Трансформация легенды об Агасфере в лирике Н. Минского

Трансформация легенды об Агасфере в лирике Н. Минского

Одна из тем, характерных для поэзии Николая Минского, «мотив бесконечного, бесплодного и все же неугомонного и неизбежного странствования» [7. С.383] раскрывается в цикле стихов об Агасфере.

Христианская легенда о «Вечном Жиде» появилась в литературе в XIII веке и в трактовке каждого автора обретала все новые модификации. Легенда об Агасфере возникла под влиянием религиозно-мифологических представлений о том, что «некоторые люди являют собой исключение из общего закона человеческой смертности и дожидаются эсхатологической развязки» [6. С.34]. Легенда о «вечном жиде» принадлежит к тем творениям, которым обеспечена долгая жизнь" [11. С.296]. К. Юнг утверждал, что этот персонаж, не называйся он Агасфером, «все равно возник бы под другим именем» [11. С.296]. С. Аверинцев подробно рассматривает момент рождения легенды, эволюцию «агасферовского» сюжета в литературе и подтверждает мнение П. Флоренского о том, что легенда — «это очищенная в горниле времени ото всего случайного, просветленная художественно до идеи, возведенная в тип сама действительность» [9. С.01]. Почти все литературные обработки легенды о «вечном жиде» относятся, главным образом, к XIX столетию. К образу Агасфера обращались в разное время И. Гете, Ф. Шубарт, Б. Шелли, В. Жуковский, Э. Кинг, Э. Сю и, наконец, Н. Минский Ю. Айхенвальд, критически оценивая творчество Николая Минского, писал, что Минский «любит играть антитезами» и «порою не столько мудр, сколько мудрит», что «у него Прометеи и Агасферы, и Христос как бы низведены со своих мировых вершин и втиснуты в рамки нашей общественности» [1. С.366]. В цикле об Агасфере Минский и «мудрит», и использует антитезы, но с утверждением, что поэт «ниже своих тем» [1. С.366] согласиться трудно. Поэт предлагает собственную трактовку образа, отличную от общепринятого толкования библейской легенды.

В России наиболее распространенной литературной версией «Вечного Жида» является поэма Василия Жуковского. Образ Агасфера в интерпретации Жуковского совпадает с традиционным толкованием легенды до момента проклятия. Дальше поэт использует сюжет скитаний героя как возможность передать основные события мировой истории и изобразить судьбу героя как символическое «пробуждение подлинной любви и к жизни и к людям» [3. С.489]. Жуковский описывает момент предсказания, подчеркивая глубокую скорбь Христа о человеке с безжалостной, холодной душой. Именно образ Богочеловека оказывается в центре повествования:

… Агасфер стоял тогда В дверях.

Его он оттолкнул от них Безжалостно.

С глубоким состраданием Несчастному, столь чуждому любви,.

Он поднял скорбный взгляд на Агасфера И тихо произнес: «Ты будешь жить, Пока я не приду», — и удалился. [3. С. 411].

У Минского тот же сюжет представлен кратко, но емко. В двух строках он описывает и причину, и суть наказания:

И проклял в нем Господь неверье и гордыню, Пройдя пред ним с венцом терновым на челе.

(«Агасфер»).

Когда перед его порогом шел смиренный Друг страждущих, с венцом терновым на челе И был отвергнут им и проклял в нем гордыню.

(«Сон Агасфера»).

Для Минского важно передать душевное состояние своего героя. Трагедия Агасфера в невозможности обрести покой, невозможности любви, в одиночестве и неверии.

Минский не углубляется в подробности происхождения героя и пересказывает его историю лишь с момента пророчества: «за то, что ты отверг небесную святыню, ищи святыню на земле» («Агасфер»). Причиной проклятия «Вечного Жида» у Минского становится «неверье и гордыня», в то время как согласно легенде Агасфер оскорбительно отказал Христу в кратком отдыхе и безжалостно велел идти дальше [6. С.34]. Следовательно, наказание последовало за его жестокость, отсутствие любви к ближнему.

В конце XIX века русский поэт, охваченный идеей богоискательства, создает образ титана равного Богу:

Родился с Господом в один он день и час, И полюбив людей любовью, чуждой вере, Хотел спасти их и не спас. [5. С. 207].

минский легенда христианский агасфер Уже в первой строфе автор выдвигает оригинальную мысль о том, что Агасфер и Христос ровесники, хотя, по свидетельству С. Аверинцева, монах Роджер Уэндоверский утверждал, что при встрече с Христом его оскорбителю было 30 лет. В более поздних источниках акцент переносится с возраста Агасфера на его наказание и раскаяние.

Минский называет Агасфера «человеко-демон» [5. С.208]. Возможно это определение возникло не без влияния ницшеанской идеи Сверхчеловека. Человек, по Ницше «обречен на боли и мучения жизни, от которых нет спасения ни в Боге, ни в человеческих идеалах» [8. С.71−72]. Минский подобным образом описывает состояние героя: «Я как больной, что мечется в бреду, в болезни почерпая силы» («Сон Агасфера»), «Вновь стрела в мое сердце впилась. Вечно новым кольцом вкруг души обвилась» («Вечерние размышления Агасфера»).

Вл. Соловьев в ницшеанском Сверхчеловеке видел «прообраз Антихриста» [8. С.77]. У Минского Антихристом представлен странствующий Агасфер, терзаемый противоречиями: «он все отверг любя» («Агасфер»); «забытый смертью, чуждый жизни» («Видение Агасфера»); «он шел усталый, как всегда, и, как всегда, неутомимый» («Сон Агасфера»).

Минский рисует героя многоликого, тщетно ищущего правды — «Я снова в поиски за правдою иду» («Сон Агасфера»); отчизны — «в напрасных поисках отчизны» («Видение Агасфера»); святыни — «он в людях ищет Бога и не надеется найти» («Агасфер»). Бесплодный поиск героя дает возможность автору погрузиться в «сферу интеллектуальных размышлений» [7. С. 383]:

И этот пышный век похож на древний храм Египетских жрецов: снаружи блеск чертога, Внутри — торжественно моления звучат, Но там, в святилище, но там, на месте Бога, Но там под алтарем сидит священный гад.

(«Сон Агасфера»).

Поэт не преследует цели описать историю земли за время скитаний героя, как это было, например у Жуковского, но предлагает свой вариант финала легенды в «Сне Агасфера», когда герой «видит гибели отрадную картину»:

Пахнул невыносимый зной.

Все почернело, задымилось.

Вода, что кровь, кипит в реке.

Там тени красные, смятенны, По красным улицам бегут, Там крики тщетные растут.

Перед читателем предстает момент апокалипсиса, страшная кончина всего живого, к которой не готов даже страждущий смерти Агасфер: «И с воплем Агасфер проснулся» («Агасфер»). «Грешник, пораженный таинственным проклятьем» [6. С.34], обречен скитаться до следующей встречи с Христом и мириться с мученической судьбой, так как «для искупления нужно великое послушание. Путь ко второму пришествию требует активной мужественности» [2. С120].

В цикле стихов об Агасфере Минский устанавливает «связь между мотивами „блуждания“ и „бесцельности и бесконечности“ (в том числе и с вариантом мотива „бесконечности“ — мотивом „невозможности смерти“)» [10. С. 122], характерных для поэзии символистов. Образ «Вечного Жида» встречается у Ф. Сологуба, К. Бальмонта,.

B. Брюсова. «В этом смысле Агасфер является персонификацией оксюморона — невозможности как жизни, так и смерти. Потому он, подобно Сфинксу, является великой мировой загадкой» [10. С.122].

Не все стихи цикла повествуют только о герое христианской легенды, нередко автор «оглядывается на самого себя» [7, 383], намеренно не называя имени героя:

Я тот, кто осужден без отдыха идти, Без отклика взывать, изнемогать без славы [5. С. 210].

Минский прослеживает связь судьбы вечного странника и поэта в противопоставлении себя и общества:

Ты хочешь знать, давно ль я стал таков И от каких невзгод жестоких?

Поймешь ли их? Тебе, случайностей рабу, Довольно быть на миг обласканным Фортуной.

Не так рождается печаль души могучей [5. С.209].

Помимо одиночества автора и героя, в цикле об Агасфере отразилась идея «меонизма», описанная Минским в трактате «При свете совести» и поэтически выраженная в программном стихотворении «Два пути». Поэт утверждал, что «нравственная проблема заключается не столько в борьбе добра со злом, сколько в борьбе добра с добром, в борьбе двух идеалов добра, ведущих нас в противоположные стороны, но к одной и той же цели» [4. С.268]. Двойственность явно прослеживается не только в характере героя: «Я тот, кто, всех любя, всем стал невольный враг, Чья грудь полна молитв, а речи отрицанья» [5. С. 210], но и в возможности выбора одного из путей добра. Благо для Агасфера — это собственная смерть, и Минский описывает два возможных способа достижения вечного покоя, используя традиционный прием сна. В видениях Агасфер находит то, к чему всей душой стремится. В первом случае герой обретает веру в виде спустившейся с небес книги: «ту книгу Книгою зовут. В начале там прочтешь: «В начале…» («Видение Агасфера»); другой путь жесток и страшен — конец мира, всего живого ради полного покоя (небытия). Агасфер просыпается, так и не совершив выбора: «Я сам — своя судьба и вечен оттого» («Ты хочешь повесть знать моих морщин глубоких.»). Утверждение собственной могучей души, над которой «случайное не властно» роднит странника и поэта. Духовное родство героя и автора прослеживается в поиске веры:

Я тот, чей страстный дух во всех кумирах века Искал богов, но идолы обрел.

Кто водрузил сомнений черный стяг На всех вершинах мысли и познанья [5. С.210].

В этих строках герой библейской легенды трансформируется в бунтаря, некий всевышний разум с духом сомнения. Но уже следующие фразы описывают покорившегося грешника:

Ступай, пока зовет и гонит грозный Бог.

И я вставал и шел, покорный грозной силе [5. С.211].

Со слов Г. Полонского, сам Минский «ничуть не напоминает мифический образ вечного странника» [7, 383], однако в его поэме немало духовного автобиографизма. Это усиливает впечатление новизны авторской трактовки известной легенды, которая приобрела актуальность в период богоискательства на родине Минского в России рубежа XIX — ХХ веков.

Библиография

• 1. Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. — М.: Республика, 1994.
• 2. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. В 2-х тт. — М.: Искусство, 1994. — Т. 1.
• 3. Жуковский В. А. Сочинения. В 3-х тт. Т. 2: Баллады; Поэмы; Повести и сцены в стихах / Сост. и коммент. И. М. Семенко. — М.: Худож. лит., 1980.
• 4. Записки петербургских Религиозно-философских собраний (1901;1903 гг.) / Общ. Ред. С. М. Половинкина. — М.: Республика, 2005.
• 5. Минский Н. М. Полн. Собр. Стих. В 4-х т. Т. 1: Белые ночи. — СПб.: Издание В. Пирожкова, 1907.
• 6. Мифы народов мира. В 2-х т. Т. 1. — М.: Советская энциклопедия, 1980.
• 7. Русская литература ХХ в. (1890−1910) / Под ред. С. А. Венгерова. В 3-х тт. Т. 1 — М., 1914.
• 8. Синеокая Ю. В. Проблема сверхчеловека у Соловьева и Ницше // Вопросы философии. — 2002. — № 2.
• 9. Флоренский П. А. Столп и утверждение истина: Опыт православной теодицеи. — М.: АСТ, 2003.
• 10. Ханзен-Леве А. Русский символизм. Система поэтических мотивов. Ранний символизм. — СПб.: Академический проект, 1999.
• 11. Юнг К. Г. Бессознательное рождение героя // От Эдипа до Осириса. — М., 1998.