичности не имеет ничего общего с федерализацией или иностранной оккупацией — это топологическая фрагментация, организация сетей сообществ независимо от территории. Поскольку эта идентичность действует в ином содержательном пространстве, то другие идентичность ее просто «не видят».

2.2 Угроза идентичности как источник современного конфликта в Украине

Основным смыслообразующим элементом доктрины украинского этнонационализма является тезис о «титульном украинском этносе (нации)», а основными инструментами его внедрения — специфическая политика исторической памяти, основанная на сочинении отдельной истории украинского этноса, административно-правовая дискриминация русской культурно-языковой группы, выстраивание новой украинской национальной идентичности на антирусских образцах, символах и ценностях.

Мировоззренческие в широком смысле ценности, именно, язык, вера, история, список почитаемых героев, представление о внешних друзьях и врагах, т. е. то, что с необходимостью должно быть содержанием общей национальной доктрины, противоположны на Западе и юго-востоке Украины и навсегда развели в истории два региона формально единой страны.

Механически созданная в иных исторических условиях, под иные задачи и в рамках отошедших в историю проектов Украина никогда не была по настоящему единой, т. е., единой именно в ценностно-мировоззренческом и культурно-языковом смысле. Термин «раскол» крайне ошибочен, потому, что по существу ложно описывает ценностно-мировоззренческое состояние общества и суть проблемы. Нечему было раскалываться. Искусственно сколоченное большевиками административно-территориальное образование под названием «Украина» могло относительно бесконфликтно существовать лишь в составе более крупного государственного образования — СССР.

Главный итог 20-летней унификации Украины на принципах этнонационализма — доведение принципиальных региональных различий страны до прямого раскола и гражданской конфронтации.

Очевидно, что единственный смысл понятия «титульная нация» заключается в различении среди населения страны особой группы с целью последующего закрепления за ней специальных льгот и преимуществ — назовём такой подход «принципом „титульной нации“». И именно в этом его содержании — вся его несостоятельность и источник разных вызовов и рисков.

Принцип «титульной нации» полностью несостоятелен в силу противоречий спринципом гражданства, который закрепляет за теми, кто его имеет абсолютно равные права, свободы и обязанности. Поскольку всё население Украины на момент распада Союза получило гражданство автоматически, независимо от культурно-языковой принадлежности, то всё оно имеет равные права, свободы и обязанности. Поэтому всё население Украины является гражданами Украины и, в силу этого составляют украинскую нацию. Ещё одной «титульной нации», которая бы существовала параллельно с имеющейся и на этой же территории в принципе быть не может.

Если среди граждан Украины выделяется ещё некая «титульная» нация, то имеется в виду существование внутри украинской нации некоего «титульного этноса». По какому же критерию остальные граждане становятся нетитульными? Очевидно, по критерию этническому, либо культурно-языковому (что в принципе, одно и то же). Но, тогда, согласно логике ситуации, следует немедленно сделать одно из двух: 1) либо лишить «нетитульных» граждан Украины гражданства и сопутствующих ему прав и свобод, либо — 2) отказаться от принципа «титульного этноса» и гарантировать всем гражданам равные права и свободы, в том числе, и право пользоваться русским языком здесь и сейчас.

Очевидно, что первый вариант на Украине невозможен в принципе, а второй реализуется с многочисленными нарушениями украинского же законодательства, прежде всего Конституции. Этнический национализм, по сути, изначально основан на представлении о неравенстве разных народов и культур, конкретно, русских и русскоязычной группы с вытекающей отсюда абсолютно антиправовой дискриминацией русскоязычного населения.