Дворяне и джентльмены в XVIII веке

Дворяне и джентльмены в XVIII веке

Сто лет — это много. За столетие мир сильно меняется, поэтому любой век можно с полным основанием назвать переломным.

В XVIII веке, пожалуй, сильнее всего изменились Россия и Северная Америка. Московское царство, ещё недавно платившее дань крымским татарам, превратилось в европеизированную (по крайней мере внешне) Российскую империю, а североамериканские колонии Британии — в независимую республику Соединённых Штатов.

Какие люди шли в авангарде этих перемен? В каких условиях они росли и воспитывались? Что помогало и что мешало их развитию?

В социологии, чтобы выянить общественное мнение о каком-то явлении, создают небольшие фокус-группы и подробно расспрашивают их участников. Вот и я сформирую «фокус-группу» из выдающихся деятелей XVIII века. На интересующие меня вопросы они уже ответили — и своими сочинениями, и всей своей жизнью. Остаётся лишь найти и проанализировать эти ответы, сопроводив их комментарием.

Итак, представляю участников. От России — Андрей Тимофеевич Болотов, Гавриил Романович Державин и Денис Иванович Фонвизин. От Америки — Бенджамин Франклин, Джордж Вашингтон и Томас Джефферсон.

Все они (за исключением Вашингтона) оставили автобиографии или мемуары, так что их точку зрения на интересующие вопросы мы узнаём «из первых уст». Русские участники прославились преимущественно на ниве литературы, а американские — на политическом поприще. Это не должно смущать: при внешней значимости такое различие совершенно второстепенно. В Америке ход революции выдвинул наиболее просвещённых людей на политическую авансцену, поставил их во главе молодой республики. В России же, где политическая деятельность раз и навсегда была монополизирована авторитарным государством, единственным способом публично выразить свои мысли и чувства оставалось литературное творчество.

Болотов, Державин и Фонвизин — дворяне, Франклин, Вашингтон и Джефферсон — джентльмены. В чём различие?

Дворянское звание в России жаловалось монархом, нуждалось в документальном подтверждении и юридически обеспечивало ряд льгот в разных областях жизни. В Великобритании, где родилось понятие «джентльмен», монарх даровал только титулы. Титулованное дворянство представляло собой верхушку широкого слоя джентльменов — людей, чей достаток позволял им не заниматься физическим трудом. Если человек выглядел как джентльмен, вёл себя как джентльмен и разговаривал как джентльмен, его считали джентльменом. Но это звание отражалось лишь на круге его знакомств, не давая никаких формальных привилегий.

Большинство участников нашей фокусгруппы — почти ровесники:

Джордж Вашингтон родился в феврале 1732 года, Андрей Болотов — в октябре 1738-го, Томас Джефферсон — в апреле 1743-го, Гавриил Державин — в июле 1743-го, Денис Фонвизин — в апреле 1745-го. Лишь Бенджамин Франклин, знакомый россиянам по портрету на стодолларовой купюре, старше остальных на три-четыре десятилетия. Он родился 17 января 1706 года, и этот год я сделаю точкой отсчёта в своём повествовании. Хотя в истории США он, кажется, ничем больше не примечателен. Ну разве что исследователи быта считают: именно с 1706 года американцы в свои альбомы с рецептами, молитвами и цитатами из классиков стали вклеивать газетные и журнальные вырезки.

А в России в 1706 году полыхало астраханское восстание. В марте фельдмаршал Б. П. Шереметев, подвергнув Астрахань бомбардировке, принудил мятежников сдаться. И ещё. Россия вела войну со Швецией. Незадолго до того в устье Невы, на Заячьем острове, Пётр I заложил Петропавловскую крепость, вокруг которой начал возводить новую столицу — СанктПетербург. Царь лично измерял 28 августа 1706 года уровень разлившейся Невы и сообщил Меншикову, что «воды у меня в хоромах было сверх пола 21 дюйм» .

Просвещение в России делало первые шаги. Тремя годами раньше, в лето от сотворения мира 7211-е — от Рождества же Христова в 1703 году, издан первый русский учебник «Арифметика, сиречь наука числительная» Леонтия Магницкого. С 1701 года в Москве в Сухаревой башне действовал первый российский вуз — Школа математических и навигацких наук, готовившая флотских и артиллерийских офицеров. Абитуриенты из числа дворянских недорослей были сплошь неграмотны, и занятия на этом «рабфаке» XVIII века (точнее, «дворфаке», учитывая социальное происхождение учащихся) приходилось начинать с обучения чтению, письму и арифметике.

А 25 мая 1706 года Пётр I предписал в Москве, «за Яузою рекою против Немецкой слободы в пристойном месте построить госпиталь», где бы «больных лечить и врачов учить было можно». (Ныне это Главный военный госпиталь им. Н. Н. Бурденко в Лефортове.) В том же 1706 году на северной окраине Москвы, за Сухаревой башней, Пётр учредил Аптекарский огород (сейчас — Ботанический сад на проспекте Мира) для выращивания лекарственных растений и обучения ботанике студентов-медиков (см. «Наука и жизнь» № 7, 2006 г.). Царь самолично сажал в саду деревья и копал пруды.

В книге «Грань веков» историк и литературовед Н. Я. Эйдельман написал: «Для декабристов и Пушкина требовалось 2—3 „непоротых“ дворянских поколения». Болотов, Державин и Фонвизинкак раз и представляют этих первых «непоротых» .

В Московской Руси дворян пороли почём зря. Ведь дворяне, как и дворовые, — это люди, прислуживавшие при дворе. Но если дворовый человек прислуживал при любом дворе, то дворянин — при княжеском или боярском, и расплачивались с ним получше — давали землю с крестьянами.

С высоты царского трона даже боярин и князь мало чем отличались от холопов: их можно было прилюдно бить, таскать за бороду. «Благородство» и «честь» означали всего лишь ступень в «иерархии битых», но тем сильнее держалась за эти эфемерные понятия московская знать. Когда царь Алексей Михайлович, отец Петра I, запретил воеводе Г. Г. Ромодановскому употреблять старинное родовое прозвание «Стародубский», тот подал такую вот челобитную: «Прислана твоя, великого государя, грамота, написано, чтоб мне впредь Стародубским не писаться… Князишки мы Стародубские, а предки мои и отец мой и дядя писались Стародубские-Ромоданов-ские. Умилосердись, не вели у меня старой моей честишки отнять» .

Сами эти уничижительные «князишки» и «честишка», так противоречащие гордому значению слов «князь» и «честь», как нельзя лучше характеризуют положение московской знати. И если потомки княжеских родов имели возможность хотя бы кичиться предками, то дворяне и этого удовольствия долго были лишены: некняжеские фамилии стали заносить в родословные книги лишь с 1687 года.

" Непоротые" дворяне появились как побочный продукт Петровских реформ, и то далеко не сразу. О воспитании в подданных чувства собственного достоинства сам Пётр I заботился меньше всего. Комментируя записки Желябужского, современника Петра, историк Е. В. Анисимов называет их «летописью непрерывной порки за самые разные преступления людей разных состояний и положения в обществе». Понятия о позорности телесных наказаний не существовало. Битые, начиная с «полудержавного властелина» Алексашки Меншикова, чаще всего продолжали как ни в чём не бывало занимать высокие государственные должности.

Выведение дворянства за рамки «всероссийской порки» началось после смерти Петра I (28 января 1725 года), а окончательно закрепилось «Жалованной грамотой дворянству» Екатерины II (21 апреля 1785 года). Ближайшие преемники и преемницы Петра не злоупотребляли телесными наказаниями не столько по доброте душевной или по причине воспитания (хотя бы отчасти европейского), сколько по отсутствию в них энергии великого предшественника. Конечно, даже при добродушной Елизавете Петровне по вырывании языков били кнутом генерал-лейтенанта и действительного камергера Степана Васильевича Лопухина, его жену и сына, а заодно подругу жены, графиню Анну Гавриловну Бестужеву-Рюмину. Но такие случаи уже были исключением, и именно так — как исключение — воспринимались обществом. Повторю: речь идёт только о дворянстве.

На Западе «физические наказания» для джентльменов не практиковались никогда. В средневековой Европе какой-нибудь граф или барон мог, например, схватить рыцаря, заточить его в кандалы, мучить, бить, пытать. Но подобные действия и в те времена считались вопиющим беззаконием, и рыцарь (если выживал) мог пожаловаться на обидчика высокому сеньору и даже королю. А главное, европейская знать с римских времён усвоила истину, совершенно недоступную сознанию неевропейцев: управлять свободными людьми намного почётнее, чем рабами.

В семьях джентльменов титулы и состояния переходили к старшему сыну. Младшие становились офицерами, дипломатами, священниками, адвокатами или даже торговцами. Крупная оптовая торговля считалась не слишком почётным, но допустимым занятием для джентльмена, а вот слово «лавочник» звучало почти оскорблением.

Отец Бенджамина Франклина, Джозайя, в Британии владел красильной мастерской. Перебравшись в поисках религиозной свободы в Бостон, центр колонии Массачусетс, он занялся мыловарением и изготовлением сальных свечей — профессия необходимая, но не очень престижная. Да и настоящего образования Джозайя не получил, правда, хорошо рисовал и играл на нескольких музыкальных инструментах. И тем не менее его сын Бенджамин главным достоинством отца считал «умение глубоко разбираться в сущности всякого сложного вопроса и здраво судить о нём» .

Семьи Вашингтонов и Джефферсонов жили южнее, в Вирджинии. Из 600 тысяч человек, населявших ещё не «соединённые» Штаты, на долю Вирджинии приходилось более пятой части. Хозяйство колонии держалось на табачных плантациях, обрабатываемых чернокожими рабами и белыми арендаторами. Океанские суда, поднимаясь с приливной волной по течению рек, выгружали британские товары, среди которых почти всегда были книги, журналы и газеты, и забирали тюки с табаком.

Первым из Вашингтонов в Вирджинию перебрался Джон — прадед Джорджа, плававший помощником капитана на торговом корабле. Не ужившись в кромвелевской Англии (он был сторонником казнённого короля Карла I), Джон Вашингтон около 1656 года женился на вирджинской девушке, получил за ней 700 акров земли и зажил плантатором. И сам Джон, а позже и его старший сын Лоуренс заседали в Палате граждан, формируемой при губернаторе колонии из наиболее видных плантаторов. Джон был полковником вирджинской милиции, а Лоуренс — капитаном.

Из Вашингтонов только Лоуренс получил систематическое образование: стремясь стать юристом, он учился в Англии. Его сын Огастин после смерти отца унаследовал плантацию. Избирался мировым судьёй, шерифом графства и выполнял обязанности землемера — должность чрезвычайно важная в колониях, постоянно расширяющихся в западном направлении. Именно он, Огастин Вашингтон, — отец первого американского президента. дворянин джентльмен политический социальный Когда Джефферсоны прибыли в Вирджинию, достоверно не известно. Дед Томаса Джефферсона был зажиточным фермером, капитаном милиции, позже судьёй, а отец, Питер Джефферсон, уже входил в число крупнейших землевладельцев графства Албемарл (Джейн, жена Питера, принадлежала к семейству Рандольфов — одному из самых знатных в Вирджинии). Такой же самоучка, как и отцы Франклина и Вашингтона, Питер Джефферсон стал членом Палаты граждан и полковником местного ополчения.

Родители Болотова, Державина и Фонвизина тоже были самоучками. Но, пожалуй, на этом их сходство с американцами заканчивается.

Предки Франклина, Вашингтона и Джефферсона имели частные источники дохода. Их отношения с государством сводились лишь к уплате налогов. А тот факт, что они и им подобные, будучи налогоплательщиками, не имели возможности контролировать расход собираемых с них денег, стал впоследствии главной причиной американской революции.

Для русского дворянина служба государству обязательна—без неё не было возможности ни сделать карьеры, ни разбогатеть. Государственный аппарат Российской империи выстраивался медленно, поэтому все «дыры» в нём затыкали военными. Отец Андрея Болотова, Тимофей Петрович, находясь с малолетства в пехоте и лейб-гвардии, не только воевал с турками и шведами, но и ездил на Урал объявлять тамошнему населению о заключении мира. Он же проводил перепись населения в Новгородской губернии.

Дослужился Болотов-старший до командира пехотного полка, но как и у кого он учился, неизвестно. «По-русски писал он свободно, скоро и мелко, — вспоминал Андрей, — говорил весьма хорошо по-немецки, которому языку обучен он был ещё в малолетстве, знал арифметику и географию и мог переводить с немецкого языка довольно изрядно». Мавра Степановна, супруга Тимофея Петровича, жила дома, в сельце Дворянинове, Алексинского уезда, Тульской губернии, но часто навещала мужа. Результатом этих свиданий были дети, обычно умиравшие в младенчестве. Лишь Андрею, зачатому в украинском Нежине после турецкого похода, суждено было не только выжить, но и дожить до 95 лет.

Роман Николаевич Державин, отец знаменитого поэта, тоже всю жизнь служил в армии, командовал полком да и образованием вряд ли сильно отличался от старшего Болотова.

Несколько больше известно об отце Дениса Фонвизина. Род Фонвизиных происходил от ливонского рыцаря фон Виссина, принятого при Иване Грозном на русскую службу. Иван Андреевич, отец драматурга, первым стал писать свою фамилию на русский лад. Как сообщает в автобиографии его сын Денис, «не имея случая, по тогдашнему образу воспитания, просветить себя учением», Иван Андреевич не знал никаких иностранных языков, но много читал переводы из древней истории. Особенно любил он Цицерона, которого только начинали переводить на русский язык.

Иван Андреевич участвовал в Северной войне, позже служил в Ревизионколлегии, контролировавшей расходование бюджетных средств. По воспоминаниям Дениса Ивановича, отец его был крайне правдив: он даже краснел, когда в его присутствии кто-то начинал врать. «Быв в таких местах, где люди наживаются», Иван Андреевич никогда никаких подарков не принимал. «Государь мой, — говаривал он приносителю, — сахарная голова не есть резон для обвинения вашего соперника; извольте её отнести назад, а принесите законное доказательство вашего права». При такой повышенной, по российским меркам, честности Фонвизин-старший дослужился до статского советника — чин немалый, соответствовавший должности вице-губернатора, а в армейской службе — званию бригадира (повыше полковника, но пониже генерал-майора).

Андрей Тимофеевич Болотов родился в октябре 1738 года — на шесть с половиной лет позже Вашингтона и на четыре с половиной года раньше Джефферсона. Со смерти Петра I прошло всего 13 лет. Никто не отменял петровского указа — без документа об окончании обучения дворянских недорослей «жениться не допускать и венечных памятей (свидетельств о браке. — А. А.) не давать» .

В Петербурге при Академии наук на Троицком подворье, на углу 5-й линии Васильевского острова и набережной Большой Невы, существовал университет, где выписанные из-за границы академики читали лекции по математике, физике и гуманитарным наукам. Там же находилась гимназия — первое в России среднее учебное заведение европейского типа, готовившее к поступлению в университет. Но число обучающихся в этих заведениях не превышало нескольких десятков, да и среди них солидную долю составляли дети проживавших в России иностранцев. Лекции читали нерегулярно, с 1732 по 1738 год занятия вообще не проводились. Рядовому провинциальному дворянину втиснуться в эту зачаточную образовательную систему было крайне сложно.

Архангелогородский пехотный полк, которым командовал Болотов-старший, стоял в прибалтийских землях. Семья полковника теперь обычно находилась при нём, лишь изредка возвращаясь в Дворяниново. В памяти Андрюши отложилась полковая жизнь — биение зори на множестве барабанов, полковой оркестр под окнами, отец в окружении офицеров.

Андрей Болотов писал свои воспоминания в конце XVIII века, когда в воспитатели дворянским детям обычно брали французов и немцев. Но в 1740-х годах более или менее образованных иностранцев в России было ещё мало, да и полковничье жалованье, даже вкупе с доходами от имения, не позволяло нанять учителя. Шести лет от роду Андрей начал ходить к одному «старику малороссиянину», учившему детей на дому. Результатом этих занятий стали заученный наизусть отрывок из Евангелия на старославянском языке и умение читать книжки духовного содержания, которые дарил полковничьему сыну местный архиерей. Обратим внимание на такой факт. И русские и американцы были людьми верующими. Но в Америке церковные общины основывали школы и колледжи, а священники-джентльмены обучали детей джентльменов латыни и греческому. Русские же попы, чаще всего малограмотные, несильно отличались от мужиков. Поэтому книжки, подаренные архиереем Андрюше Болотову, оказались едва ли не единственным вкладом священнослужителей в воспитание трёх русских знаменитостей.

Прибалтийские земли дали Болотовумладшему много ярких впечатлений. Он повидал Ригу, посетил с отцом замок генералгубернатора Лифляндии, ирландца на русской службе генерал-фельдмаршала графа Петра Петровича Ласси. Довелось ему побывать и в Петербурге, повидать тамошние «прекрасные дома, раскрашенные повсюду заборы и решётки» и даже императорский дворец с «зеркальными стенами» .

В полку служило много бедных немецких дворян. Самым грамотным среди них был унтер-офицер из Любека Яков Миллер, но и он, по воспоминаниям Андрея, «никаким наукам не умел, кроме одной арифметики, которую знал твёрдо, да и умел также читать и писать очень хорошо по-немецки». Миллера приставили учителем к Андрею.

Объяснять он не умел, лишь «бранился и ярился несколько часов сряду», колотя питомца по малейшему поводу и без повода: «Ни слёзы, ни умаливания, ни целования рук и ног его, ни повторяемые клятвы не могли смягчить сего чудовища». Арифметике Андрей выучился, но в части немецкого языка учитель только изводил его вокабулами — списками слов для затверживания наизусть. «До глаголов же и до прочих частей нам с ним и дела не было» , — вспоминал Андрей Тимофеевич.

Обнаружив, что сын помнит несколько тысяч немецких слов, но совершенно не умеет говорить по-немецки, Тимофей Петрович понял, что учёба зашла в тупик. Тогда он устроил Андрея у знакомого курляндского дворянина Нетельгорста, державшего для своих сыновей настоящего учителя, «а не такого, — замечает Андрей Тимофеевич, — француза ветра, какие бывают у нас». Сыновья были в том возрасте, «каких ныне у нас более уже никто не учит. Но у курляндцев такого глупого обыкновения не было, чтоб оставлять детей полуобученными, но они и тогда уже продолжали учиться, хотя б большого время было и женить» .

Учителю-саксонцу по фамилии Чаах, выпускнику Лейпцигского университета, понравился тихий и любознательный русский мальчик. Андрей «не только не терпел от него таких пыток, как от прежнего, но и лёгкого сечения». За полгода он узнал немецкий язык лучше, чем за всё прежнее время. Однако дело не сводилось к успехам в учёбе. Болотов не жалеет красок для описания душевного переворота, который произвела в нём жизнь в культурной немецкой семье: «Вся моя натура и всё поведение совсем переменилось, и в меня впечатлелось столько начатков к хорошему, что плоды проистекли из того на всю жизнь мою… Всему хорошему, что есть во мне, начало положилось тут, и из прежнего пререзвого баловня я сделался постоянным мальчиком, обещающим собою многое» .

Гавриил Державин, родившийся пятью годами позже Болотова в родовом имении под Казанью, происхождением и обстоятельствами детства схож с Болотовым. Вот только в немецких землях ему бывать не довелось. Читать его научил, вероятно, отец ещё в четырёхлетнем возрасте. По седьмому году в числе других дворянских недорослей он был представлен оренбургскому губернатору и тогда же отдан в учение немцу Иосифу Розе, сосланному за какую-то вину в каторжную работу. У этого каторжника, аналога болотовского Миллера, учились сыновья и дочери «лучших благородных людей, в Оренбурге при должностях находящихся». Наказания, которым Розе подвергал детей, Державин называет не только «самыми мучительными, но даже и неблагопристойными штрафами, о коих рассказывать здесь было бы отвратительно» .

Замечу, что порка детей, в отличие от «взрослой» порки, существовала и на Западе. В Великобритании телесные наказания запретили лишь в 1987 году (!), и то только в государственных школах, а в частных школах Северной Ирландии они сохранялись до 2003 года. В XVIII веке детей пороли всюду, правда, интенсивность порки в России и на Западе была разной и таких избиений, каким подвергались Болотов и Державин, никому из наших американцев испытать не пришлось.

" Педагог" Розе имел прекрасный почерк, но, как и Миллер, не знал грамматики, а потому заставлял детей твердить наизусть пресловутые вокабулы. Однако язык Державин всё же выучил: через несколько лет Гавриил умел по-немецки читать, писать и говорить.

При Державине-старшем служил геодезист, от которого Гаврюша, по его словам, «получил охоту к инженерству». Ещё его тянуло рисовать, но учить его было некому, хороших рисунков или картин он не видел, поэтому копировал богатырей, «каковые деревянной печати в Москве на Спасском мосту продаются, раскрашивая их чернилами, простою и жжёною охрою» .

Детство Дениса Фонвизина, родившегося в апреле 1745 года (спустя семь лет послеАндрея Болотова и два года после Гавриила Державина), было самым благополучным. Он рос в окружении умных, любящих и доброжелательных людей. Как и Державина, в четыре года отец выучил его читать. По церковным праздникам мальчик участвовал во всенощных в домашней церкви, читая вслух богослужебные книги, а отец объяснял ему непонятные места. В раннем знакомстве со старославянским языком, «без чего российского языка и знать невозможно», Денис Иванович справедливо видел истоки своего литературного мастерства.

И так, русские дворяне учились письму и арифметике у полуграмотных немцев. А вот юные обитатели североамериканских колоний даже в начале XVIII века не испытывали недостатка ни в учителях, ни в учебных заведениях.

Россия географически принадлежит к Европе, а Северо-Американские штаты отделены от Старого Света океаном. Но культурно-исторические связи важнее географии. Исторически Штаты являли собой окраину европейской цивилизации, конкретно — её британской разновидности (хотя Великобритания как единое королевство возникла лишь в 1707 году). Большинство населения (85%) тогдашних Штатов составляли выходцы с Британских островов. Между метрополией и Северной Америкой постоянно циркулировал людской поток: британцы и ирландцы перебирались в колонии — на время либо навсегда, а колонисты ездили в Британию на учёбу или по семейным обстоятельствам. Неудивительно, что образовательная система американских колоний выстраивалась по британскому образцу. А ведь первый университет в Британии появился задолго до того, как Русь попала под татарское иго.

Джентльмен, помимо «правильной» специальности и некоторого достатка, должен был обладать определённым уровнем культуры. Юных джентльменов обычно учил дома приходской священник, а в более богатых семьях — частный капеллан. Но чаще всего джентльмен получал начальное образование в общине. Это слово, в современной России лишённое смысла, для англосаксонского мира — одно из ключевых. Общину образуют жители определённой местности, совместно решающие общие проблемы. Любители английского кино наверняка обращали внимание на бесконечные собрания, проводимые британцами по разным поводам,.

— например, чтобы обсудить проведение традиционного ежегодного праздника, или защитить от вырубки старинный сад, или отстоять право ходить через поле, недавно оказавшееся в частном владении. Чтобы правильно оценить увиденное, надо помнить, что такие собрания проходят в британских общинах повсеместно на протяжении полутора тысяч лет.

Общины в Британии именуются муниципалитетами, а финансируемые ими школы.

— муниципальными. В муниципальных школах отпрыски сквайров (землевладельцев-джентльменов) изучали английскую грамматику, сидя рядом с детьми лавочников и йоменов (землевладельцев-крестьян).

Правда, в XVIII веке такие школы находились в забросе. Расходы на их содержание урезались, назначенные муниципалитетом заведующие ими не занимались, а иногда просто закрывали школу и жили на отпускаемые для неё средства. Но наряду с муниципальными существовали частные школы, многие из которых за умеренную плату давали неплохое образование.

Старинные университеты — Оксфордский (он был основан в конце XII века либо в начале XIII) и появившийся столетием позже Кембриджский, — изначально контролируемые церковью, мало отличались от монастырей: профессора не имели права жениться, многие из них, находясь в духовном сане, занимались преподаванием в ожидании доходной церковной должности. Обучение шло на латыни, стоило дорого и было невысокого качества.

Знаменитый английский историк Эдуард Гиббон так описывал нравы профессуры оксфордского колледжа Святой Магдалины образца 1752 года: «Они не обременяли себя размышлениями, чтением или письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами; живая невоздержанность юности оправдывала их скучные и тайные попойки» .

А вот уже более поздние шотландские университеты в Глазго и Эдинбурге сделались в эпоху промышленной революции центрами не только шотландского, но и европейского просвещения. Хорошую научно-техническую подготовку давали и так называемые диссидентские академии (диссидентами или диссентерами называли христиан-протестантов, противостоящих официальной Англиканской церкви).

К обучению в университетах готовили так называемые грамматические школы, где преподавали, по сути, исключительно латинский язык. В школах попроще наряду с латынью изучали живые языки и естественные науки. Женское образование было поставлено несколько хуже, но тем не менее значительная часть литературы, включая знаменитые журналы «Спектейтор» («Наблюдатель») и «Татлер» («Болтун»), предназначалась не только для мужчин, но и для женщин. В английской пьесе конца XVII века героиня говорит приятелю: «Я могу ни в чём не отставать от отца, кроме выпивки и стрельбы влёт». *.

К середине XVIII века русскому дворянину получить образование было намного сложнее, чем американскому джентльмену. Во второй половине века эта разница начала сглаживаться. В обеих странах расширялась сеть образовательных учреждений. Только в России главная роль в данном процессе принадлежала центральному правительству, а в Америке — властям штатов и местным общинам.