От марксизма к либерал-консерваторству. 
Критика марксизма

Петр Бернгардович Струве (1870−1944) проделал редкую эволюцию от «виднейшего представителя русского марксизма 1890-х годов» до убежденного либерал-консерватора и «врага Советской власти». В основе этой эволюции лежит не изменчивость или слабость личности, а могучая сила исторических обстоятельств, которая одного и того же человека может высветить то в одном, то в совершенно ином свете, так, что самому человеку не остается ничего другого, как подыгрывать утвердившейся тотальности общественной мысли и открывать в себе ранее скрытые черты и идеи.

Сам Струве эволюционировал стремительно и далеко не в сторону марксизма, поскольку не только «материализм», но и «диалектика» открылись ему к концу 90-х годов как несостоятельный «метафизический довесок» марксизма, распадающийся «перед судом философской критики». Таким образом, заданный в «Критических заметках» неокантианский импульс развитию философии марксизма очень скоро для самого Струве обернулся фактическим отказом от самой этой философии: критика оказалась неудержимо прожорливой. Не удивительно, что та же участь постигла другую радикальную новацию «Критических заметок». За несколько месяцев до Э. Бернштейна Струве формулирует основные принципы ревизионизма в марксизме и главный из них — отказ от идеи революции в пользу идеи реформизма. Та линия, которая была едва уловима в текстах Энгельса (указание на неопределенность критериев в развитии производительных сил, которые только и дают санкцию на решающее революционное выступление, — данное в полемике с П. Ткачевым), впервые получает программное и вполне осознанное развитие. Но если Бернштейн действует вполне эмпирически, как видный функционер германской социал-демократии, то Струве находит чисто логические аргументы: «Социальные реформы составляют звенья, связывающие капитализм с тем строем, который его сменит, и — каков бы ни был политический характер того заключительного звена, которое явится гранью между двумя общественно-экономическими формами, — одна форма исторически вырастает из другой».

Как известно, это положение можно было без труда парировать простым соображением, что политические революции вовсе не противоречат «социальным реформам», а только дополняют их. Более того, в определенных исторических условиях, как, например, в России рубежа XIX—XX вв.еков, только политические революции и могли быть залогом реальных «социальных реформ». Не случайно именно в советскую эпоху и не без участия Ленина страстный призыв Струве 90-х годов — «пойдем на выучку к капитализму» — получил программное звучание. Другое дело, что рамки советизма на каком-то этапе оказались слишком узкими для этого, если брать содержательный аспект «выучки капитализму», и слишком слабыми и непрочными, если брать формальную стойкость против разъедающих интенций «дикой капитализации», — до конца ХХ века их явно не хватило. Но у Струве были и другие аргументы против навязывания России «заформализованного» социализма: «Под социализмом мы можем разуметь только идеальный строй» или «социализм реален лишь постольку, поскольку он в отрицательных терминах воспроизводит капитализм», а самое главное состоит в том, что «капитализму принадлежит та историческая заслуга, что он на фундаменте неравномерного распределения создал производство, не мирящееся с этой неравномерностью и во имя своего существования ее отрицающее». Продолжая эту мысль Струве, можно сказать: советизму принадлежит та историческая беда, что он на фундаменте равномерного распределения создал производство, не мирящееся с этой равномерностью и во имя своего существования ее отрицающее. Отсюда понятен естественный процесс обуржуазивания советского общественного строя и, наоборот, процесс исторической социализации капиталистических производственных отношений на Западе.

Вопрос о том, в какой мере Струве во всех этих новациях отступает от марксизма или, наоборот, развивает его в новых исторических условиях, остается открытым. Но не менее важна собственная рефлексия мыслителя на свое отношение к Марксу и марксизму. В весьма показательной для 90-х годов статье «Против ортодоксальной нетерпимости» Струве, парируя упреки «ортодоксов», отметил: «Я не боюсь быть диким и брать то, что мне нужно, и у Канта, и у Фихте, и у Маркса, и у Брентано, и у Родбертуса, и у Бем-Баверка, и у Лассаля». Быть диким на языке тогдашней русской ментальности означало мыслить нерелигиозно, утверждать право на свое философское кредо, свободное отношение к какому бы то ни было внешнему авторитету, даже если это авторитет «великого учителя». А Маркс был таковым для Струве.

Следует помнить, что прежде чем П. Струве оказался основателем первой, по настоящему либеральной партии в России, партии «кадетов», он принял активное участие в зарождении русской социал-демократии. Именно он делал программный «Доклад» и был автором принятого на I съезде РСДРП в 1898 году «Манифеста». Еще в 1897 году в «Работнике» под псевдонимом «Петербужец» Струве писал: «Русское рабочее движение, проникнутое социал-демократическими идеями, будет главной силой, которая своим непрерывным развитием низвергнет существующий в России политический строй. Рабочий класс в России есть единственный революционный класс». Все это говорит о том, что марксизм в судьбе Струве не был чисто внешним, функциональным явлением, выдержанным исключительно в «критических» полутонах, что был в ней период если не ортодоксии, то безусловной фатальности в увлечении учением Маркса.

В работе П. Б. Струве «Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России» народничество очень тесно переплетается с марксизмом, который и подвергался критике. «Сущность» народничества, его «основную идею» автор видит в «теории самобытного экономического развития России». Теория эта, по его словам, имеет «два основных источника: 1) определенное учение о роли личности в историческом процессе и 2) непосредственное убеждение в специфическом национальном характере и духе русского народа и в особенных его исторических судьбах». В примечании к этому месту автор указывает, что «для народничества характерны вполне определенные социальные идеалы». Автор, говоря о «социологических идеях народничества», не мог, ограничиться чисто социологическими вопросами, а коснулся и воззрений народников на русскую экономическую действительность. Сущность народничества — представительство интересов производителей с точки зрения мелкого производителя, мелкого буржуа. П. Б. Струве в своей немецкой статье Sozial-politisches Centralblatt назвал народничество «национальным социализмом». Социализм, который был неприменим, по мнению Струве. Он анализировал работы Маркса, подвергал их критике, подкрепляя конкретными аргументами.

Критике подвергается и такая догма марксизма как община и обобществление всех, когда со счетов сбрасывается индивидуальность. Струве, указавши на бессодержательность рассуждений народников о «личности», он продолжает: «Что социология в самом деле стремится всегда свести элементы индивидуальности к социальным источникам, в этом убеждает любая попытка объяснить тот или другой крупный момент исторической эволюции. Когда дело доходит до „исторической личности“, „великого человека“, всегда является стремление выставить его, как „носителя“ духа известной эпохи, представителя своего времени, — его действия, его успехи и неудачи представить как необходимые результаты всего предшествующего хода вещей». Эта общая тенденция всякой попытки — объяснить социальные явления, т. е. создать общественную науку, «нашла себе яркое выражение в учении о классовой борьбе, как основном процессе общественной эволюции. Раз личность была сброшена со счетов, нужно было найти другой элемент. Таким элементом оказалась социальная группа». Струве подчеркивает, что это приводит к ограничению возможностей развития экономики, что в последующем будет выражать в тормозящем факторе.

П.Б. Струве выдвигает два наиболее важных аспекта:

1) Прогресс экономический есть необходимое условие прогресса социального; последний исторически вытекает из первого, и на известной ступени развития между обоими процессами должно явиться и на самом деле является органическое взаимодействие, взаимная обусловленность.

Вообще говоря, положение это, разумеется, совершенно справедливо. Но оно намечает скорее задачи критики социологических, а не экономических основ народничества: в сущности, это — иная формулировка того учения, по которому развитие общества определяется развитием производительных сил.

2) Поэтому вопрос об организации производства и степени производительности труда есть вопрос, первенствующий над вопросом о распределении; при известных исторических условиях, когда производительность народного труда и абсолютно и относительно очень низка, первостепенное значение производственного момента сказывается особенно резко.

Для того, чтобы понять до конца марксистскую саморефлексию Струве, следует обратиться к его переломной работе «Марксовская теория социального развития. Критические исследования». Написанная по-немецки в 1899 году, она была издана в переводе (весьма неудачном стилистически) в Киеве в 1905 году. Автор со всей определенностью заявляет свое кредо уже в первом абзаце: «Буржуазный мир, по-видимому, должен прийти в своего рода радостное возбуждение по поводу критического разложения марксизма. «Конец марксизма» должен быть подвергнут живому обсуждению и анализу со стороны его благотворного влияния. Тем не менее, мне кажется, что в этом заключается большое заблуждение, и, если бы я захотел дать своей статье громкий заголовок, я назвал бы ее скорее «началом марксизма» или — еще лучше — «марксизм и отсутствие конца». «.

«Марксовскую систему, — пишет он, — упрекают в разнообразных и глубоких противоречиях. Но я полагаю, что никогда еще не была создана такая великая и богатая содержанием система… Великие системы — не исключая научных — суть своего рода великолепные архитектонические создания великих индивидуальных духов. С эстетической точки зрения они всегда стройны, как художественные единства выступают они перед коллективною наукой, чтобы быть разложенными ею, — в старательной эмпирической и познавательно-критической детальной работе, — на отдельные части согласно логическим точкам зрения. Эстетические сочетания, и быть может наипрекраснейшие, при этом должны быть бесчеловечно разрушены, а впечатление целого неизбежно теряется. Так дело обстоит и с марксовской системой, прекраснейшим созданием социальной науки нового времени. Чтобы быть использованной наукой на самом деле, она должна лишиться своей эстетической целости, должна быть подвергнута разложению».

Кажется, что П. Б. Струве восхищен марксизмом, но на самом деле, автор восхищается лишь построенной структурой. Это не значит, что он принимает его как возможную форму для дальнейшего развития России.

Струве продолжает критиковать практическую сторону этого идейного течения. Например, протестует против марксовской теории катастроф или, как он ее называет, «теории крушений». Ему не нравится тезис, согласно которому капитализм неизбежно приходит к своему концу посредством некоего окончательного разрешения основного своего противоречия между трудом и капиталом. Ему не нравится сама одномоментность этого акта, называемого революцией, за которым должна последовать некая «манна небесная». По Струве, сам принцип материалистического понимания истории «протестует против построенной на формуле противоречия „теории крушений“. Таким образом, — заключает Струве, — оказывается, что эта теория была с самого начала теорией „социального чуда“. Такие теории не могут дать науке никакого направления, т. е. должны быть для нее неизбежно потеряны».

Другой пример связан с классической проблемой соотношения научного и утопического. По Струве, научный социализм не представляет собой чисто научного явления: «Как социальный идеал он является необходимым соединением науки с утопией. Утопический элемент социализма возникает благодаря тому, что социальное будущее придет не просто; оно должно быть достигнуто в борьбе. Оно носит печать той же неявственности, какую обнаруживает для нашего психологического сознания всякое будущее человеческое поведение. Оно никогда не может быть в совершенстве предопределено для нашего духовного взгляда; это убило бы в зародыше всякое стремление к целесообразным поступкам». Иначе говоря, по Струве, в действительном, а не придуманном «научном социализме» всегда есть определенное, впрочем, всегда колеблющееся соотношение между научным и утопическим, между вполне ясным для науки и тем, что при всем желании остается непроясненным. И самое главное в этой ситуации не смешивать науку с элементами утопии, не завышать искусственно планку научности, делая вид, что в научном социализме вовсе нет элементов утопии. Именно это последнее способно свести на нет добытое научное знание.