Адаптационный синдром: взаимоприспособление нелегального рынка и новой экономической политики

Политика Советского государства — особенно на ранних этапах — испытывала мощное адаптировавшее ее воздействие со стороны широких слоев населения. В известном смысле речь идет о своеобразном адаптационном синдроме, о создании народом защитных механизмов, которые приспосабливали прожектерские планы к реальной жизни. Применительно к военному коммунизму одним из центральных таких механизмов стало общенародное мешочническое движение, основательному изучению которого посвящен ряд работ [4; 5; 21]. Вместе с тем нередко оно оказывало влияние и на эволюцию новой экономической политики. Как представляется, за некоторыми исключениями эта последняя проблема не получила должного осмысления [15, с. 150]. Определению значения нелегального рынка для адаптации новой экономической политики, приближению ее прожектерски настроенных творцов к реальности и будет уделено внимание в данной работе. При этом не следует за-бывать, что нэп развивался под воздействием политических тенденций и традиций, сложившихся при военном коммунизме. Поэтому мы остановимся и на вопросе о преемственности между мешочниками Гражданской войны и нэпманами.

Новая экономическая политика отнюдь не стала решительным поворотом в сторону свободы рыночных отношений. До её введения российская экономика стала мешочнической; поскольку функции организации такой экономики были распределены между миллионами граждан, то и общество условно можно назвать мешочническим [18, с. 116]. На первых порах нэп представлял попытку использовать те теневые процессы, которые большевики безуспешно пытались подавить. Вот что писал по этому поводу современник изучаемых событий Л. Крицман: «Не нэп породила рынок, а загнанный в подполье в эпоху гражданской войны рынок породил и подталкивал дальше нэп» [11, с. 246].

Между тем экономическая политика первых месяцев после Х съезда РКП (б) представляется утопической, ибо по существу легализация рынка не состоялась. Дело в том, что с марта по осень 1921 г. становилась свободной лишь торговля в рамках «местного хозяйственного оборота» и серьёзного значения для налаживания товарообменных операций между хлебопотребляющими и плодородными регионами она не могла иметь. В самом деле крестьянин одной деревни ничего не мог продать крестьянину соседнего села. Стало быть, в первый период нэпа ситуация на рынке не претерпела кардинальных изменений. Сохранились в большинстве местностей и заградительные отряды, и реквизиции. Эволюция осуществилась лишь под давлением дельцов нелегального снабжения.

В начале нэпа сложились условия для невиданного подъёма нелегального мешочнического снабжения. Одна группа населения за другой снимались с государственного снабжения и, соответственно, новые десятки тысяч россиян пополняли армию нелегальных снабженцев. При этом жизнь мешочников сильно облегчало начавшееся в отдельных губерниях свёртывание заградительных отрядов. Стало проще передвигаться на дальние расстояния, в то время как еще недавно любой пассажир должен был располагать внушительным мандатом.

Между тем отход от «военно-коммунистических» позиций затягивался. В 1921 г. при введении продналога советское государство ещё раз попыталось, не допуская свободной торговли, развернуть товарообмен с помощью огосударствлённых кооперативных органов. Деревенским потребительским обществам поручалось собирать крестьянские излишки и распределять полученные из городов промышленные изделия. Были составлены районные и сезонные эквивалентные таблицы, изобретено множество счётных единиц — в одном месте счётной единицей становился один пуд коры, в другом один аршин ситца и т. д. Видному финансисту Л. Н. Юровскому пришло в голову удачное сравнение с договором царя Соломона с царём Хирамом об обмене кедрового и кипарисового леса на пшеницу и кипарисовое масло, изложенным в третьей книге царств [29, с. 132].

К тому же заранее определялось неравноправное положение крестьянской стороны. В среднем на одну единицу промышленной продукции приходилось три сельскохозяйственной. Только оторвавшиеся от действительности идеалисты и не понимавшие положения на нелегальном рынке «кремлёвские мечтатели» могли всерьёз поверить, что народ будет жить по выдуманной ими новой товарообменной схеме. Большевистские власти упорно забывали, что миллионы простых людей в то время имели запасной выход — мешочничество, нелегальный рынок.

Крестьяне предпочли обменивать продукты не в огосударствлённых потребительских лавках, а у мешочников. Один из руководителей кооперации М. Хейсин писал в 1921 г.: «Мешочник — хозяин своего товара, он его менял, перепродавал, комбинировал и вовремя, с необходимыми товарами являлся владельцу хлебных излишков. И пока кооперация пыжится над одной какой-нибудь товарной ценностью вроде мануфактуры, вольный добытчик хлеба переделывает в товар, который находил применение в данном месте. Худо, что всё прикрывается кооперацией» [24, с. 20].

По данным Наркомпрода, среди субъектов народного хозяйства самыми активными участниками товарооборота стали «мешочники, главным образом мешочники-спекулянты» [23, с. 62]. Толпы нелегальных снабженцев двинулись в Челябинскую губернию, в Сибирь, в Ташкент. В Совнарком одна за другой поступали телеграммы с сообщениями о новом массовом подъёме «ходаческой опасности» (ходоками называли мешочников) из продовольственных комитетов: Оренбургского (19 апреля 1921 г.), Екатеринбургского (5 мая), Харьковского (19 и 30 мая), Ростовского-на-Дону (3 и 19 июля), Тюменского (1 июля) и т. д. [6, с. 56−57].

Поскольку центральные власти делали акцент на ограничение рынка, региональные работники Наркомпрода по привычке восприняли новую экономическую политику как кратковременную либерализацию (так называемое «льготничество» периодически вводилось и в период военного коммунизма). Вскоре они решили, что пришло время качнуть продовольственный маятник в другую сторону. В итоге районы Сибири, Украины, Северного Кавказа, Туркестана уже в начале лета были объявлены «забронированными». Там снова закрывались местные рынки, вводились запреты на передвижения на дальние расстояния, государственным органам запрещалось выдавать любые разрешения на поездки в указанные регионы. Борьбу с мешочниками на железных дорогах возглавил сам Ф. Э. Дзержинский, ставший весной 1921 г. наркомом путей сообщения (оставаясь руководителем ВЧК и НКВД). Воссоздавались заградотряды [6, с. 57−59; 22, с. 306; 19, с. 346−347].

Нелегальный рынок приспосабливался следующим образом. После Кронштадтского мятежа и массовых забастовок Советское государство вынуждено было идти на уступки труженикам заводов. Рабочим и служащим разрешили создавать добровольные потребительские общества (ДПО). Представители этих самодеятельных кооперативов получили право обменивать в деревнях «натурализованную» зарплату — сапоги, галоши, ситец — на муку. В Москве было официально зарегистрировано 420 ДПО, в Петрограде — 500, на деле их имелось гораздо больше. По сути дела, под прикрытием этих обществ мешочники-профессионалы получили свободу действий. Членов ДПО называли «организованными» мешочниками в отличие от «неорганизованных» или «индивидуальных». И те, и другие не обращали внимания на товарообмен с его таблицами эквивалентов. Их товарные и денежные запасы в несколько раз превышали резервы руководившего официальной кооперацией Центросоюза, и потому они целиком преобладали на рынке [6, с. 59−60; 22, с. 306; 19, с. 346−347].

Власти ничего не оставалось, как сдаться и согласиться с существованием свободной торговли. Тем более что именно ограничения, создаваемые государством на пути развития рыночных отношений, представляли питательную среду для мешочничества. После введения осенью 1921 г. свободы торговли, вольной куплипродажи зерна и изготовленных из него продуктов нелегальные снабженцы переключились на торговлю спичками и солью. Хотя эти последние довольно долго оставались монополизированными товарами, государственные органы торговли не смогли обеспечить ими население. «Торжествующий частный рынок вступал в свои права», — писал в декабре 1921 г. тульский «Продовольственнокооперативный и сельскохозяйственный вестник». Постепенно по мере легализации товарно-денежного хозяйства потребность в нелегальном снабжении отпадала. В большинстве районов активизировалась работа коммерческих и получивших хозяйственную самостоятельность кооперативных снабженческих и торговых организаций. Уже в 1921 г. перевозка продовольственных грузов по железным дорогам увеличилась более чем вдвое [17, № 10, с. 14; 27, с. 186].

Между тем ещё в 1922;1923 гг. нелегальные снабжение и торговля получали широкое распространение в тех районах, в которых крестьяне не выполняли продналога. В частности, в этот период сибирских крестьян обложили весьма обременительным налогом; в итоге, чтобы иметь хоть какой-то доход от собранного урожая, они продавали продукты мешочникам. В ответ на это Совнарком в августе 1922 г. распорядился «закрыть рынки» и выставить заградительные отряды в тех местах, где не удавалось собрать налог. Недоимщиков подвергали репрессиям: революционные трибуналы работали с большой нагрузкой [16, с. 134]. Сибирь вернулась к временам военного коммунизма. Нелегальный рынок незамедлительно отреагировал на это, и регион снова стал местом мешочнического паломничества.

На Северо-Западе мешочничество временно модифицировалось в контрабанду — через эстонскую границу контрабандисты тайно провозили спирт, чай, какао. По железнодорожным путям Бологое — Псков и Псков — Петроград они доставляли запрещённые крепкие спиртные напитки в специальных плоских бидонах, жестяных поясах, особых бандажах и корсетах [25, с. 33−34]. К середине 1920;х гг. по мере укрепления государственной границы контрабанда почти сошла на нет.

Середина нэповского десятилетия ознаменовалась легализацией в целом рыночных отношений, установлением нормального товарооборота между городом и деревней, налаживанием снабженческих и распределительных структур. Необходимость в мешочническом движении отпала, и оно было изжито. К тому времени 20% перевозимых по железной дороге хлебных грузов, 22% всего оптового товарооборота и более 60% розничного приходилось на долю частных предпринимателей, выступавших в роли конкурентов государственных и кооперативных хозяйственных органов [30, с. 50].

Как складывались судьбы нелегальных снабженцев в 1920;е гг.

С введением нэпа произошло резкое расслоение слоя мешочников и их пути разошлись. Многие мешочники во время своих тяжелых и опасных экспедиций за хлебом теряли здоровье и становились инвалидам [2, с. 83]. Другие пополнили армию безработных, были и те, кто вернулся к станкам или к крестьянскому труду.

Вместе с тем в период военного коммунизма определилась тенденция концентрации капиталов в руках некоторых мешочниковспекулянтов. Этот процесс очевидцы и исследователи называли «первоначальным накоплением» [10, с. 38]. И даже пророчили нелегальным снабженцам большое будущее. «Сухаревка завоёвывает Красную площадь во имя превращения всей Москвы в Нью-Йорк или Чикаго», — такие перспективы, явно сгущая краски, рисовал в начале 1920;х гг. экономист В. В. Шер [28, c. 11]. Он был прав лишь в том отношении, что спекулятивное мешочничество периода военного коммунизма выступало объективной основой возникновения нового, нэпманского предпринимательского слоя. В годы «военного коммунизма» за счёт мешочничества и спекулятивных операций было обеспечено «буржуазное накопление» в размере 150 млн руб. [20, с. 55]. Уже первые месяцы нэпа обнаружили наличие в стране сильного частноторгового капитала. Это мы наблюдали при рассмотрении причин провала товарообмена 1921 г.: размеры частного капитала были по крайней мере в 7−8 раз больше капиталов Центросоюза [17, № 8−9, с. 4; 6, с. 59−60].

К оставшимся на рынке крупным мешочникам нэп предъявил особые требования. Надо было не только располагать деньгами, но хорошо изучить конъюнктуру и уметь приспособиться к постоянным и резким валютным колебаниям. «С введением свободной торговли мешочничество численно сократилось, приобретая характер частной торговли», — читаем в отчёте о деятельности Владимирского губернского экономического совещания за 1921 г. В отчёте Самарского губэкосо обнаруживаем такую чёткую формулировку: «Качественно остались наиболее квалифицированные мешочники» [6, с. 131]. Под этими последними понимались опытные дореволюционные торговцы, профессионально занимавшиеся в годы Гражданской войны спекулятивным нелегальным снабжением. Думается, именно их капиталы выделялись своими размерами в первые годы нэпа. Они в первую очередь образовали основу, из которой выросли 450 млн руб., составившие в 1924 г. — по данным Наркомата внутренней торговли — весь частный торговый капитал страны [13, с. 59]. Согласимся с видным экономистом М. Жирмунским, который в своих вышедших в свет в 1924 и 1927 гг. исследованиях проводил такую мысль: торговля при нэпе в основном представляла легализованное мешочничество [7, с. 7].

Нелегальное снабжение «военного коммунизма» эволюционировало поэтапно. В первые месяцы новой экономической политики мешочники-спекулянты легализовали свой «бизнес» посредством покупок патентов и на первых порах становились бродячими коробейниками или разносчиками товаров. Затем они регистрировали мелкие предприятия. Удачливые деревенские мешочники вкладывали деньги в хлеботорговлю [8, с. 50; 9, с. 662; 12, с. 202]. Гонимые в прошлом мешочники становились комиссионерами, а также владельцами лавок, мастерских, магазинчиков.

Процесс эволюции мешочничества в легальную частную торговлю протекал довольно быстро. Примечательно, что уже к концу 1921 г. Петроград, который несколько месяцев тому назад являл собой ряд пустых улиц с заколоченными досками витринами и закрытыми дверями магазинов, ожил. На каждом углу открывались лавки, везде запестрели вывески. Такое оживление предпринимательской активности стало возможным в результате накопления спекулянтами более или менее значительных (для своего времени) товарных и денежных запасов. Достаточно было их только с соизволения власти легализовать.

Особенности социального облика новой (нэпманской) буржуазии во многом объясняются её родословной — генетической связью с мешочничеством. Предприниматели постоянно осознавали неустойчивость своего положения, отсюда — их крайняя осторожность и сильное стремление утаить истоки и размеры заработков. Наверняка, официальные данные характеризуют лишь малую легализованную часть нэпманских богатств. Кроме того, полученный при военном коммунизме опыт научил российских буржуа 1920;х гг. концентрировать силы, прежде всего, на налаживании отношений с большевистскими властями; в таком свете перспективные хозяйственные достижения выглядели вторичными.

Знаток русской жизни, публицист А. Большаков в 1927 г. выразил широко распространенное мнение о частных предпринимателях в таких словах: «Некоторые ловкие люди, не боявшиеся рискованных приключений или же умевшие „ладить“ с начальством, здорово разжились в эти времена» [1, с. 121]. Нэпманам вряд ли стоило завидовать. Они не питали иллюзий насчёт долговременности установления в стране капиталистических порядков и, можно сказать, жили на бочке с порохом. Накопления потому использовали в целях приобретения валюты, краткосрочных займов. Солидно поставленные частные предприятия были редчайшим исключением [26, с. 7].

Сами деятели нелегального рынка по «мешочнической» привычке считали введение новой экономической политики очередным этапом дарования властью «льготничества». И все время ожидали, когда же льготу отберут. В годы Гражданской войны у них выработалось что-то вроде «синдрома нелегала». По большому счёту, на протяжении ряда лет от чрезвычайно настороженного отношения к рыночным вольностям российские буржуа так и не избавились. Они повлияли на эволюцию нэпа, особенно на ранней его стадии; но и нэп целиком определил их своеобразный облик и специфическое поведение.

экономический политика товарооборот мешочничество.

• 1. Большаков А. М. Деревня. 1917;1927 гг. — М., 1927.
• 2. Григорьев Л. Очерки современной деревни. Кн. 1. — М,. 1924.
• 3. Германов Л. Товарообмен, кооперация и торговля. — М., 1921.
• 4. Давыдов А. Ю. Мешочничество и диктатура в России. — СПб., 2007.
• 5. Давыдов А. Ю. Нелегальное снабжение российского населения и власть. Мешочники. 1917;1921 гг. — СПб., 2002.
• 6. Дмитренко В. П. Торговая политика Советского государства после перехода к нэпу. — М., 1971.
• 7. Жирмунский М. М. Частный капитал в товарообороте. — М., 1924.
• 8. Жирмунский М. М. Частный торговый капитал в народном хозяйстве СССР. — М., 1927.
• 9. Карр Э. История советской России. — М., 1990.
• 10. Колокольников П. Экономическое обозрение // Союз потребителей. — 1919. — № 1−2. — 20 янв.
• 11. Крицман Л. Героический период великой русской революции. — М.; Л.,
• 1926.
• 12. Кузовков Д. Основные моменты распада и восстановления денежной системы. — М., 1925.
• 13. Ларин Ю. Советская деревня. — М., 1925.
• 14. Морозов Л. Ф. От кооперации буржуазной к кооперации социалистической. — М., 1969.
• 15. Орлов И. Б. Проблемы единой экономики // Россия нэповская. Исследования. — М., 2002.
• 16. Петрова Е. Г. Роль Сибири в снабжении Советской республики продовольственной в 1920;1922 гг. // Сибирь и Дальний Восток в период восстановления народного хозяйства. Вып. 4. — Томск, 1965.
• 17. Продовольственно-кооперативный и сельскохозяйственный вестник. 1921. — № 8−9. — 30 нояб.; № 10. — 15 дек.
• 18. Развитие советской экономики. — М., 1940.
• 19. Сибирский революционный комитет (Сибревком). — Новосибирск, 1959.
• 20. Суворова Л. Н. За фасадом «военного коммунизма»: Политическая власть и рыночная экономика // Отечественная история. — 1993. — № 4.
• 21. Фейгельсон М. Мешочничество и борьба с ним в пролетарском государстве // Историк — марксист. — 1940. — № 9.
• 22. Феликс Эдмундович Дзержинский: Биография. 3-е изд. — М., 1986.
• 23. Фрумкин М. Товарообмен в период военного коммунизма // Вопр. торговли. — 1929. — № 11.
• 24. Хейсин М. Отклики кооператора // Производсоюз. — 1921. — № 20−24.
• 25. Чадаев В. В гуще повседневности. — Л., 1924.
• 26. Частный капитал в народном хозяйстве СССР: материалы комиссии ВСНХ / под ред. А. М. Гинзбурга. — М.-Л., 1927.
• 27. Четыре года продовольственной работы. Статьи и отчетные материалы. — М., 1922.
• 28. Шер В. В. Социалистический Компрод и индивидуалист-мешочник // Вестн. Моск. обл. союза кооперативных объединений. — 1919. — № 3−4. — 8 мая.
• 29. Юровский Л. Н. Денежная политика Советской власти. — М., 1928.
• 30. 4-й съезд Советов. Стенографический отчет. — М., 1927.