Ковариантная модель всемирной истории

Ковариантность — сущностная характеристика еще одной попытки понять историю, определить направление ее течения. Достаточно полно и, главное, проблемно она представлена Карлом Ясперсом.

Впрочем сам термин «ковариантность» в ясперовской концепции истории не фигурирует. Здесь его эквивалент — «осевое время». Но в обоих случаях речь идет об одном и том же — о независимом, многовариантном и одновременно совместном, параллельном развитии. Можно сказать даже так: осевое время — суть, сердцевина ковариантности в истории, или так: метапаттерн ковариантности удачно репрезентируется концепцией осевого времени.

Осевое время истории

К. Ясперс (1883 — 1969) не первый, кто обратил внимание на отрезок мировой истории между 800 и 200 гг. до н.э. В него напряженно вглядывалось не одно поколение историков. Многих он привлекал, да и привлекает своей необычностью. Право же, удивляться есть чему. Одновременно и притом независимо друг от друга в трех культурных центрах того времени: Китае, Индии, Греции — начались практически однотипные исторические изменения.

Вот только некоторые характеристики той необычной эпохи: потрясение всех прежних жизненных основ или устоев, субстанциальное беспокойство, душевное смятение, устремленность к пределам жизни и мира в целом, духовное подвижничество, социально-преобразовательный энтузиазм; острое ощущение хрупкости и надломленности человеческого бытия, близости какой-то катастрофы, мирового хаоса и одновременно единый порыв, общее стремление овладеть ходом событий, наладить нормальную человеческую жизнь, дать ей смысл и историческую перспективу, известная центробежность повсеместно ведущихся дискуссий*, духовная расщепленность борьбы мнений, убеждение друг друга в «своей» истине, в «своем» опыте, в «своей» правоте и подспудная, во многом неосознанная тяга к единству, внутренней целостности, духовному братству, глубинному (истоки, конечные цели) взаимопониманию.

" …Человек, — пишет Ясперс, — осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность. Стоя над пропастью, он ставит радикальные вопросы, требует освобождения и спасения. Осознавая свои границы, он ставит перед собой высшие цели, познает абсолютность в глубинах самосознания и в ясности трансцендентного мира". Говоря о человеке вообще как таковом, о его эпохально-исторических деяниях и начинаниях в осевое время, Ясперс, разумеется, имел в виду не всех людей, не все общество и даже не его большинство. Тогда не могло быть и не было такой идентификации с духом времени (как ее нет, кстати, и по сей день, сегодня — в эпоху массовых движений, массового производства, массовых обществ). Разрыв между вершинами человеческого духа («человек») и его социально-массовым окружением в осевую, или ковариантную, эпоху был огромным. Но было в ту эпоху то, что этот разрыв как бы преодолевало, сокращало. Была некая критическая масса творчески мыслящих и практически изобретательных людей, с одной стороны, и определенная предрасположенность, готовность и восприимчивость к новому остальной массы населения — с другой, и успехи одного (творческого, изобретательного) человека косвенным образом становились достоянием всех людей. Ситуация улучшалась в целом, по отношению ко всей массе населения.

В широком мировоззренческом плане период между 800 и 200 гг. до н.э. был переходом от мифа (имагинативной реальности) к логосу (разумной или рациональной реальности), от недифференцированно коллективного к ярко выраженному индивидуальному авторству, от генетически-повествовательного «откуда», «от кого» к субстанциально-сущностному «почему», от бессознательного, слепого следования прошлому и его традиции к новациям и конструктивизму настоящего, к решительной открытости будущему, неисчерпаемому богатству его возможностей.

Своеобразным символическим воплощением этого перехода стали философы. Осевое время знаменательно рождением философов — людей, отважившихся искать опору в самих себе, решившихся «противопоставить себя всему миру». В лице философа, внутренне возвысившегося «над миром и над самим собой», человек устремляется к Человеку, поднимается — и во многом — до Человека.

Осевое время выражает и украшает целое созвездие философов: Конфуций и Лао-цзы в Китае, создатели Упанишад, Будда в Индии, Заратустра в Иране, пророки Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя в Палестине, Гомер, Парменид, Гераклит, Платон и другие в Греции. Все они очень разные, не похожи друг на друга, но в то же время едины в своем выходе за пределы индивидуально-эмпирического существования, в стремлении понять и определить свое место в «целостности бытия». Беспокойная философская мысль заставляла их много путешествовать, общаться с другими (иные культуры и цивилизации) людьми и искать, искать, искать надлежащее место, подходящие условия для практического воплощения этой своей мысли в жизнь.

Маркс был не совсем точен, когда писал, что прежние философы лишь различным образом объясняли мир, тогда как нужно было изменить, переделать его. Жизнепреобразовательное устремление, не игнорирующее, естественно, объяснение, наоборот, реализуемое через объяснение, никог да не покидало философию, философов. Иначе как объяснить неутомимые странствия Конфуция с целью найти правителя, который бы последовал его советам, или смелые, хотя и безуспешные, попытки Платона убедить сиракузских тиранов жить по законам его «Государства» .

С 800 по 200 гг. до н.э. была заложена, как пишет Ясперс, «духовная основа человечества», определившая все его последующее развитие. К ней общество приникало, ею оно вдохновлялось в самые творческие, «ренессансные» моменты своей истории. В этом плане не исключение и современная научно-техническая эпоха: в ее глубине по-прежнему теплится огонек того, осевого времени.

Осевая «духовная основа человечества» — это прежде всего сам человек в его «духовной открытости миру». Он, пожалуй, самый убедительный продукт осевой эпохи с ее непревзойденным пока скачком, или прорывом, в бытие как подлинное, истинное существование, как сокровеннейшую суть всей событийной канвы жизни. Главное измерение духовной открытости человека осевого времени — универсальность, переходящая в трансцендентность. Иными словами, это непрестанное и теоретическое, и практическое расширение границ индивидуально-человеческого существования, помноженное на желание, проективную потребность знать: а что же дальше? Что там, за горизонтом? Это устремленность к пределам и искушение, дерзкая попытка превзойти их. Здесь также просматривается и потребность иметь над собой нечто более высокое и совершенное, чем «человеческое, слишком человеческое» .