Просвещённый абсолютизм в России

1. Сущность и особенности просвещенного абсолютизма

2. Екатерина II и идея государственной реформы

3. Манифест о созыве Уложенной комиссии и выборы депутатов

4. «Наказ» Екатерины II

4.1 Разработка и источники текста «Наказа»

4.2 Политико-правовая доктрина «Наказа»

4.3 Законодательная программа «Наказа»

5. Деятельность Уложенной Комиссии. 1767 — 1770 гг.

6. Ожидания российского населения по данным Уложенной комиссии

6.1 Дворянство

6.2 Купеческое сословие

6.3 Крестьяне

6.4 Вопрос о привилегиях окраин

6.5 Наказы и ожидания сибирского крестьянства и купечества Заключение Список литературы

Во второй половине XVIII в. наблюдался редкое обострение социальных противоречий в России, что было вызвано усилением крепостнического гнета и расширением сословных привилегий дворянства в условиях кризиса и разложения феодальною строя. В сложившейся обстановке самодержавие пыталось выйти из кризиса путем осуществления политики «просвещенного абсолютизма». Из целою ряда мер этой политики наиболее ярким ее проявлением был созыв комиссии для создания проекта Нового Уложения в 1767 — 1770 гг. Однако надежды императрицы Екатерины II не оправдались. Несмотря на бурную деятельность комиссии, конечный результат так и не был достигнут.

Вместе с тем, деятельность Уложенной комиссии стала, пожалуй, одним из уникальнейших явлений в российской истории, которое до сих пор остается во многом непонятым и не до конца осмысленным. В оценке Уложенной комиссии советские и многие современные историки, как правило, руководствовались высказываниями А. С. Пушкина и Ф. Энгельса. Пушкин писал об отвратительном фиглярстве императрицы «в сношениях с философами ее столетия». Оценка Энгельса близка к пушкинской: «…двор Екатерины II превратился в штаб-квартиру тогдашних просвещенных людей, особенно французов; императрица и ее двор исповедовали самые просвещенные принципы, и ей настолько удалось ввести в заблуждение общественное мнение, что Вольтер и многие другие воспевали „северную Семирамиду“ и провозглашали Россию самой прогрессивной страной в мире, отечеством либеральных принципов, поборником религиозной терпимости» Павленко Н. И. Екатерина Великая. М., 1999. С. 105.

В результате эти оценки гиперболизированы настолько, что для освещения положительных итогов правления Екатерины II не оставалось ни места, ни желания. В результате императрица оказалась представлена лицемеркой на троне, говорившей и писавшей одно, а делавшей совсем другое.

«Наказ» императрицы подавался сочинением, содержавшим множество напыщенных фраз и обещаний, которые она не намеревалась претворять в жизнь, а Уложенная комиссия оценивалась как фарс, нацеленный на околпачивание французских просветителей и либералов внутри страны. Всякая мера в пользу трудового населения квалифицировалась как вынужденная, исходившая не от Екатерины, а от обстоятельств, принуждавших ее идти на уступки. Но сводить все к фарсу, лицемерию и обману — значит не замечать генерального факта: Екатерина Великая после своего 34-летнего правления оставила Россию более могущественной и просвещенной, становившейся на путь законности.

Ключом к пониманию взаимоотношений императрицы и просветителей служит ее ответ на осуждение митрополитом Платоном ее переписки с «безбожником» Вольтером. «80-летний старик, — заявила она, — старается своими, во всей Европе жадно читаемыми сочинениями прославить Россию, унизить врагов ее и удержать деятельную вражду своих соотчичей, кои тогда старались распространить повсюду язвительную злобу против дел нашего отечества, в чем и преуспел. В таком виду намерении письмы, писанные к безбожнику, не нанесли вреда ни церкви, ни отечеству» Павленко Н. И. Екатерина Великая. М., 1999. С. 105.

Пожалуй, самый «больной» аспект проблемы — это наказы и документы, привезенные с собой избранными депутатами Уложенной комиссии. Представляя собой бесценный кладезь материала во всей полноте описывающего картину русской жизни второй половины XVIII в., наказы во многом остаются мертвым невостребованным грузом. Поразительно, но при всем богатстве литературы по эпохе Екатерины Великой можно найти множество работ о ее внешней и внутренней политике, взглядах, не говоря уже о личной жизни. И при этом наказы как исторический источник используются вскользь и лишь несколько работ обращаются к ним как к центральному источнику. Тогда как очевидно, что упрощенное и даже стереотипное отношение к наказам в значительной степени обедняет наше представление об эпохе Великой Екатерины.

В данной работе предпринята попытка исследовать ожидания российского населения по данным Уложенной комиссии. Для этого в работе детально исследуются такие вопросы как:

— сущность просвещенного абсолютизма;

— причины и предпосылки создания Уложенной комиссии;

— идейно-политические взгляды Екатерины II и содержание ее «Наказа»;

— создание и деятельность Уложенной комиссии.

— ожидания и проблемы главных социальных групп Российской империи второй половины XVIII века: дворянства, крестьянства и купечества, а также вопрос о правах национальных окраин.

1. Сущность и особенности просвещенного абсолютизма

Понятие просвещённого абсолютизма принадлежит к числу чисто научных, историко-политических категорий. Оно сложилось в научной литературе как вторичная характеристика политико-правовых явлений XVIII века уже после того, как сами эти явления стали достоянием истории, и одновременно как модель государственно-политической организации.

Понятие просвещённого абсолютизма (или просвещённого деспотизма) было сформировано германской государствоведческой и политической литературой второй четверти XIX в. — примерно тогда же, когда утвердилось и обозначение абсолютизм для монархий XVII — XIX вв. По своему происхождению, которое в свою очередь не могло не отразиться на изначальном понимании, понятие тесно увязано с характеристиками монархии как абсолютной и политической деятельности власти как просвещённой Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 23.

Характеристика монархии как абсолютной, понимая под этим некое новое особое качество, восходит к Ж. Бодену: в его теоретико-политическом дискурсе, в связи с обоснованием суверенности королевской власти, появляется монархия совершенного могущества (1а puissance absolue). Политическая семантика, следуя общей христианской традиции, выразила в этой новом определении монархии свойства её совершенности и наиполноты, как бы создающих новое качество. В английской политико-правовой литературе XVII в. категория абсолютная монархия применяется уже устойчиво и определённо в историке-политическом смысле — как противоположная монархии ограниченной. В трудах Д. Локка, сыгравших особую роль для становления в европейской научной литературе новых политико-правовых и историко-политических понятий, это — устойчивое обозначение такой государственности, где «единая произвольная, верховная власть и управление всеми делами по божественному праву сосредотачиваются в одном человеке» и где соответственно пренебрежены все человеческие законы.

Разработанная немного позднее и разошедшаяся почти по всей правовой и политической литературе XVIII в. классификация государственных форм в «О духе законов» Ш. Монтескье понятия абсолютной монархии не знала. Отчасти это компенсировалось сложившейся на рубеже XVII — XVIII вв. на основе мощной традиции политической мысли, идущей от античной классики, категорией деспотизма. Для французского политического дискурса деспотичное правление было своего рода синонимом власти произвольной, пагубной для страны — широкому распространению своему эта характеристика обязана моралистическому роману Ж. Фенелона «Приключения Телемака» (1699). В классическом для политологии Просвещения тексте — «Диалогах А, В, С» Вольтера — деспотизм определён как «злоупотребление монархией». Позднее обозначение монархии как абсолютной стало более нейтральным и даже политически благожелательным: в «Энциклопедии» Д. Дидро и Д’Аламбера так характеризовалась единоличная (не избирательная и не ограниченная) монархия, где власть и её деятельность строго соответствуют «природе правления», намерениям управляемых и т.н. «фундаментальным законам». Параллельный термин абсолютизм впервые фиксируется в конце XVIII в. для обозначения им «режима абсолютной власти вообще»; в применении к монархии т.н. «старого режима» его применяли такие политические писатели как Э. Бёрк и Ф. Р. Шатобриан. Закрепление в научной литературе этого термина именно в применении к старой монархии, а не только как отвлечённая характеристика «неограниченности и полновластности правителя» вообще, происходит только в 1 840-е гг. Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 24.

Тогда же в научной литературе оформилось и понятие просвещённого абсолютизма как особого вида и одновременно особого этапа исторической эволюции монархии. Первая более-менее детальная историко-политическая конструкция такого рода присутствует в трудах немецкого государствоведа и политэконома В.Рошера. В этой конструкции, «просвещённый деспотизм» есть строгая форма монархии и продукт естественного права в процессе общественной эволюции; исторически — это третья фаза видоизменений монархи вслед за фазами т.н. «конфессионального абсолютизма» XVI — XVII вв. и «дворцового абсолютизма», лучше всего представленного правлением Людовика XIV и его последователей, наступает монархия новой политики, представленная главным образом Иосифом II Австрийским и Фридрихом II Прусским. Приоритет Рошера. однако, относителен, несмотря на то, что историография XX в. с этой его конструкции отсчитывала научную историю понятия просвещённого абсолютизма. Так, ещё в 1843 г. понятие «просвещённого деспотизма» критически поминается в научной публицистике К. Маркса в связи с разбором концепций монархии в государствоведении гегельянской школы, которое полагало существенно важной для новой монархии особую традицию «либерального суверенитета», когда личность монарха становится доминирующим положительным фактором идеи законодательного обновления. По-видимому, уже в 1830е — начале 1840х гг. политический дискурс в рамках исторической школы права и Гегелевой философии сформировал эту характеристику поначалу только германской монархии. В своём логико-теоретическом построении новое понятие было «напитано» политологией предыдущего столетия, когда классификация государственных форм — теоретическая или историческая — имела не только и не столько историографические цели Павленко Н. И. Идеи абсолютизма в законодательстве XVIII в. // Абсолютизм в России. М., 1964. С. 390−391. .

Политико-правовой дискурс XVIII в. — и не только в собственно просветительской публицистике и литературе — характеризовался безусловным стремлением теоретически отыскать формулу «наилучшего правления», или государственного устройства. Таким наилучшим «правлением» доминирующая политологическая парадигма (за исключением радикально-демократических концепций Ж. Руссо и его последователей) полагала монархию. По своим свойствам, однако, монархия была чревата «вырождением в деспотизм», осуждавшийся как по вытекающему из него нарушению всех гражданских прав, так и по своей исторической неустойчивости, постоянному перерождению в какие-то иные формы, имманентной чреватости революциями, которые противоречили воспеваемой Просвещением стабильности государственного устройства. В этой взаимообусловленности рассуждений и появляется фигура «просвещённого монарха», или «деспота», и «наиболее счастливым правлением»", по рассуждению, например, Т. Рэйналя, полагается «правление справедливого и просвещённого деспота». Содержание просвещённости также находилось в контексте общего политического дискурса эпохи и — важно отметить — было обусловлено новой доктриной о целях государства, о взаимоотношении Власти и Закона в обществе и никоим образом не замыкалось на чисто личностных культурно-просветительских свойствах субъекта. Контекст был особенно важен, потому что, как будет замечено в одном из позднейших, но привязанных политической парадигме XVIII в. трудов по истории правлений и законодательств, Просвещение меняет деспотизм).

Ещё одним наполнителем рождающегося понятия стало учение школы физиократов о правильном деспотизме и, в особенности, близкого им учения о государственном правлении Н. Мерсье дё Ла Ривьера. Согласно этому учению, в устройстве обществ различается разрушающий «естественный порядок» произвольный деспотизм и, напротив, созидающий, законный деспотизм, когда законы неподвижны и их справедливость и очевидность необходимы, а власть деспотично-непреклонна в их осуществлении во всех ветвях правления. Опосредованное влияние трактата Ла Ривьера (главным образом, через голландскую политическую литературу начала XIX в.) сказалось на увязывании в германском государствоведении идеи «просвещённого абсолютизма» с идеалом конституционализма Эйдельман Н. Я. «Революция сверху» в России. М., 1989. С. 17.

Благодаря популярному в XIX в. труду Ф. Шлоссера «Всемирная история» конструкция «просвещённого абсолютизма» стала фактом историографического осмысления реформаторской политики монархов целого ряда европейских стран (а не только, как ранее, Австрии и Пруссии), причём просвещённый абсолютизм по своим политическим итогам был сопоставлен с результатами Французской революции. Наконец, окончательно просвещённый абсолютизм как необходимое в характеристике эволюции монархии Нового времени историко-политическое понятие (означающее новую идею государства в государственной практике} был закреплён работами Р. Козера и Х. Трёйчке Федосов И. А. Просвещённый абсолютизм в России. // Вопросы истории, 1970. № 9. С. 36.

Именно такая классическая (в известном смысле) традиция понимания просвещённого абсолютизма была воспринята политико-правовой литературой в России на рубеже XIX — XX вв. благодаря, главным образом, работам М. А. Рейснера. В этом понимании «просвещённый абсолютизм» обозначал вторую историческую фазу общей эволюции абсолютной монархии как государственности Нового времени (идеи Рошера — Козера), на которой ранее сложившаяся в виде доктрины «общего блага» публично-правовая основа абсолютизма обретает новую государственную идею (положение Трёйчке, развитое затем крупным политическим философом В. Дильтеем) как фактор всеохватной реформаторской и культурнической деятельности и, в итоге, принимает форму своеобразной естественно-правовой конституции, устанавливающей новые взаимоотношения личности и власти, хотя и подчинённые по-прежнему государственному патернализму Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 27.

Таким образом, изначальное историко-политическое понимание введённой государствоведением XIX в. конструкции «просвещённого абсолютизма» было увязано с неким новым политико-правовым качеством монархии, прежде всего с отличной от предыдущего периода исторической эволюции монархии системой взаимоотношений «власть — закон — общество», формирующейся в итоге новых идейных и политических факторов, присущих именно тому времени, которое в европейских странах обозначалось как просвещённый абсолютизм (деспотизм).

2. Екатерина II и идея государственной реформы

С восшествием на престол в 1762 г. императрицы Екатерины II явно обозначившиеся в государственной политике 175Ох — начала 1760х гг. стремления к правовой реформе государственных порядков в духе новой политической идеи получили двойной стимул. Во-первых, для новой власти (тем более испытывавшей известные сложности с легитимацией) необходимо было найти практическое разрешение разнородных проблем внутренней политики и правоприменения, которые были очевидными уже с конца 1750х — начала 1760х гг.; по поводу многих из таких проблем общественные настроения характеризовала явно кризисная ситуация. Во-вторых, само продвижение определёнными группировками правящей элиты на российский престол нового монарха — нового по своему идейно-политическому облику — имело корни не столько в недовольстве практическими политическими мероприятиями правительства Петра III (в конце концов, здесь свергнутому императору можно было предъявить упреки лишь демагогического характера), сколько в стремлении в ещё большей степени упрочить реформирование политико-правовых отношений абсолютной власти и дворянства, правящих элит, в особом направлении Медушевский А. Н. Утверждение абсолютизма в России. М., 1994. С. 93.

Новый монарх — Екатерина II — по своему идейно-политическому облику, по сложившемуся ко времени восшествия на престол во многом под влиянием идей Просвещения либеральному мировоззрению и морально-политическим стремлениям, не только вполне соответствовала скрытым или явным ожиданиям элит в этом отношении. Она сама выступила активным реформатором государственных и правовых порядков в стране, привнесла в государственную политику лично ей представлявшиеся оптимальными политические и правовые идеалы, которым стала стремиться подчинить — нередко вразрез более прагматическим целям правящей элиты или бюрократии — правительственное стремление к целостной реформе государства Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 45.

На место частичного государственного обновления и упорядочения правовой системы смыслом предполагаемой Государственной Реформы было провозглашено утверждение в российском обществе идеала законной монархии, которая якобы единственно способна без крупных потрясений обеспечить каждому искомое общественное благополучие и устранить на будущее перманентные конфликты между Властью и Обществом, а тем самым — и постоянные претензии со стороны последнего к Власти.

Эта идея была декларирована уже в самых первых законодательных актах новой власти. Хотя чисто формально её появление было обязано законотворчеству Г. Н. Теплова — видного сановника екатерининского правительства 1760х гг., — декларации сформировали новое слово в официальной публично-правовой доктрине. Верховная власть «наиторжественнейше обещала… узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного нашего отечества в своей силе и принадлежащих границах течение своё имело так, чтоб и в потомки каждое государственное место имело свои пределы и законы к соблюдению доброго во всём порядка, и тем предохранить целость империи и самодержавной власти». Положения о «силе и принадлежащих границах» государственных учреждений, о необходимых для власти «пределах и законах» присутствуют и в последующих законодательных декларациях. Ещё немного позднее сама Екатерина II в одном из правительственных документов характеризовала правительственное стремление этих лет как в том числе намерение «отделить права вечные от прав ныне настоящих» — т. е. намерение сформировать качественно новый слой позитивного законодательства Брикнер А. Г. История Екатерины Второй. М., 2002. С. 247.

Контуры замысла правовой реформы, которую сама императрица предполагала необходимой, характеризуют её литературные документы — главным образом выписки из политической литературы (рубежа 1750х — 1760х гг.); выписки во многом были навеяны рассуждениями по поводу книги Ш. Монтескьё «О духе законов». Как видно из содержания выписок, главная идея, интересующая здесь Екатерину, — это наилучшее государственное устройство. Следуя идеям времени, в представлении о таковом Екатерина объединяла предположение о правильной организации власти (в её учреждениях и институтах) с идеей о правильной цели государственной политики.

В отношении наилучшей для страны формы правления Екатерина однозначно высказалась в пользу монархии по основаниям условного естественно-географического прагматизма (восходившего к политологии Монтескье): «Великая империя подобная России, разрушится, если будет учреждено иное, кроме самодержавного правление; ибо оно единственно может служить потребной быстроте для нужд отдалённых областей, а всякая другая форма — гибельна по медлительности сих действий. Итак, возмолим единственно Господа о даровании нам разумных властителей, сообразующихся с Законами и не творящих оные иначе, как по длительном опыте и исключительно в видах добра их подданных». Соотношение власти монарха и интересов подданных виделось Екатерине исключительно на этико-политической основе «добрых помыслов» «разумного правителя». Именно такой практикой установилось бы законное правление, направленное к благой цели. Этим гарантировалось бы и необходимое для правителя, не желающего переживать «перевороты государства», «доверие народа»: «Желаю, чтобы страна и подданные были богаты — вот начало, от коего я отправляюсь … Желаю не рабов, но чтобы повиновались законам. Желаю всеобщей цели — сделать счастливыми… Власть без доверия нации — ничто» Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 48.

Решение вопросов политики виделось Екатерине преимущественно через усовершенствование законодательства. Однако она отмечала, что «вещь, более других подверженная неудобствам, это установить некий новый закон…»; кроме того, в её теоретическом размышлении разделялись законы временного предназначения и длительной перспективы — что заранее следует представлять законодателю, соответственно выбирая объект правовой регламентации Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 30.

Среди проблем правовой политики конкретно Екатерина выделила вопросы о дворянской службе, воспитании дворянских детей, выезде дворянства заграницу, о наследовании дворянских имений. Небольшое внимание было уделено совершенствованию судебной организации — что было особенностью тогдашних представлений Екатерины о методах политики — представлений, обусловленных в том числе и малым знакомством с практическим течением государственных дел. В заметках Екатерина зафиксировала лишь две несуразности юридической практики: заключение в тюрьму до завершения расследования и до суда («начинать с наказания и затем уж проводить процесс — варварский и турок достойный метод действовать» и наличие негласной чрезвычайной юстиции («преступление и рассмотрение дела должно сделать публичными»). Судя по объектам её внимания, правовому усовершенстванию подлежали бы политика протекционизма в экономике, состояние крепостной зависимости крестьян, условия жизни, способствующие т.н. «размножению народа» Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 53.

3. Манифест о созыве Уложенной комиссии и выборы депутатов

Преодолев первый кризис своего царствования, в середине 1760-х гг. Екатерина приступила к широкомасштабному и очень важному для нее лично политическому эксперименту. 14 декабря 1766 г. она издала манифест с призывом ко всем российским свободным «сословиям» и к центральным правительственным учреждениям направить в столицу депутатов, уполномоченных изложить нужды и пожелания пославших их сообществ и принять участие в составлении нового свода законов Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 231.

Уже при Петре Великом власти прекрасно сознавали необходимость привести Соборное уложение 1649 г. в соответствие с современностью, и потому на протяжении XVIII столетия созывался целый ряд специальных «уложенных комиссий». Они были немногочисленными по составу и включали преимущественно знатных бюрократов, а также специалистов, не обязательно дворянского происхождения, от университетских профессоров до членов купеческого сословия. Но из декабрьского манифеста 1766 г. сразу стало ясно, что у императрицы Екатерины II на уме нечто иное. Прежние комиссии представляли собой небольшие собрания частного характера, и лишь закончив подготовительную работу, они приглашали представителей разных сословий, чтобы каждая группа по отдельности высказалась о касающихся ее разделах законопроекта. Однако то собрание выборных представителей, которое теперь созывала Екатерина, должно было стать гораздо многочисленнее, чем все его предшественники в XVIII в. К тому же самим депутатам предстояло участвовать в разработке нового свода законов.

В манифесте объяснялось, что право представительства в законодательном собрании будет пожаловано центральным правительственным органам, а также тем социальным группам, которые окажутся не представленными ни правительственными учреждениями, ни землевладельцами. Так, Сенат, Синод, коллегии и ряд канцелярий по выбору Сената (но только не связанных с системой местного управления) должны были направить по одному выборному депутату, причем не обязательно в лице своих начальников. Что касается «сословий», то здесь выбор депутатов проводился на территориальной основе: дворянство избирало по одному депутату от каждой административной единицы (от уезда в России, от полка на Украине, от крейса в Лифляндии), независимо от количества дворян в данном районе. Каждый официально зарегистрированный город также направлял по одному депутату независимо от числа жителей. Однодворцы и другие категории вольных пахотных солдат, а также государственные и ясачные крестьяне посылали по одному депутату от каждой провинции. Оседлые инородцы, как крещеные, так и язычники, должны были представить по одному депутату от каждого из народов, населяющих ту или иную губернию. Наконец, во всех казачьих войсках предписывалось «вышним командам, где они ведомы, примениваясь к сему положению, прислать потребное число депутатов». В противоположность практике Земских соборов XVII в., духовенство в екатерининской Уложенной комиссии было представлено не как сословие, а как один из институтов государственного аппарата — единственным депутатом от Святейшего синода Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 232.

Работа депутатов в законодательных комиссиях в XVIII в. воспринималась просто как еще один вид государственной службы и без того сверх меры отягощенного ею дворянства, и потому депутатства всячески старались избегать. Екатерина же постаралась превратить его в желанную привилегию, придав депутатскому статусу ряд преимуществ. Во-первых, депутатам собирались платить жалованье: дворянам по 400 руб. в год, городовым депутатам по 122 руб., а остальным по 37 руб. Они также получали пожизненный иммунитет от смертных приговоров, телесных наказаний и пыток. Их имущество не подлежало конфискации ни в каком случае, кроме изъятия за долги. Оскорбление депутата влекло за собой наказание в двойном размере. Наконец, депутатам вручали особый знак их должности, который после их смерти возвращался государству. Дворянам надлежало включить этот знак в свой герб, «дабы потомки узнать могли, какому великому делу они участниками были» Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 233.

Екатерининская Уложенная комиссия не имела ничего общего с современными представительными органами, с парламентами, так как в сущности она была институтом «старого режима». К тому же Манифест 14 декабря 1766 г. не раскрывал многие внутренние причины созыва подобной ассамблеи. Для начала, уже само употребление слов «выборы» и «избиратели» вызывает неправильное понимание характера политического представительства на российских Земских соборах или в законодательных комиссиях. «Русское слово для избрания — «выборы» — означает буквально «отбор», или «подбор» Там же, С. 234.

Согласно Манифесту 14 декабря 1766 г., депутата следовало выбрать или отобрать. Выдвижения кандидатов не было; все, кто был правомочен выбирать депутатов, могли также быть избраны. В решающий день всем избирателям, съехавшимся в какой-нибудь почтенный дом, надлежало подойти к столу в центре залы и, по мере того как выкликали имена, положить шар в один из ящиков, помеченных «выбран» и «не выбран». Тот, за кого в ящике с надписью «выбран» оказывалось наибольшее число шаров (к ним прибавлялись также голоса, присланные по почте), становился депутатом. Добавим, что сама Екатерина вовсе не намеревалась допустить перерастания роли депутатов в статус парламентариев и в корне пресекала все подобные поползновения. Составленный в довольно резких выражениях указ 1773 г. гласил, что депутатам нечего выставлять себя «народными защитителями», как и брать на себя функции представителей и проталкивать дела своих земляков в центральных учреждениях, входя «в дела посторонние и до их звания нимало не принадлежащие». Судя потому, что депутат, решивший сложить полномочия, мог просто передать свой мандат кому пожелает, не советуясь с избравшими его, он явно никоим образом не рассматривался как лицо, ответственное перед избирателями. Точно так же, поскольку голос депутата в собрании ничего не решал, было неважно, что число депутатов постоянно колеблется. Иногда депутаты уходили в отставку или изгонялись из состава комиссии без последующей замены, и тогда губернаторы и воеводы, приезжая в столицу, по должности посещали заседания Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 70.

Таким образом, в задачи Уложенной комиссии не входило представлять «народ», а уж тем более «волю народа». Она являлась чисто консультативным органом и, строго говоря, вообще не была законодательной. Поэтому неудивительно, что в ней участвовали депутаты от государственных учреждений. Предполагалось, что они знакомы с административными проблемами, с нуждами подведомственных им слоев общества, с законами. Правительственные учреждения издавали собственные наказы, или инструкции, которые не следует отождествлять с той или иной политической линией центрального правительства, а надо рассматривать как итог профессионального опыта конкретных департаментов Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 56.

Ряд примеров говорит о непродуманности подхода власти к выборам и о полной негодности разработанной процедуры. Дворянам полагалось участвовать в выборах депутатов во всех уездах, где они владели землей, а в случае невозможности личного участия — по болезни или по служебной занятости — они могли присылать свои голоса почтой. Если владение было записано на имя женщины-помещицы, то на собрание выборщиков она не допускалась, но могла также проголосовать по почте. Первой ступенью избрания дворянского депутата были проходившие под началом губернатора выборы местного предводителя дворянства сроком на два года. Затем губернатор покидал собрание, а предводитель назначал день и место выборов. Избрав депутата, дворянское собрание назначало комитет из пяти человек для составления инструкции, или наказа, под которым все они подписывались. После этого депутат отправлялся в Москву и вручал документы о своих полномочиях в Герольд-мейстерскую контору Сената для утверждения, после чего мог получить жалованье и знаки своей должности. Предводитель дворянства оставался дома, в уезде, и находился в распоряжении правительства. В рассматриваемое время функции предводителя не определялись, но избрание постоянного предводителя дворянства в каждом уезде знаменовало собой зарождение дворянской корпоративной организации.

Вышеописанная процедура, сама по себе совсем несложная, тем не менее сразу же начала давать сбои. Согласно правилам выборов, если в уезде насчитывалось менее пятнадцати постоянно живущих дворян, то они могли по своему усмотрению даже и не посылать депутата в Уложенную комиссию, так как минимальное число избирателей нигде не оговаривалось. Екатерина сама составила список из пятнадцати уездов, которые, по ее предположениям, должны были остаться не представленными в комиссии. Фактически же таких уездов оказалось гораздо больше. В Звенигородском уезде было 80 помещиков, но лишь двое из них постоянно жили в своих имениях и оба не явились на собрание избирателей, сказавшись больными. В Каширском уезде из 711 помещиков лишь 38 участвовали в собрании, на зато 323 голоса поступило по почте Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 236.

Екатерина рассчитывала, что из 300 у.е.здов Российской империи 173 изберут дворянских депутатов. Разумеется, во многих уездах дворян-землевладельцев не было совсем, например — в сибирских губерниях. Исхода из имеющихся данных, трудно определенно сказать, насколько положительно или отрицательно дворянство относилось к Уложенной комиссии в целом и к выборам в частности. Многие дворяне имели по несколько поместий в разных уездах и, возможно, не потрудились проголосовать заочно в каждом из них, если участвовали в выборах по месту постоянного проживания.

Мелкопоместные дворяне, состоявшие на военной и гражданской службе, не располагали ни временем, ни средствами совершить дальнее путешествие домой, чтобы отдать свой голос. Вероятно, на отношении дворянства к выборам сказывалась и удаленность от обеих столиц. Дворяне дальних, менее просвещенных губерний все еще воспринимали вызов в столицу как некую форму государевой службы, которой лучше по возможности избежать. Новгородский губернатор Сивере докладывал, что в его губернии манифест встретили ликованием, и только один дворянин («некое благородное, или, скорее, неблагородное животное») высказывался против на том основании, что с 1762 г. дворянство освобождено от службы. В тех уездах, где находились имения придворных сановников и магнатов, дворянство обычно их и выбирало. Так, выбрали троих из братьев Орловых, двоих Чернышевых, Петра Панина (от Москвы). Вероятно, друзья императрицы по ее настоянию отправились в уезды, где располагались их имения и где избрание этих высокопоставленных сановников гарантировалось их положением. Но нет никаких свидетельств о манипулировании выборами ради групповых политических целей со стороны центрального правительства. Ведь власти понятия не имели, сколько депутатов будет в конце концов избрано, так что было просто невозможно, да и не нужно, создавать «партию» сторонников правительства Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 237.

Очень немногое известно о том, как составлялись наказы депутатам. В них можно было безо всяких ограничений высказывать общеполитические взгляды, касаться любых недостатков, как местного масштаба, так и общероссийского. Не допускались только личные жалобы и требования. Однако нередко бывало трудно привести уездных выборщиков к единому мнению и отвратить их от привычки писать челобитные — традиционной формы жалобы государю. Некоторые из наказов были довольно лаконичными. Так, в наказе депутату от муромского дворянства коротко и ясно говорилось, что Муром ни в чем не нуждается, от притеснений не страдает и никаких новых законов ему не требуется. Лишь в очень немногих случаях дворянство поднималось до формулирования взглядов в отвлеченных политических терминах. Это можно объяснить низким культурным уровнем, а то и неграмотностью, которая все еще была присуща провинциальному дворянину старше сорока—пятидесяти лет, как служилому, так и неслужилому. В одном случае сын подписался под наказом вместо отца, «который грамоте не знает и не может написать свое имя». А в Арзамасе один человек подписался сразу за восьмерых неграмотных Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 237.

Придуманная Екатериной процедура выборов вызвала еще большие трудности в городах: там применялся простой принцип предоставления избирательного права всем домовладельцам, который, однако, совершенно не учитывал глубокие различия между социальными группами городского населения. Сейчас все историки сходятся в том, что таким образом Екатерина сознательно пыталась превратить города в развитые территориальные единицы и сплотить их население в однородное сословие. Но купцы не привыкли ни в какой форме сотрудничать на равных с простыми горожанами и вообще не считали горожанами тех, кто не участвовал в экономической жизни города, например — мелких чиновников. Да и местные власти также привыкли иметь дело прежде всего с купечеством и явно были сбиты с толку новым подходом, шедшим вразрез со всем их прежним опытом Любавский М. К, История царствования Екатерины II. СПб., 2000. С. 79.

Правила проведения выборов не слишком помогали делу, потому что в них остались неопределенными такие понятия, как «домовладелец», «житель», «город». С кем следовало голосовать государственному крестьянину, имевшему в городе лачугу и лавку, — с горожанами или с государственными крестьянами своей губернии? Должен ли голосовать взрослый купеческий сын, живущий в доме у отца? Должны ли голосовать пригородные домовладельцы, живушие в 40—60 верстах от города, и если да, то где? Некоторые из этих вопросов были поставлены перед Сенатом и даже перед самой императрицей, но принятые ими решения выполнялись далеко не всегда. Путаница вокруг процедуры выборов часто сводила на нет замысел получить коллективного представителя всех социальных групп города в лице единственного депутата. Купцы, издавна привыкшие верховодить в городской жизни, норовили оттеснить остальные группы населения и выбрать депутата только в своем сословии. В одном месте не допустили к избранию никого из членов служилого сословия ниже офицерского чина, хотя они являлись домовладельцами. В другом купцы ухитрились отстранить от выборов двоих дворян-домовладельцев и всех прочих горожан, не принадлежавших к купечеству. Сенат аннулировал оба эти избрания и велел провести новые выборы. Но в большинстве случаев, когда происходили неувязки, ни воеводы, ни изгнанные выборщики не протестовали, так что в конце концов оказалось, что из 209 городских депутатов 83 человека избраны только членами купеческого сословия. Духовенство оказалось группой, наиболее последовательно исключенной из городских выборов, — зафиксировано их участие в избрании всего-навсего 13 депутатов из 209 Омельченко О. А. «Законная монархия» Екатерины II: просвещенный абсолютизм в России. М., 1993. С. 72−73.

Как и при дворянских выборах, в городах весь процесс начинали с избрания городского головы, который и брал на себя руководство дальнейшей процедурой. Он избирался на два года и должен был выступать как представитель домовладельцев и «всего населения города» на тот случай, если бы правительству понадобилось посоветоваться с горожанами. Тем самым городской голова служил воплощением нового корпоративного принципа в подходе к городскому классу и явно должен был выступать от имени всех социальных групп: купцов, горожан, церковников, канцеляристов и т. д. В крупных городах выборы депутатов Уложенной комиссии могли проходить в два этапа. Сначала сходились домовладельцы каждого квартала (или «части»), на которые делился город, и выбирали до ста выборщиков, которым затем предстояло провести окончательное избрание депутата Очерки истории СССР. Т. «Вторая половина XVIII века». М., 1958. С. 169.

Дворянство обеих столиц активно участвовало в этих выборах и настолько подавило купечество, что в Санкт-Петербурге на первом этапе городских выборов прошло много дворян. Тогда полицмейстер высказал мысль, что было бы разумнее выбрать нескольких купцов вместо столь обремененных делами сановников. Но когда прошел второй тур выборов, оказалось, что депутатом от населения Петербурга стал не кто иной, как Алексей Орлов. Москвичей местному полицмейстеру тоже пришлось уговаривать выбрать хоть нескольких купцов в первом туре. Но в итоге московские избиратели предпочли, чтобы их представлял князь Голицын, а городским головой выбрали генерал-прокурора князя А. А. Вяземского. Очевидно, что, как и в случае с дворянскими депутатами, в городах в выборах участвовали далеко не все, кому полагалось. Так, в Петербурге из 3—3,5 тыс. домовладельцев голосовали только 450 выборщиков, в Москве соотношение оказалось и того меньше: 878 человек из 10—12 тыс. Такая низкая активность многочисленного потенциального электората может свидетельствовать о недоумении, безразличии, недоверии или просто о невежестве и безграмотности. А может быть, сказались усилия городской верхушки не допустить горожан к голосованию Очерки истории СССР. Т. «Вторая половина XVIII века». М., 1958. С. 170.

Горожане были так мало знакомы с территориальным принципом, в отличие от «сословного», что в ряде случаев, сумев прийти к общему решению, избирали не одного депутата, а нескольких. Так, Астрахань и Саратов прислали по пятеро депутатов, Казань — одного от русского населения, а второго от татарского. Сколько из этих депутатов было допущено к заседаниям Уложенной комиссии, остается неясным, хотя в протоколах упоминаются, по крайней мере, трое представителей города Астрахани Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 238.

Подготовка наказов от городов также вызвала затруднения. Купечество само по себе имело давнюю традицию составления по определенному шаблону челобитных, адресованных в центральную коллегию, ведавшую делами их сословия — т. е. в Главный магистрат. Более того, местные городские советы привыкли поддерживать контакты, обмениваться новостями и совместно работать над обращениями от нескольких городов. Но эти обращения посылались главным образом затем, чтобы переложить бремя налогов и службы на плечи других групп общества. Таким образом, эти петиции носили, в сущности, «сословный» характер и выражали интересы элитной части податного населения города. Однако наказ городскому депутату должен был учитывать всеобщие интересы, охватывать нужды и требования города как единого целого, Очень трудно было добиться подобной гармонии, и если к единству прийти не удавалось, то выбирали больше одного депутата, причем каждый избранник снабжался отдельным наказом. В целом городские наказы почти не выходили за рамки местных вопросов. Многие из них представляли собой простые перечни нередко противоречивших друг другу жалоб, но все же кое-как сколоченные вместе усилиями пятерки составителей наказа. Лишь немногие проявили способность отличать общие принципы, проблемы страны в целом от случаев некомпетентности местных властей Медушевский А. Н. Наказы в Уложенную комиссию 1767 — 1769 гг. как источник изучения социальных противоречий эпохи.// Исследования по источниковедению истории СССР дооктябрьского периода. М., 1987. С. 158.

Члены духовного сословия смогли оказать скрытое влияние на содержание наказов, так как их привлекали к составлению этих документов. В некоторых городовых наказах прямо значились требования, отвечавшие интересам духовенства, а под другими наказами даже стояли подписи духовных лиц. В Угличе самым первым пунктом было записано требование белого духовенства, а подписали наказ 22 священника, дьякона и протодьякона. Городовой депутат от Углича служил в канцелярии духовного управления. Он проявил чрезвычайную активность в работе Уложенной комиссии и мог считаться, в сущности, дополнительным представителем церкви. Итак, в городах депутатов выбирали как придется, и это подтверждает мысль, возникающую при взгляде на выборы дворянских депутатов в уездах, — правительство толком не знало, сколько депутатов эти две социальные группы направят в комиссию. В ходе выборов случались неувязки: не было заранее определено, каким именно единицам (слободы, пристани, посады) будет позволено присылать депутатов, и разрешалось вообще их не посылать, если город был слишком мал или беден. К участию в комиссии допускалось по нескольку депутатов от городов, которым, по идее, полагалось присылать по одному. Наконец, не была предусмотрена ситуация, при которой от городов могли быть избраны депутатами дворяне. Все это показывает, что понятие о равномерности социального представительства в законодательном собрании было весьма расплывчатым. Непохоже также, чтобы правительство сколько-нибудь точно знало, какое количество депутатов изберут остальные слои российского населения — государственные крестьяне, однодворцы и прочие группы ландмилиции.

Процедура выбора крестьянских депутатов проходила в три этапа. Крестьянам предлагалось писать не проекты наказов депутатам, а челобитные — это слово им, конечно, было привычнее. Кроме того, в относящемся к крестьянам разделе манифеста ничего не говорилось о том, что депутаты созываются для составления свода законов. Для крестьян процедура была такова: три воскресенья подряд манифест публично оглашали во всех сельских церквях, затем назначался день избрания уездных выборщиков от каждой деревни или села. Право голосовать получили все, кто владел домом и землей в данной деревне. Потом деревенские выборщики передавали уездному выборщику письменные изложения своих нужд и требований. В назначенный день представители от разных уездов выбирали губернского выборщика, который участвовал в отборе крестьянского депутата от всей губернии. Того снабжали полномочиями выступать от имени избирателей с «нижайшими представлениями» крестьянских пожеланий, а также наказами — челобитными от деревень и уездов. Для однодворцев и крестьян не предусматривалось создание комиссий, составлявших проекты наказов. Депутатам просто вручали не сведенные воедино челобитные от деревень, уездов и губерний, чем и объясняется невероятное множество крестьянских наказов, поданных в Уложенную комиссию: их было свыше тысячи, причем многие до сих пор не опубликованы Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 58−60.

Так или иначе, крестьяне еще меньше дворян и горожан были способны изложить свои жалобы в отвлеченных категориях и поэтому просто рассказывали о частных местных бедах и проблемах. В этом смысле их наказы являются бесценным источником для локальной социальной истории, хотя следует помнить, что крестьяне старались преувеличить бедственность своего положения. Поскольку среди них царила почти поголовная неграмотность, им, по всей вероятности, помогали составлять бумаги деревенские попы или канцеляристы. Кроме того, крестьяне боялись притеснений со стороны дворянства и чиновников и не могли со всей откровенностью пожаловаться на местную администрацию, ведь перед отправкой в Москву крестьянские челобитные как раз и накапливались в канцеляриях. То обстоятельство, что различные группы государственных крестьян выбрали депутатами в основном своих же собратьев, делает честь их стойкости — когда Уложенную комиссию в 1768 г. окончательно распустили, оказалось, что только один крестьянский мандат был передан дворянину. У однодворцев при роспуске Уложенной комиссии обнаружилось трое депутатов-дворян. Среди крестьянских депутатов присутствовало несколько приписных крестьян, хотя посессионных не было (их «представляли» соответственно Берги Мануфактур-коллегии, а потому им вообще не полагалось участвовать в выборах) Каменский А. Б. «Под сению Екатерины»: Вторая половина XVIII века. СПб., 1992. С. 61.

До 1761 г. территориям Российской империи, где действовали местные законы (Лифляндия, Эстляндия, Малороссия и другие земли с нерусским населением), не предлагали направлять депутатов в различные законодательные комиссии. Но Екатерина II считала, что можно объединить империю под управлением общих институтов, и теперь, когда представился случай сплотить окраинные провинции с центром, она не могла его упустить. Поэтому в опубликованном тексте манифеста было ясно сказано, что ожидается участие всех частей государства в выборах Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 240.

К несчастью, процедура выборов для нерусских провинций еще меньше учитывала политические позиции их населения и особенности его социального состава, чем в великорусских областях. Среди лифляндцев и эстляндцев возникли разногласия по двум вопросам: участвовать ли им вообще в выборах в Уложенную комиссию, признав тем самым право всероссийского собрания писать для них законы, а если участвовать, то кого считать дворянином, т. е. полноправным избирателем. Первый вопрос не вызвал серьезных затруднений. Часть дворян и горожан, недовольных системой местных привилегий, захотела воспользоваться случаем и получить желаемое. К тому же лифляндский генерал-губернатор, назначенный русскими властями, и не позволил бы уклониться от проведения выборов. Зато вопрос о социальном статусе избирателей опять-таки оказалось решить куда труднее, чем вопрос о статусе политическом.

Прибалтийское родовитое дворянство, издревле числившееся в матрикуле, отказывалось признавать право участия в выборах за помещиками недворянского происхождения, полагая, что приобретение земли, пусть даже с крепостными, все равно не делает их настоящими дворянами. Эстляндское дворянство без всяких выборов вручило пост маршала дворянства главе рыцарства Ф, И. фон Ульриху. Тот в свою очередь назначил по четверо кандидатов от каждого крейса Эстляндии. Депутатов выбирали из числа этих назначенных кандидатов, причем выбрали и самого Ульриха, постановив передать пост предводителя дворянства его брату. Российский Сенат немедленно аннулировал эти выборы и велел провести их заново. Эстляндский губернатор, князь Петер Гольштейн-Бек, попытался оправдать свои решения местными обычаями и получил суровую отповедь. Ему указали, что в манифесте совершенно ясно написано, как надлежит проводить выборы, а поскольку этот документ переведен на разные языки, то и не понять его было невозможно. Далее губернатору сообщалось, что ему не следовало позволять эстляндским дворянам поступать согласно их частным обычаям, в то время как все разъяснено в обязательном для всех законе, и что было неуместно с его стороны приводить столь несерьезные оправдания, как отсутствие достаточно вместительного зала, где эстлян-дское дворянство могло бы собираться вместе, — ведь в Петербурге и в Москве дворяне почли за честь предоставить для проведения выборов свои дома Мадариага И. Россия в эпоху Екатерины Великой. М., 2002. С. 241.

Екатерине совсем не понравились претензии прибалтийского дворянства; императрица не могла допустить, чтобы не она сама, а остзейские бароны решали, кто дворянин, а кто нет; «вся Россия не знает матрикулы, а между тем пользуется тем же избирательным законом». Тем не менее, так и не удалось заставить дворянство договориться с помещиками недворянского происхождения ни о выборе единого депутата, ни об инструкции для него. В самом деле, было бы чрезвычайно странно, если бы депутат предъявил противоречащие друг другу инструкции. Наконец императрица, обнаружив, что четыре округа Лифляндии избрали только двоих депутатов, предложила лифляндским недворянам направить в комиссию собственного депутата с отдельным наказом.