Разоблачение культа личности

культ личность хрущев интенсификация Пожалуй, наиболее значительна роль Хрущева в области идеологии. Начиная с 1954 года Н. С. Хрущев постоянно ставил вопросы о необходимости дальнейшей демократизации советского государственного аппарата. На ХХ съезде КПСС в 1956 г. Хрущев выступил с закрытым докладом «О культе личности и его последствиях.» .

Как хорошо известно, решающая роль в осуществлении мероприятий 1953 — 1955 г.г., создавших предпосылки для решений ХХ съезда КПСС о культе личности, принадлежала Хрущеву. Однако можно предположить, что его активность в этом вопросе во многом была предопределена позицией Г. М. Маленкова, за которым, как председательствующим на заседаниях Президиума ЦК КПСС в первые месяцы после смерти Сталина, оставалось последнее слово по всем важнейшим проблемам, обсуждавшимся в высшем партийно-правительственном штабе. А свое принципиальное отношение к культу Сталина его преемник высказал незамедлительно.

На следующий день после похорон Сталина, 10 марта 1953 г., на третьей странице «Правды» была помещена фотография. На ней были изображены Сталин, Мао Дзэдун и Маленков во время подписания советско-китайского договора о дружбе, союзе и взаимной помощи 14 февраля 1950 г. Это была явная фальшивка — вместе они так, как были на снимке, никогда не фотографировались. Фотомонтаж имел однозначную направленность: возвеличивание нового лидера (Маленков пребывал в величественной позе, тогда как и Сталин, и Мао Дзэдун изображались на фотографии в позе внемлющих).

В тот же день на заседании Президиума ЦК КПСС, проходившее под председательством Маленкова, были вызваны ведавшие вопросами идеологии секретари ЦК КПСС П. Н. Поспелов и М. А. Суслов, а также главный редактор «Правды» Д. Т. Шепилов. [1].

Как вспоминает Поспелов, на заседании Маленков подверг резкой критике редакцию, подчеркнув, что природа многих ненормальностей, имевших место в истории советского общества, крылась в культе личности. В связи с задачами углубления процесса социалистического строительства в СССР Маленков отметил: «Считаем обязательным прекратить политику культа личности.» .

Этот факт не преследует мысль считать Маленкова главным действующим лицом в развенчании культа личности в середине 50-х гг. Приоритет здесь, бесспорно принадлежал Хрущеву. Однако требование принципа историзма обязывает указать, что на начальной стадии этого процесса отношение Хрущева к проблеме культа личности Сталина было далеко не идентично характеру его действий в 1955 -1956г.г., а тем более в конце 50-х — начале 60-х г. г.

Именно Хрущев внес предложение поместить саркофаг с телом Сталина в Мавзолей Ленина в целях создания большей возможности для прощания с ним. Он же высказал идею соорудить пантеон на Ленинских горах, куда предполагалось перенести сталинский прах и останки видных деятелей, похороненных у Кремлевской стены.

13 марта 1953 г. Хрущев дает поручение Поспелову взять под личное наблюдение подготовку кинокартины, посвященной памяти Сталина. Состояние преклонения перед Сталиным не исчезло у него ни в первые дни, ни в первые месяцы после похорон. «Даже когда мы многое узнали после суда над Берия, — вспоминал Хрущев, — мы давали партии и народу неправильные объяснения и все свернули на Берия. Нам он казался удобной фигурой. Мы делали все, чтобы выгородить Сталина, не сознавая того, что выгораживаем преступника.» .

Маленков высек первую искру критики культа личности, совершенно, видимо, не предполагая, каких масштабов разгорится из нее пламя уже в ближайшие годы и чем для него лично обернется его жар. [2].

Как решился Хрущев выступить с докладом о Сталине, зная, что подавляющее большинство делегатов будет против разоблачения? Откуда он почерпнул такое мужество и такую уверенность в конечном успехе? То был один из редчайших случаев в истории, когда политический руководитель поставил на карту свою личную власть и даже жизнь во имя высших общественных целей. В составе после сталинского руководства не было ни одного деятеля, который решился бы выступить с подобным докладом о культе личности. Надо было обладать натурой Хрущева — отчаянностью до авантюризма, надо было пройти через испытания страданием, страхом, приспособленчеством, чтобы решиться на такой шаг. Хрущев был глубоко ранен сталинизмом. Здесь перемещалось все: и мистический страх перед Сталиным, способным за один неверный шаг, жест, взгляд уничтожить любого человека, и ужас из-за невинно проливаемой крови. Здесь было и чувство личной вины, и накопленный десятилетиями протест.

Главное значение Хрущев придавал идеологической стороне дела, необходимости до конца разоблачить культ личности, высказать правду о преступлениях 30-х годов и других периодов. Но сама эта правда была половинчатой, неполной. С самого начала Хрущев споткнулся на проблеме личной ответственности, поскольку многие в партии знали о той роли, которую сыграл он сам в преследовании кадров и на Украине, и в Московской партийной организации. Не сказав правды о себе, он не смог сказать всей правды о других. Поэтому информация об ответственности различных деятелей, не говоря уж об ответственности самого Сталина, за допущенные преступления носила однобокий, а нередко двусмысленный характер. Она находилась в зависимости от политической конъюнктуры. Например, разоблачая на ХХI съезде КПСС В. Молотова и Л. Кагановича за избиение кадров в 30-х годах, Хрущев умалчивал об участии А. Микояна, который впоследствии стал его надежным союзником. Говоря о 30-х годах, Хрущев тщательно обходил период коллективизации, поскольку был лично замешан в перегибах того времени.

Хрущев стремился сформировать у всех членов Президиума ЦК общее отношение к культу Сталина. По его указанию каждый из выступающих на ХХII съезде представителей руководства должен был определить свое отношение к этому принципиальному вопросу. После съезда, однако, оказалось, что многие из тех, кто метал громы и молнии против культа личности, легко пересмотрели свои позиции и вернулись, по сути дела, к прежним взглядам.

Утверждали порой, что последовательная критика Сталина была необходима Хрущеву лишь для возвышения собственной личности, для того чтобы «тень Сталина» не заслоняла личных качеств Хрущева. Отрицать полностью наличие этого мотива вряд ли правомерно: в какой-то мере он, скорее всего, тоже имел место. Однако он не мог быть решающим. Никак не могли быть решающими и чисто эмоциональные качества Хрущева. Хрущев прошел в ближайшем окружении Сталина достаточную школу политической расчетливости и вряд ли мог позволить себе столь уж безрассудный «всплеск» эмоций в важнейшем политическом вопросе.

В деятельности по критике культа Сталина у Хрущева был, вероятно, как это было уже отмечено, и определенный личный интерес, эта деятельность не всегда была последовательной, уровень обобщения при характеристике природы «культа» невысок и не во всем правилен, не являлись аргументом и многочисленные просто бранные слова в адрес Сталина, однако в целом, в итоге, по своему объективному содержанию борьбы Хрущева против культа Сталина была несомненно политически прогрессивной.

30 июня 1956 г. было принято (на основе доклада Н. С. Хрущева на ХХ съезде) постановление ЦК КПСС «О преодолении культа личности и его последствий.» Оно закрепило официально выработанные установки и оценки относительно «культа личности.» .

Однако характер «культа личности» как системы отношений, его деформирующее влияние на коллективистские общественные отношения явно недооценивались, а то и прямо отрицались. Это способствовало наследованию элементов стиля и характера политического руководства, свойственного «культовым» временам. Поэтому и после 1956 г. методы партийного и государственного руководства по своему существу изменились недостаточно.

Вопрос о гарантиях против повторения где бы то ни было культа личности и его отрицательных последствий занял большое место при подготовке Программы партии. Благодаря энергичной поддержке Хрущева в Программу попала идея о переходе от диктатуры пролетариата к общенародному государству, что имело важное значение, поскольку стереотип диктатуры пролетариата использовался в 30-х годах для обоснования репрессий.

Один из практических выводов, если говорить о прошлом, был связан также с более последовательным осуществлением принципа сменяемости кадров. Этот вопрос вызвал больше всего споров. Идея ротации кадров, которая исходила от Хрущева, претерпела ряд изменений. Было проработано не менее десяти вариантов формулировок, которые бы дали ей адекватное воплощение. Хрущев хотел создать хоть какие-то гарантии против чрезмерного сосредоточия власти в одних руках, «засиживания» руководителей, старения кадров на всех уровнях, начиная с первичных организаций и кончая верхним эшелоном. Что касается первичных организаций, то это не вызвало особых споров. Но относительно ротаций наверху мнения разошлись кардинальным образом. В этом пункте даже ему, с его авторитетом, упорством и настойчивостью, пришлось отступить.

В первоначальном проекте фиксировались принципы, согласно которым можно находиться в составе высшего руководства не больше двух сроков. Это вызвало бурные протесты со стороны более молодой части руководителей. Им казалось крайне несправедливым, что представители старшего поколения, которые уже «насиделись», пытаются ограничить их возможности. В следующем проекте два срока были заменены на три, но и эта формулировка была отвергнута. В окончательном тексте весь замысел — создать новую процедуру сменяемости кадров — оказался измененным до неузнаваемости.

Проблема гарантий против режима личной власти натолкнулась на непреодолимое препятствие — ограниченность политической культуры самого Хрущева и тогдашних руководителей. То была во многом патриархальная культура, почерпнутая из традиционных представлений о формах руководства в рамках крестьянского двора. Вмешательство в любые дела и отношения, непогрешимость патриарха, нетерпимость к другим мнениям — все это составляло типичный набор вековых представлений о власти в России.

В этом отношении показательны события, последовавшие за июньским Пленумом 1957 года. На нем, как известно, представители старой «сталинской гвардии» посредством так называемого «арифметического большинства» стали добиваться изгнания Хрущева. В результате голосования в Президиуме ЦК КПСС было принято решение об освобождении его с поста Первого секретаря. Это решение, однако, удалось поломать благодаря усилиям горячих сторонников Хрущева. Выдающуюся роль в разгроме сталинитов сыграл маршал Г. К. Жуков. Как рассказывали тогда, во время заседания Президиума ЦК КПСС Жуков бросил историческую фразу в лицо этим людям: «Армия против этого решения, и ни один танк не сдвинется без моего приказа.» Эта фраза в конечном счете стоила ему политической карьеры.

Вскоре после июньского Пленума Хрущев добился освобождения Г. К. Жукова с поста члена Президиума ЦК КПСС и министра обороны СССР. Сделано это было в традиционном для того времени духе — в момент, когда маршал находился в зарубежной командировке. Ему не было представлено минимальной возможности объясниться, точно так же, как не было дано необходимого разъяснения партии и народу о причинах изгнания с политической арены самого выдающегося полководца Великой Отечественной войны. И причина изгнания опять-таки была традиционнастрах перед сильным человеком. [3].

Кроме того, немалую роль в этом сыграла и известная слабость Хрущева как руководителя. Была замечена еще в период его работы в Киеве, а затем в Москве неспособность разбираться в кадрах. Он всегда был склонен скорее полагаться на льстецов, чем на подлинных сторонников его реформаторских преобразований. Поэтому он окружал себя такими людьми, как, например, Н. Подгорный, которые в рот ему глядели и готовы были взяться за любое его поручение. Поэтому же ему мало импонировали самостоятельные, крупные личности, независимые характеры. Хрущев был слишком уверен в себе, чтобы искать опору в других. И это стало одной из причин его падения.

Люди, которые в глубине души не разделяли его реформаторских взглядов, считали их проявлением некомпетентности или даже чудачеством, при первом же удобном случае избавились от него.