Лекции по экспериментальной патологии, читанные в коллеж де франс 1859—1860

Лекция первая. ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ И ОПРЕДЕЛЕНИЕ МЕДИЦИНЫ

СОДЕРЖАНИЕ. Общие соображения. — Отношение врачебного искусства к медицинским наукам. — Последовательные ступени в развитии науки. — Предмет курса экспериментальной патологии. — Польза физиологии с точки зрения врача.

Господа, освященный временем обычай обязывает каждого профессора в начале его курса дать определение науке, которую он собирается преподавать. Этот способ начинать предмет не лишен некоторых неудобств. В самом деле, для того, чтобы хорошо понять определение науки, разве не нужно уже долго ее изучать? Поэтому казалось бы, что общее определение было бы уместнее дать в конце последней лекции, чем в начале первой.

С философской точки зрения это возражение не лишено значения, но практически предпочтительнее всегда дать в начале курса хотя бы неполное определение различных вопросов, которые составят предмет последующих лекций. Это, действительно, единственный способ ясно определить цель, которой хотят достигнуть.

Что такое медицина? Вот вопрос, который, конечно, не нов; уже несколько столетий, как он поставлен и все же еще не получил удовлетворительного ответа. Есть ли медицина искусство или наука и не составляет ли она лишь часть естествознания"? Каждая из этих точек зрения имела своих сторонников, как это доказывают различные определения, переданные нам классическими авторами. Согласно Гиппократу, медицина заключается в том, чтобы устранять все излишнее из организма и возмещать то, чего ему недостает; другими словами, это есть искусство восстанавливать равновесие в организме. По Геро;

В самые отдаленные времена медицину считали естественной наукой, но представление о ней как об экспериментальной науке совершенно ново.

филу, медицина есть наука о здоровье и знакомство со всеми агентами, способными его сохранить. По Гоффману, это искусство пользоваться физическими и химическими науками для сохранения здоровья. Питкерн, подходя к вопросу исключительно с практической стороны, дал иное определение. Согласно ему, медицинская наука не имеет иной цели, кроме следующей: дана болезнь, нужно отыскать целебное средство. Пинель, становясь на точку зрения натуралиста; совершенно изменил данные проблемы. Для него: дана болезнь, нужно определить ее место в рамках нозологии.

Ни одно из этих определений не удовлетворяет полностью тенденций эпохи, в которую мы живем. Медицина требует применения большого количества наук: анатомии, физиологии, — даже физика и химия несут ей свою дань. Рассматриваемая с этой точки зрения медицина не есть наука сама по себе: собственно говоря, существуют только медицинские науки.

Теперь, есть ли медицина наука или искусство? Этот вопрос второстепенный, так как во всех отраслях человеческих знаний искусство и наука тесно связаны. Научная и чисто теоретическая часть всех наших знаний абсолютно безлична; это истина, рассматриваемая под идеальным аспектом. Но в ее практическом применении необходимо проявляются личные качества индивидов. Искусство — это действие, сказал Аристотель.

На сегодня ограничимся тем, что сосредоточим наше внимание на одном пункте, достойном серьезного изучения: займемся искусством и наукой в их взаимном отношении и рассмотрим взаимное влияние, оказываемое ими друг на друга. В науках нельзя оспаривать импульс, который теория дает практике. В химии и физике нельзя сделать открытия без того, чтобы не обогатить тотчас индустрию массой полезных применений. Но в медицине дело еще обстоит не так: прогресс или изменения в наших физиологических теориях оказывают большею частью лишь сомнительное влияние на практику лечебного искусства, и мы даже видим большое число практикующих врачей, совершенно изолирующихся от физиологии, как будто бы было совершенно бесполезным и даже вредным следить за ее различными течениями. Они довольствуются тем, что лечат своих больных исключительно эмпирическими приемами. Л. Ривьер (из Монпелье), один из современников Гарвея, доходил до того, что утверждал, что открытие кровообращения было лишь простой диковинкой естествознания и не могло дать ни малейшего подспорья практической медицине.

Как объяснить это странное отличие медицины от остальных наук? Нет ли в учении о живых существах специальных условий, благодаря которым теория и практика не могут взаимно содействовать друг другу? Чтобы прямо разрешить это затруднение, нужно подняться выше; нужно изучить путь человеческого ума в его эволюции и в поисках научной истины. С самого начала кажется, что во всех науках теория предшествовала практическому применению. Логика как будто подтверждает это, и, однако, это глубокая ошибка. История учит нас, что развитие идет в обратном направлении и что практика всегда предшествовала теории. Сколько столетий занимались химическими манипуляциями, прежде чем познакомились с основными законами соединения тел? И сколько времени пользовались увеличительными стеклами, прежде чем впервые была формулирована научная теория света?

Итак, в истории каждой науки был период, когда эмпиризм предшествовал теоретическому рассуждению. Человек пытается использовать силы природы задолго до того, как он узнает ее законы; и так как сохранение здоровья есть, наверное, первое из всех благ, то и практическая медицина должна была возникнуть на пороге цивилизации. Как же тогда объяснить несовершенное состояние, в котором мы находим ее теперь при наличии такого замечательного прогресса физических и химических наук? Это зависит от того, что явления, происходящие в живых существах, бесконечно сложнее явлений неорганической природы; действительно, они соединяют в себе свойства неорганических тел с другими свойствами, принадлежащими исключительно им как живым телам. Поэтому нас не должен удивлять этот последовательный ход естественных наук. Мы начинаем с самых простых фактов, чтобы затем постепенно перейти к более сложным. Поэтому в физике и химии наука в некотором отношении создана; в медицине, наоборот, мы еще далеки от цели. Мы все еще в эмпирическом периоде, но понемногу свет проясняется, частные теории соединяются, давая место более общим взглядам, и, хотя медицинская наука еще далеко не основана, она все же с каждым днем обрисовывается яснее. Размышляя о современном состоянии этой науки, я думал, что лучшее средство способствовать ее прогрессу было бы взяться прямо за методическое изучение экспериментальной патологии. Я скоро объясню вам, что я понимаю под этим выражением. Сейчас я ограничусь тем, что скажу, что экспериментальная патология заключается в изучении механизма болезней, т. е. в том, что есть в них самого сложного. Мы ведь всегда изучаем предметы со многих последовательных сторон.

Ампер разделил историю науки, достигшей полного развития, на четыре периода. Каждому из этих периодов, каждому из последовательных ее состояний он дал специальное название. На первой ступени наука аутентическая, или чисто описательная, не выходящая за пределы внешних видимостей; мы довольствуемся тем, что точно описываем предметы, которые видим в окружающем нас мире. Затем мы изучаем скрытые причины, порождающие наблюденные нами явления; исследования наши не останавливаются более на поверхности вещей: это период криптористический. Нам необходимо знать изменения, происходящие в существах, другими словами, изменения, которые они нам являют: это период тропономический. Мы приходим затем к самой высокой ступени науки, какой нам дано достигнуть; Ампер называет этот период криптологическим; в нем мы постигаем законы, управляющие последовательностью естественных явлений в определенном порядке; тогда именно, зная общее правило явлений, в некотором смысле их исходную точку, мы можем предсказать факты, которые должны наступить, и даже указать эксперименты или расстройства, могущие изменить их развитие. Таков, повторяю, наиболее возвышенный пункт, такова крайняя граница, которой может достигнуть человеческий разум; нам не дано в удел идти дальше.

Итак, в биологических науках нужно сначала описать и классифицировать животных и различные предметы, которые представляет нам природа. Так же точно изучали и болезни, но, кроме этого, делали и усилия лечить их, не имея, однако, никакого точного понятия ни об анатомии, ни о физиологии. В позднейшую эпоху мы вступили во второй период научной эволюции, который в науках зоологических был представлен нормальной анатомией, а в науках медицинских — патологической анатомией. Но в физиологии одна простая анатомия трупа так же недостаточна, как и в медицине. Нам нужна анатомия живого тела, — поэтому мы прибегли к вивисекции. Но ясно, что сами по себе вивисекции не составляют всех тех средств, которыми пользуется экспериментальный метод; физиологу необходимо знать физические и химические науки, чтобы он мог не только наблюдать, но и истолковывать явления, им вызванные. Здесь кончается параллелизм, который мы хотели провести между медициной и физиологией. Медицина отстала: она находится лишь во втором периоде своей эволюции и в действительности не вошла еще в период экспериментирования, на который физиология уже вступила.

Поэтому, чтобы отдать себе отчет в том, что происходит в больном теле, необходимо в такой же мере, как при изучении условий физиологических явлений, организовать вивисекции для изучения патологии. Если для изучения физиологии потребны здоровые субъекты, то для исследований патологии нужны субъекты больные. Их даже придется сделать больными искусственными приемами: одним словом, нужно, чтобы знание внешних агентов и их действий на организм проникло в экспериментальную патологию. Этим, конечно, будет оказана огромная услуга терапии.

В этом курсе экспериментальной патологии мы хотим объединить в изучении, подводя под общий закон, состояние здоровья и состояние болезни: одним словом, мы будем сравнивать здоровых субъектов с субъектами больными. Полезно предусмотреть все возражения, которые может возбудить этот прием. Как отнестись к индивидуальным идиосинкразиям? К самой сущности болезни или диатезу и т. д. На эти вопросы мы ответим, что прогресс во всех науках заключается в том, чтобы упрощать проблемы, вводя в изучение самых сложных явлений знания, вытекающие из более простых и лучше известных фактов. Так, именно математика оказала огромные услуги физике, химии, и эти две науки вместе служат разработке физиологии. Вы видите теперь, почему я хочу ввести физиологию в изучение медицины; это для того, чтобы иметь возможность анализировать сложные явления, сводя их к более простым условиям.

Возвратимся теперь к определению, которое я вам обещал и от которого я временно отклонился. Многие, сказал я, думают теперь, что медицина как реальная наука не существует, что она является соединением различных медицинских наук. Что касается меня, то я откровенно признаю, что в медицине существует лишь одна наука и что эта наука есть физиология в приложении к здоровому и к больному состоянию*.

В самом деле, всякая наука может выражаться проблемой, для которой нужно найти решение; в физиологии это есть проблема жизни во всех ее проявлениях.

Практическая цель науки о жизни будет, очевидно, состоять в том, чтобы предупреждать болезни и излечивать от них, но этот признак не может войти в определение, так как никогда нельзя характеризовать чистые науки практическими целями, которые они себе ставят.

Из двух курсов мы один посвятим экспериментальной патологии, другой — оперативной физиологии**. В этой части курса мы ставим целью показать вам практические опыты.

Я предполагаю сблизить оба эти предмета, чтобы показать вам, какой линии следует держаться при изучении научных вопросов. Наблюдатель должен быть одинаково способен собирать новые факты, как и критиковать и объединять их после их открытия.

В нашем курсе экспериментальной патологии мы прежде всего попытаемся, как мы уже сказали, вызвать у животных некоторые патологические условия и изучим законы, ими управляющие.

Нам нужно, действительно, удовлетворить двоякую тенденцию научного ума, который, с жадностью отыскивая общие законы и теории, безжалостно отбрасывает их, если они не находятся в полном соответствии с фактами.

Вместе с тем у нас будет случай показать вам, что физиологические представления никогда не должны быть отделяемы от клинического наблюдения; только через плодотворное объединение клиники с физиологией мы придем к осуществлению столь желаемого всеми друзьями положительной медицины прогресса***.

В действительности законы, управляющие явлениями жизни, всегда одни и те же как в нормальном, так и в патологическом состоянии; в настоящее время есть очень много фактов, доказывающих это. Отсюда вытекает, что нельзя понять механизм болезни, если предварительно не знать механизма нарушенных функций, к ним относящихся. Рациональное лечение болезни должно быть направлено на ее физиологический механизм. Итак, физиология—это научный стержень, на котором держатся все медицинские науки.

См. «Legons de physiologie operaioire», Paris, 1879; настоящий том заключает лишь лекции по экспериментальной патологии.

Клиника должна обязательно быть основой медицины. Объектом изучения для врача является больной и именно клиника знакомит его с ним. Физиология приходит затем лишь как наука, объясняющая то, что мы наблюдаем, так как по существу наука есть лишь объяснение явлений. Но в этих объяснениях медицина должна идти постепенно, никогда не уклоняясь от строгого клинического наблюдения; без этого она пойдет по ложному пути. К несчастью, есть врачи, которые, спеша все понять, искажают клинические факты, дабы подогнать их к своим физиологическим гипотетическим или.