Библеизмы в творческом наследии М.Ю. Лермонтова

Тексты Лермонтова обнаруживают следы внимательного чтения Библии. Среди черновых заметок, сделанных на заре поэтической деятельности, лермонтоведы нашли такую: «Демон». Сюжет. Во время пленения евреев в Вавилоне (из Библии). Еврейка. Отец слепой. Он в первый раз видит её спящую. Потом она поет отцу про старину и про близость ангела — как прежде. Еврей возвращается на родину. Её могила остается на чужбине".

Лермонтов нередко употребляет библейские собственные имена:

Адам: «внук Евы иль Адама».

«она не одному Адамову внуку вскружила голову».

Ева: «Евы дочь».

Иуда: «Отовсюду Гоняли наглого Иуду.

Пришло Иуде наказанье".

«Иуда! мыслит мой улан».

«За тридцать серебряников продал Иуда Христа…».

Моисей: «Отец мой сказал, что закон Моисея Любить запрещает тебя».

Это, конечно же, не полный список, а только лишь некоторые яркие примеры из него. В произведениях поэта можно найти ещё много библейских имен: Исаак, Саул и другие.

Характерно также употребление географических названий.

Иерусалим: «ветвь Ерусалима», «Клянусь Ерусалимом».

Иордан: «У вод ли чистых Иордана».

Палестина: «Ветка Палестины», «на холмах Палестины».

Сион: «Не раз в Сион они ходили».

В «Вадиме» поэт говорит о душах, которые «подобно выкрашенным гробам притчи». Наружность их — блеск очаровательный, внутри — смерть и прах. Это из Евангелия. В «Княгине Лиговской» и в «Герое нашего времени» точно таким же образом брошены иронические блики на описания светского быта: души, старых кокеток «подобны выкрашенным гробам притчи». В «Герое нашего времени»: «В тот день немые возопиют, и слепые прозрят». Быть может, это из Исайи, где есть такие слова: «Тогда откроются глаза слепых, и уши глухих услышат; Тогда хромой будет прыгать, как олень, и язык немого будет петь».

Но у Лермонтова сравнительно немногочисленны цитаты, которыми автор пользуется просто как поговорками. В большинстве же случаев Лермонтов глубоко и напряженно переосмысливает те или иные эпизоды Библии.

Первая тема — тема чудесной сверхчеловеческой мощи. Лермонтов сопоставляет поэта часто с пророком, и даже с самим творцом.

Строка из стихотворения «Поэт», 1838 г. «Твой стих, как божий дух, носился над толпою» вызывает в памяти картину сотворения мира:

«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною; и Дух Божий носился над водою».

Другими словами, призвание поэта — влиять на народную толпу так, как повеления бога благоустраивают первозданный хаос.

Несмотря на простоту и сдержанность стихотворения «Пророк» (1841г.), в нем тоже ярко выражено влияние Библии. Каждая фраза стихотворения опирается прямо или косвенно на библейское сказание и одновременно имеет острый злободневный смысл.

В «Пророке» присутствует сближение с одной из самых могучих ветхозаветных фигур, издавна пленявших русское народное воображение. При чтении строк:

И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром божьей пищи;

Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная;

И звезды слушают меня, Лучами радостно играя… ;

вспоминаются не только евангельские «птицы небесные», но и вороны, по повелению свыше кормившие в пустыне пророка Илью.

Вторая тема — это тема тревоги и необъяснимых душевных терзаний. Не стоит большого труда заметить, что Лермонтов чаще говорил в своих произведениях о муках, об огорчениях, доставляемых жизнью, нежели об ее радостях. Жизнь не очень-то жаловала поэта, судьбу его нельзя назвать счастливой. Ведь прожил Лермонтов всего лишь двадцать шесть лет. Это такой малый срок, чтобы определиться, в мучениях и размышлениях искать свой смысл жизни. Поэт не раз говорил о жизни, как о чаше страданий:

Мы пьем из чаши бытия С закрытыми очами, Златые омочив края Своими же слезами, Когда же перед смертью с глаз Завязка упадет, И все, что обольщало нас, С завязкой исчезает;

Тогда мы видим, что пуста Была златая чаша, Что в ней напиток был — мечта, И что она — не наша!

«Я еще не осушил чаши страданий и теперь чувствую, что мне еще долго жить». Тема «чаши горя» также берет свое начало из Библии. В разных ее местах можно встретить такие изречения: «Ибо так сказал мне Господь, Бог Израилев: возьми из руки моей чашу сию с вином ярости и нотой из нее все народы, к которым я посылаю тебя». «Если возможно, да минует меня чаша сия».

Библейским источником служит для Лермонтова и эпизод из I-ой книги Царств, где повествуется о «злом духе от Господа», насланном за грехи на Саула, и о юном Давиде, разгонявшем игрой на арфе мрачную меланхолию царя.

Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!

Вот арфа золотая:

Пускай персты твои, промчавшися по ней, Пробудят в струнах звуки рая.

И если не навек надежды рок унес, Они в груди моей проснутся, И если есть в очах застывших капля слез ;

Они растают и прольются.

Пусть будет песнь твоя дика. Как мой венец, Мне тягостны веселья звуки!

Я говорю тебе: я слез хочу, певец, Иль разорвется грудь от муки.

Страданьями была упитана она, Томилась долго и безмолвно;

И грозный час настал — теперь она полна, Как кубок смерти, яда полный.

Третья тема — это тема скоротечности и незаметности скупо отмеренной человеку жизни перед лицом вечного бытия. Люди обыкновенно старятся до срока, хотя жизнь и без того кратковременна. Поэт говорит:

Взгляните на мое чело, Всмотритесь в очи, в бледный цвет:

Лицо мое вам не могло Сказать, что мне 15 лет.

И скоро старость приведет Меня к могиле.

И жизнь им в тягость с юных лет.

Стихотворение «1831-го июня 11 дня» — центральная поэтическая медитация раннего периода творчества Лермонтова. Он перелагает здесь слова псалма:

Есть всему конец;

Немного долголетней человек Цветка; в сравненье с вечностью их век Равно ничтожен…

В Библии написано: «Дни человека — как трава; как цвет полевой, так он цветет. Пройдет над ним ветер, и нет его, и место его уже не узнает его». Люди как растения, цветут недолго, быстро увядают. Говоря о недолговечности красоты женщины, Лермонтов чаще всего прибегает к сравнению с цветком.

В «Герое нашего времени», в главе «Княжна Мэри», Печорин произносит следующее: «А ведь есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца; его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить на дороге: авось кто-нибудь поднимет». На страницах Библии можно найти аналогичное: «Всякая плоть — трава, и вся красота ее — как цвет полевой. Засыхает трава, увядает цвет, когда дунет на него дуновение Господа: так и народ — трава». «По утру они как трава, которая зеленеет: По утру она цветет и зеленеет, а вечером подсекается и иссыхает».

Что говорят о любви герои Лермонтова, и есть ли здесь параллель с библейскими текстами? Любовь также недолга, непостоянна.

Любить… но кого же? На время — не стоит труда, А вечно любить невозможно.

Эти слова сходны со словами Соломона, которые он произнес на закате своей жизни: «Чего бы глаза мои ни пожелали, я не отказывал им, не возбранял сердцу моему никакого веселья, потому что сердце мое радовалось во всех трудах моих, и это было моею долею от всех трудов моих… И возненавидел я жизнь, потому что противны мне стали дела, которые делаются под солнцем; ибо все — суета и томление духа!».

И все же Лермонтов ищет выход из этой тесных рамок земного существования. Ищет в высвобождении души из телесной оболочки и в творческом бессмертии.

В таком же духе эпиграф к поэме «Мцыри»: «Вкушая, вкусих мало меда, и cе аз умираю». Об этом эпиграфе стоит поговорить поподробнее. По церковнославянскому переводу стих 43-ий гласит: «И рече Саулъ ко Iона (ану: возвtсти ми, что сотворил еси; и возвtсти ему Iона (анъ, и рече: «Вкушая вкусихъ мало меду смочивъ конецъ жезла, иже въ руку моею, и се азъ умираю» .

Цитата у Лермонтова достаточно точно воспроизводит источник. Но для чего поэт выбрал именно это изречение к данной поэме? В указанной главе рассказывается о борьбе в ХI в. до н.э. главы первого объединенного палестинского государства Саула с враждебными племенами филистимлян, вторгшихся в пределы восточного побережья Средиземного моря. После одного из сражений у Ефремовой горы войны Саула были весьма утомлены, и Саул «сотворил безумие великое», т. е. дал народу заклятие, сказав: проклят, кто вкусит хлеба до вечера, доколе я не отомщу врагам моим. И никто из народа не вкушал пищи. И пошел 10-тысячный отряд во главе с сыном Саула Ионафаном в лес. И был там на поляне мед. Но никто не протянул руки своей к меду, ибо народ боялся заклятия. Ионафан же не слышал о заклятии и протянул конец палки, бывшей в руке его, обмакнул ее в медовый сот и обратил к устам своим, и просветлели глаза его. Когда кто-то сказал ему о заклятии отца, Ионафан ответил осуждением, сказав, что поражение филистимлян было бы еще большим, если бы народ «поел от добычи». Когда вслед за тем удалось захватить обоз филистимлян, народ накинулся на овец, волов и телят, захваченных у врагов; животных тут же, в поле, закалывали и пожирали мясо с кровью, что было строго запрещено в законодательстве Моисея. Узнав о нарушении заклятия, Саул счел это тягчайшим грехом. Он обратился к Богу с вопросом: преследовать ли ему своих воинов, но ответа не было. Тогда Саул дал распоряжение собраться всем старейшинам народа, чтобы определить, на ком именно лежит грех нарушения заклятия. Старейшины становятся по одной стороне судного поля, Саул с сыном — по другой. Царь обращается к Богу с молитвой, чтобы получить от него знамение, кто виновен. По жребию уличены Саул и его сын. Тогда царь еще раз приказывает бросить жребий. Жребий падает на Ионафана. И сказал Саул Ионафану: расскажи мне, что сделал ты, и тот рассказал: «Я отведал концом палки немного меду, и вот я должен умереть». Но народ, жалея и уважая Ионафана, который способствовал победе над врагами, единодушно вступился перед царем в защиту его сына. Ионафан был оправдан и избежал казни. Последний ответ юноши и послужил эпиграфом. Заменив эпиграфом из ветхозаветной книги Царств первоначально избранное им как эпиграф к этой поэме французское изречение «On n’a qu’une seule patrie» («Родина бывает только одна») на библейское изречение, Лермонтов преследовал определенные творческие цели. Если в первом эпиграфе на главное место ставилась идея любви к Родине, в разлуке с которой томится в заточении и умирает герой поэмы, то колорит церковной библейской цитаты дал возможность поэту перенести основной идейный пафос поэмы на борьбу против традиционного религиозно-аскетического мировоззрения, ставящего человека в определенные рамки, выход за которые наказуется.