Клятва как фидеистический речевой жанр

КЛЯТВА КАК ФИДЕИСТИЧЕСКИЙ РЕЧЕВОЙ ЖАНР

Отмеченная антропоцентрической направленностью современная лингвистическая наука помещает в центр исследовательского внимания проблему «язык и личность», в решении которой приоритетным становится пристальный интерес к продуктам речевой деятельности говорящего субъекта — речевым произведениям, всегда, так или иначе, жанрово-оформленным. Активно развивающееся в связи с этим жанроведческое направление, основанное на выделении речевого жанра (в дальнейшем РЖ) в качестве базовой единицы речи, обозначило ряд возможных аспектов исследования речежанровой организации. Среди них описание РЖ как языковой реализации некоего типа коммуникативного поведения и мышления, включающего особый образ мира. Данный аспект рассмотрения РЖ составляет один из частных моментов решения важнейшей теоретической и методологической проблемы «жанр и язык», обусловленной объективной функциональной и генетической близостью РЖ и языка, о чем писал ещё М. М. Бахтин.

Организуя социальное взаимодействие и упорядочивая коммуникацию, РЖ активизируют те или иные стороны коммуникативного поведения человека, способы его мироощущения и реализуют в итоге те или иные языковые функции.

Определяя систему функций языка и речи, Р. О. Якобсон выделил среди прочих универсальных, то есть присущих любым языкам во все эпохи, функций призывно-побудительную, направленную на регуляцию поведения адресата сообщения. В качестве частного случая таковой называется магическая (заклинательная) функция, основанная на вере в сверхъестественные свойства слова.

Данная функция, по мнению Н. Б. Мечковской, базируется на не конвенциональной трактовке языкового знака, представлении о слове не как некоем условном обозначении некоторого предмета, а как его части.

Если слово представляет собой обязательную часть обозначаемого предмета, то, воздействуя на слово, человек может воздействовать и на сам предмет, может «назвать имена действий и предметов, и тем самым вызвать их появление». Рассуждая о мифе, об изоморфности имени и вещи, А. А. Потебня писал, что в наивном, мифологическом («простонародном») сознании:

«человек не только не отделяет слова от мысли, но даже не отделяет слова от вещи» «между родным словом и мыслью о предмете такая тесная связь, что изменение слова казалось непременным изменением предмета».

Ср. характерную с этой точки зрения русскую поговорку: лёгок на помине кто-л. (О том, кто появляется в тот момент, когда о нём говорят (или думают).

Оказываясь первоначальной формой человеческого мышления, магия составляла поначалу основу всей жизни человека: «человек поначалу не умел думать иначе, кроме как в терминах магии».

В ряде философских и лингвистических концепций магическая функция языка считается основной, именно в ней видится:

«фундаментальное предназначение языка», ибо «язык появился как носитель и средство выражения веры в то, что он несёт». «Знаковое, символическое видение мира через звуковую реализацию может родиться только благодаря изначальной вере в исходную связь между знаком и денотатом».

Установлено, в филогенезе ритуальное действие было первым семиотическим процессом, на основе коего формировался язык:

«Именно ритуал был тем исходным локусом, где происходило становление языка как знаковой системы, в которой предполагается связь означаемого с означающим, выраженным в звуках».

По мнению М. М. Маковского, «именно в лоне магического мышления развились так называемые первого значения, облеченные в определенную первую форму, которые фактически явились предшественниками разветвленной лексико-семантической системы индоевропейских языков на более поздних этапах эволюции».

Развивая идею о магии слова и рассматривая язык с позиций акустики, В. М. Зазнобин приходит к довольно интересным выводам о том, что «язык, речь действительно являются средством „магического“ воздействия на мир». При этом под магией слова и магией текста понимаются «объективные возможности воздействия на течение событий в Мире». Жизнь мироздания — это разнородные колебательные процессы, находящиеся во взаимодействии. Сам человек тоже колебательная и автоколебательная система, вследствие чего приходящие извне «вибрации» и собственные «вибрации» человека оказывают воздействие и на него самого. С этих позиций «живое слово (произносимое в акустическом диапазоне частот или произносимое человеком „мысленно“ в его субъективном внутреннем мире) способно оказывать воздействие через каскад разного рода природных и техногенных излучений на всё, что есть в мироздании».

Феномен не конвенционального восприятия языкового знака является тем психолого-семиотическим механизмом, который лежит в основе фидеистического отношения к языку (от лат. fides — вера). Фидеистическая коммуникация, противостоящая земному, человеческому общению, сопрягается с важнейшими, нередко критическими ситуациями в жизни верующего человека. По словам М. Мосса:

«В основании магии существуют аффективные эмоциональные состояния, порождающие иллюзии. Эти состояния не являются индивидуальными, а происходят из смешения собственных чувств человека и чувств всего общества».

Особый драматизм и напряженность фидеистической коммуникации связывается с обращением человека к высшим силам — во всем его превосходящим, обычно невидимым и никогда не познаваемым до конца.

Фидеистическое общение, связанное со стремлением человека воздействовать на мир при помощи трансцендентных возможностей слова, реализуется в определенных жанровых формах. Среди РЖ, которые устойчиво ассоциируются с фидеистической коммуникацией, особое место занимает РЖ клятва. Клятва — торжественное уверение в чём-л., обещание, подкреплённое упоминанием чеголибо священного для того, кто уверяет, обещает. Н. Б. Мечковская рассматривает данный РЖ (наряду с обетом и присягой) с учётом его преобладающей модальности в системе РЖ `обещания', имеющих в своем составе глаголы, само употребление которых означает совершение соответствующего интеллектуального действия: клянусь (обещаю, присягаю). Обозначенная группа РЖ, на наш взгляд, с определенной оговоркой может быть дополнена и такими жанровыми формами, как божба и зарок. Полагаем, что вопрос о жанровых границах обозначенных форм фидеистического общения предполагает отдельное научное рассмотрение. В рамках же проводимого исследования примем в качестве исходного положения то, что божба, зарок, обет, присяга являются под жанрами РЖ `клятва'. О сущностной близости указанных РЖ в определенной мере свидетельствует лексикографическое описание слов, являющихся номинациями РЖ: божба клятва именем Бога, обет — торжественное обещание, обязательство, данное из религиозных побуждений. Клятва, зарок, зарок — клятва; обет, обещание не делать чего-л., присяга — официальное торжественное обещание, клятва соблюдать верность, какие-л. обязательства, поступать согласно с законом.

Помимо этого, исследуемый РЖ граничит с такими жанровыми формами, как обещание — добровольное обязательство выполнить что-л. и уверение / убеждение: уверение — заверение в чём-л. (ради стремления убедить, уверить кого-л. в чём-л.), убеждение — к глаголу убеждать (в 1знач.)/ убедить. Заставить поверить чему-л., уверить в чём-л. Принципиальное отличие клятвы от обозначенных РЖ состоит в том, что предикат `клянусь' имеет на одно актантное место больше, чем предикаты `обещаю' и `уверяю'. Это актантное место может занимать некий `субъект', `лицо', исполняющее роль свидетеля клятвы и гаранта ее исполнения. Функцию свидетеля чаще всего выполняют божественные силы (небо/ небеса как их обитель), стоящие над временем и переменчивыми земными обстоятельствами, ибо действие клятвы почти всегда распространяется за пределы настоящего. Имя Бога, единственного свидетеля всех клятв, является ключевым компонентом клятвенной формулы. В русском языке для обозначения клятвы именем Бога имеется особая лексема `божиться', т. е. клясться именем Бога в подтверждение правильности своих слов; говорить `ей-богу', и междометие `ей-богу' (а также `ей-ей') которое в разговорной речи употребляется для подтверждения чего-л., уверения в чем-л.; в самом деле, действительно):

• — Не сказал, клянусь Богом, не сказал. Вот тебе крест. (Б. Васильев. Были и небыли).
• — Именем Творца, Вечного и Неназываемого, принимаю на душу свою часть ноши тех, чьей мышцей держится свод мироздания, и клянусь никогда, ни по доброй воле, ни по злому мышлению. (М. Лазарчук, М. Успенский. Посмотри в глаза чудовищ).
• — Я призываю в свидетели Аллаха всевышнего и его посланца Мухаммеда, да будет молитва Аллаха всевышнего над ним и мир, в чистоте моих тайных помыслов в отношении тебя и клянусь в этом Кораном. (В. Дегоев. Мирянин).
• — Я вам клянусь и призываю Бога в свидетели, что никогда не выйду за вашего сына без вашего согласия. (Ю. Безелянский. В садах любви).
• — Клянусь золотым крестом и Святым Духом (Е. Пермяк. Бабушкины кружева).
• — Там были такие подробности, которых она знать не могла, клянусь небом! (Э. Радзинский. Княжна Тараканова).
• — Клянусь мадонной, не видел! (В. Конецкий. Начало конца комедии).

Кроме того, обозначенное актантное место может занимать некий класс объектов, называющих залог клятвы, который указывает на что-либо святое, особо ценное, дорогое для того, кто произносит клятву. Человек в качестве залога клятвы помещает то, кем или чем он дорожит и кого/чего боится лишиться в случае нарушения клятвы. В качестве залога клятвы оказываются: дети (внуки) того, кто клянётся:

• — Клава Ивановна, — Ефим приложил обе руки к сердцу, — клянусь детьми. Даю вам честное благородное слово. (А. Львов. Двор).
• — Клянусь своими двумя сыновьями. (В. Шахиджанян. 1001 вопрос про это).
• — Дочкой клянусь. (О. Павлов. Дело Матюшина),
• — Клянусь, никогда не повторится. Внуками клянусь (Б. Левин. Блуждающие огни).
• — Клянусь будущим своего рода. (А. Сурикова. Любовь со второго взгляда), его родители (память о покойных родителях).
• — Клянусь памятью отца! (Ю. Визбор. Завтрак с видом на Эльбрус).
• — Отцом-матерью клянусь, я его выведу на чистую воду (Б. Екимов. Житейская история), его собственные: жизнь.
• — Клянусь своей жизнью, клянусь своей покойной мамой и здоровьем своего родного сына: это был последний раз (А. Львов. Двор).
• — Счастье — Счастьем моим клянусь! Вот тебе моя рука, назови меня тогда дрянным, бесчестным человеком, если я допущу до аукциона. Всем существом моим клянусь! (А. Чехов. Вишневый сад).

Любовь — Клянусь. Клянусь моей любовью к вам, великий государь (А. Архангельский. Александр І), здоровье — Если бы он умел делать ваксу, то я, клянусь здоровьем. (А. Эппель. Сладкий воздух).

— Честь я на самом деле был болен, да клянусь вам честью! (В. Высоцкий. Опять дельфины) и т. п.

Также: — Но, клянусь всем, что было у меня дорогого в жизни, я описан несправедливо (М. Булгаков. Театральный роман). Человек может предоставлять своим судьям право выбора залога клятвы:

— Клянусь тебе, клянусь, чем хочешь… (В. Шукшин. Приезжий).

Магический заряд клятвы усиливается указанием расплаты:

— Клятва моя нерушима, и пусть меня и мой род покарают силы небесные, если я нарушу её по своей воле. Клянусь (Б. Васильев. Ольга, королева русов).

Клянусь, пусть расшибет паралич, если вру (Д. Донцова. Дама с коготками).

• — С места этого не сойти — исправлюсь! Клянусь вам. (Н. Стаднюк. Максим Перепелица) «не сойти мне с этого места!», который используется в качестве клятвенного уверения в своей правоте).
• — Клянусь тебе! Хоть бы мне пришлось потерять руку или ногу! (Г. Адамов. Тайна двух океанов).
• — И пусть отсохнет моя правая рука, если я нарушу эту клятву, пусть отсохнет в ту минуту, как только я проведу первую линию (А. Бек. Талант (Жизнь Бережкова) (фразеологизм «руку даю на отсечение!», расцениваемый как клятва в истинности чего-л.
• — Если бы Бог дал, если бы услышал я крик новорожденного… — не сойти мне с места, пусть Бог тут же возьмет мою душу. Клянусь, от счастья плакал бы (Ч. Айтматов. Белый пароход) и т. п., также:
• — Если я нарушу или отступлю от этой клятвы, пусть меня покарает суровый закон русской национальной революции и падёт на меня презрение всего русского народа (Д. Соколов. Фашисты снова под Москвой).

По утверждению М. Мосса, суть клятвы состоит в том, чтобы изменить состояние предмета, придать ему религиозный характер. В рамках клятвенного обещания естественный язык оказывается орудием общения человека с невидимым миром, высшей реальностью. Освящаемое клятвой обещание переводится в сферу священного, получает свидетельство со стороны высших сил. Таким образом, в клятве соприкасаются две сферы бытия: социальная, человеческая и сакральная, божественная, изначально противопоставленные в фидеистической коммуникации. С одной стороны, клятву, как и другие жанровые формы магического, можно связать с юридическим договором, поскольку и то, и другое носит ритуальный характер: в обоих случаях присутствуют «обязательные слова и жесты, облеченные в торжественные формы». С другой стороны, клятва напоминает в некотором роде священнодействие, хотя таковой, по мнению М. Мосса, не является. Действия, сопрягаемые с клятвой, обладают особым эффектом, создают нечто большее, нежели установление договорных отношений между человеческими существами. Они перестают быть юридическими, но становятся действиями религиозными и магическими. Клятва оказывается религиозным актом, «хотя и весьма специфичным с точки зрения традиционной религиозности».

Современное сознание воспринимает клятву, прежде всего, как словесный ритуальный акт. Но лингвосемиотические факты говорят о том, что первоначально в основе ритуала клятвы лежало телодвижение, жест. Более того, органичная связь с невербальной коммуникацией характерна для всех устных фидеистических жанров, в том числе и клятвы. Фидеистическое слово зарождалось как вербальная часть ритуала, и оно сохраняет эту близость. По мнению Н. Б. Мечковской, в древнейших ритуалах жест и телодвижение филогенетически предшествовали слову. Слово `клятва' (известное всем славянским языкам) связано с праславянским глаголом *kloniti: славянин во время клятвы склонялся до земли, касаясь ее рукой. Общеславянское слово `присяга' того же корня, что и глагол `сягать, то есть доставать до чего, хватать, достигать. Ритуал присяги первоначально состоял в прикосновении, символизировавшем близость, причастность к некоторому значимому предмету (обрядовому символу) — земле, священному камню, жертвенному очагу, оружию и т. п.: Он положил руку на меч, лежавший на книге, и сказал:

• — Обещаю и добродетельно клянусь исполнить обещанное (Л. Андреев. Иго войны), Цесаревна взяла крест, стала на колени и воскликнула: «Клянусь этим крестом умереть за вас!» (Н. Гейнце. Дочь Великого Петра). Примечательно, что ритуальный жест или телодвижение сохраняются в светских ритуалах присяги и клятвы в настоящее время (например, ритуал судебной или должностной присяги на Библии, своде законов или конституции). Прикосновение к обрядовому символу может заменять поднятие вверх правой руки:
• — Клянусь! — сказал Лихонин, поднимая вверх руку. — Клянусь вам, чем хотите (А. Куприн. Яма).

В христианской традиции есть такое понятие, как целовать крест, то есть, целуя крест, давать клятву, обет, или крестное целование — присяга, клятва, подтверждаемая целованием креста.

Свидетельством глубокой укорененности в человеческой психике древних ритуальных движений становятся некоторые общезначимые жесты, телодвижения, позы. Итак, вопрос о функционировании языка представляется онтологически релевантным для постижения природы РЖ. Реализуя те или иные языковые функции, каждая жанровая форма обнаруживает свой тип коммуникативного поведения, свой способ мироощущения, которые в итоге и определяют ее положение в речежанровом пространстве. Основанная на вере в волшебные силы слова и издревле прочно связанная с сакральной сферой общественного сознания, клятва прибывает в лоне фидеистической коммуникации, что обуславливает механизм ее реализации, ее жанровую структуру.

• 1. Бахтин, М. М. Проблема речевых жанров. Из архивных записей к работе «Проблема речевых жанров. Проблема текста» // Бахтин, М. М. Собр. соч.: в 5 т. Т. 5. Работы 1940;х — начала 1950;х годов. М., 1996. С. 181.
• 2. Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб., 2001.
• 3. Дементьев, В. В. Аспекты проблемы «жанр и язык»: жанры речи и. «язык речи»? // Жанры речи. Саратов, 2009. Вып. 6. С. 5−22.
• 4. Зазнобин, В.М. «Магия слова»: в понимании физиков // Отражение русской ментальности в языке и речи. Липецк, 2004. С. 27−44.
• 5. Иваницкий, В. В. Язык и вера. К основанию фидеистической концепции // Антропотекст — 1. Томск, 2006. С. 174−181.
• 6. Карабыков, А. В. Речевой жанр клятвы в истории культуры // Изменяющаяся Россия: новые парадигмы и новые решения в лингвистике: материалы междунар. науч. конф. (Кемерово, 29−31 авг. 2006 г.). Кемерово, 2006. Ч. 3. С. 226−231.
• 7. Киклевич, А. К. Притяжение языка. Olsztyn, 2008. Т. 2. Функциональная стилистика. С. 96−97.
• 8. Копочева, В. В. Слово в фидеистической парадигме // Юрислингвистика-6: Инвективное и манипулятивное функционирование языка. Барнаул, 2005. С. 231−254.
• 9. Маковский, М. М. Язык — миф — культура. Символы жизни и жизнь символов. М., 1996. 330 с.
• 10. Мечковская, Н. Б. Язык и религия. М., 1998. 352 с.
• 11. Мосс, М. Социальные функции священного // Мосс, М. Избранные произведения. СПб., 2000. С. 107−232.
• 12. Потебня, А. А. Слово и миф. М., 1989. С. 206.
• 13. Топоров, В.Н. О ритуале.

  Введение

  в проблематику // Архаический ритуал в фольклорных и раннелитературных памятниках. М., 1988. С. 22.

• 14. Потебня, А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976. С. 124.
• 15. Этимологический словарь славянских языков / под ред. О. Н. Трубачёва. М., 1983. Т. Х. С. 38. антропоцентрический лингвистический речь
• 16. Якобсон, Р. О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против». М., 1975. С. 197−203.