Унтер Пришибеев. 
Мастерство Антона Павловича Чехова как сатирика

Ранние произведения А. П. Чехова лишний раз подтверждают, что гоголевские сатирические персонажи не отошли в прошлое, что они получили новое обличье на новой стадии развития капиталистического общества, в условиях политической реакции 80-х годов.

В рассказе «Унтер Пришибеев» Чехов создал как бы новый вариант типа Держиморды и тем самым подчеркнул обобщающую силу гоголевского образа. «Унтер Пришибеев» был написан Чеховым в пору сотрудничества в юмористических журналах (в 1885 г.) и предназначался для журнала «Осколки». Первоначально рассказ носил заглавие «Сверхштатный блюститель». Цензура не пропустила его. Цензор объяснил запрещение тем, что в рассказе резко преувеличенно «описываются уродливые общественные формы, явившиеся вследствие усиленного наблюдения полиции». А. П. Чехов послал рассказ в «Петербургскую газету». Там он был напечатан в конце 1885 г. под заглавием «Кляузник». Через 15 лет писатель включил рассказ в собрание сочинений и не только не смягчил егo, а, напротив, усилил обличение царского строя. Особенно заострил он, пользуясь методом сознательного преувеличения, центральный сатирический персонаж, именем которого назвал рассказ — унтера Пришибеева. Унтер Пришибеев, как и Держиморда, стоит на защите власти. Грубая деспотическая сила, слепое угодничество делают оба эти типа в нашем сознании символами самодержавно-полицейского строя.

Суд, законы как будто бы не на стороне Пришибеева, в послереформенное время как будто предоставлена большая свобода народу. Мировой судья даже осуждает на месяц Пришибеева. А. П. Чехов срывает маску с этого лицемерного «правосудия», со всей реакционной политики государственных Пришибеевых, отголоском которой является в рассказе «деятельность» унтера. Пришибеев с его убогим духовным миром, рабьим поведением изображается Чеховым как желанный угодник полицейской власти. Соответственно остро сатирически рисует Чехов портрет Пришибеева, сознательно отбирая отталкивающие детали: «Хриплый придушенный голос», «колючее лицо», вытянутые по швам руки. Его холопское сознание вполне усвоило бредовые идеи «господ» — «чиновных» Пришибеевых. Его воображению всюду мерещится вольнодумие, опасное непослушание власти, нарушение законов. Поют ли песни, сидят ли вечером с огнем, смеются ли, ведут ли беседы — во всем видит «кляузник» Пришибеев «беспорядки», слышит «политические слова». Невежество, умственное убожество, тупость Пришибеева превосходно передано Чеховым в речи этого персонажа. Он говорит «по слабости болезни» (вместо — по слабости здоровья), «скалите зубья» (вместо — зубы), «жалятся», «эстафет», «труп мертвого человека» и др. Настойчиво звучат в речи «законника» Пришибеева слова: «угнать», «взыскивать», «составить акт». Постоянно ссылаясь на закон («по какой статье свода законов?» «По какому такому основанию?»), Пришибеев как будто в духе этих законов витиевато, непонятно и косноязычно выражает свою мысль: «По всем статьям закона выходит причина аттестовать всякое обстоятельство по взаимности».

В юмористических рассказах Чехова перед нами возникает удивительная картина жизни, где и в самом деле трудно провести грань между рабством и деспотизмом, где вовсе не существует дружбы, нет товарищества, любви, семейных уз, где есть лишь отношения, чувства и эмоции, строго соответствующие общественной иерархии. Искусство Чехова состоит в умении зарисовать тип в том его «чистом виде», когда основная черта характера героя оказывается не затемненной и не осложненной никакими другими.

Чеховское отношение к «маленькому человеку» совпадает с мыслями, высказанными Чернышевским. Прежде всего он решительно отказывается от каких бы то ни было иллюзий, стремясь противопоставить им нагую правду жизни.

Рисуя действительное положение вещей, Чехов показывает не только умственное убожество своих героев, не только отсутствие у них чувства собственного, достоинства, элементарнейшего самосознания, но и их кровную связь с тяготеющим над ними деспотизмом. Вслед за Щедриным Чехов призывает не верить этим «униженным» и «обездоленным». Присмотритесь к таящимся в них готовностям, говорит Чехов, и вы увидите в них завтрашних тиранов и деспотов, совершенно таких же, как их сегодняшние угнетатели. Классическим примером тому является Алексей Иванович Козулин, бывший некогда крайним ничтожеством, зато теперь, когда фортуна вознесла его вверх по иерархической лестнице, ставший тираном еще более жестоким и злобным, чем его бывшие притеснители («Торжество победителя"—1883).

Вот в таком-то мире и может произойти смерть маленького чиновника при одной мысли о том, что, невольно чихнув на лысину генералу, он дал повод заподозрить себя в пагубном вольнодумстве («Смерть чиновника"—1883). А он, Червяков, глубоко убежден, что вольнодумство действительно пагубно, ибо может привести… — чиновнику страшно даже подумать об этом, — привести к тому, что «и уважения к персонам… не будет…».

Укоренившиеся общественные нравы вовсе не отрицают чувств вообще. Более того — считается, что уклонение от выражения надлежащих чувств есть признак вольнодумства и гордыни. Внешне эти надлежащие чувства вполне похожи на обычные человеческие, и даже названия у них привычные — любовь, уважение, при-знательность, радость и т. п. Повседневное выражение этих чувств по отношению к лицам вышестоящим есть святая обязанность подчиненных. В табельные же дни эти чувства должны быть выражены особо, в предусмотренной форме. «Пережитое» (1882), «Кот» (1883),"Альбом" (1884), «У предводительши"(1884) и др.- комические сценки, по-разному обыгрывающие это обязательное выражение чувств, предусмотренных табелью о рангах. Комизм подобных сценок — в ложности, искусственности всех этих чувств, на самом деле не существующих, призрачных. Все дело, однако, в том, что призраки эти неумолимо вторгаются в жизнь, властно вытесняя из нее настоящие человеческие чувства, и в этом смысле оказываются несомненной реальностью.

Призраки, являющиеся в то же время и реальностью, поскольку они повседневно заполняют жизнь человека, лучше всего показывают фантастичность, призрачность нравственной жизни обывателя, жизни, которую они и псе Их окружающие считают между тем нормальной и естественной. Живя в мире призраков, определяющих норму общественных и личных взаимоотношений, человек теряет внутреннюю цельность. Отсюда раздвоение внутреннего мира человека, являющееся еще одним неиссякаемым источником комического в рассказах Чехова.