Философия образования: встреча человеческих и абсолютных смыслов

ФИЛОСОФИЯ ОБРАЗОВАНИЯ: ВСТРЕЧА ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ И АБСОЛЮТНЫХ СМЫСЛОВ

Глобализация всех общественных процессов — культурных, экономических, политических — факт сегодняшнего мирового состояния, имеющий как положительные, так и отрицательные стороны. К последним относится унификация культур различных регионов и стран, то есть их обеднение через нивелирование существенных особенностей и потерю неповторимого «лица». Ко всякому культурному региону мог бы быть обращен древний призыв к индивиду: «Познай самого себя, и стань таким!» Это звучит парадоксально, ибо, зачем становиться тем, чем ты и так являешься? Но в том-то и дело, что реальное существование человека и социума не совпадает с их сущностью, а, порой, даже и не стремится к такому тождеству. В особенности это относится к тем ситуациям, когда «за чечевичную похлебку» продается «право первородства»… Проблемы самоидентификации, стремления совпасть со своей сущностью в меньшей степени возникают в сфере материальной жизни общества, и в гораздо большей мере в её духовном измерении. Вряд ли стоило бы отказываться от общепринятых в мире вещей, форм и технологий быта (компьютеры, мобильные телефоны и пр. и пр.). Однако быт должен знать свое место и не претендовать на роль Бытия. Различие как, впрочем, и взаимодополнительность двух горизонтов нашей жизни — материального и духовного — хорошо выражают слова Августина Блаженного: «Пользуйся вещами, но не люби их. Люби Бога, но не пользуйся им».

Исходя из сказанного, задачей настоящего образования представляется не простое наполнение голов учащихся знаниями и представлениями о том или сем, а помощь в самосоздании ими духовно-мировоззренческих и ценностно-вкусовых фильтров, позволяющих отделять и сопоставлять техники быта и Бытия, видеть двухуровневую структуру всех человеческих идеалов, целей и ценностей. Светский и религиозный виды образования оказываются расположенными на разных этажах мироздания, компетентных в своей части, но взаимодополнительных и паритетных по отношению к человеку, ищущему земного счастья и, при этом, «взыскующему высокого».

Религия может быть отделена от государства, но не от человека, имеющего право понять её светские и сакральные основания. Будет ли человек верующим той или иной конфессии в действительности, зависит от многих индивидуальных и общественных факторов. Важно другое — у него должна быть эта возможность. Даже такой, в целом атеистически настроенный мыслитель, как З. Фрейд признавал наличие некоего «космического чувства», стремления к диалогу с чем-то более высшим, чем он сам.

Верующий воспринимает этот диалог вполне конкретно, он совершается между ним и Богом. Получая от Всевышнего «весть», причем совместно со всеми, он идентифицирует её как «совесть». «Весть» требует «ответа». Так рождается «ответственность».

Абсолютная весть, идентифицируемая совестью, а в отвечающей рефлексии — ответственность, морально должное и могущее оправдать для человека жизнь, порождает сущий нравственный смысл его бытия.

Диалог совести и ответственности, если он состоялся, выходит за границы светского, этического содержания жизни, помогая человеку найти себя на её обоих «этажах» (быта, Бытия), или совместить свои существование и сущность.

Непосредственный взгляд на понятие «образование» и прямое усмотрение его значения («нечто возникает, образуется») лучше всего выявляет его сущность. Становится ясно, что тот гносеологический смысл, которым традиционно наделяется образование, вовсе не единственный и даже не главный. Образование — это онтологический процесс становления и развития человека, но не в физико-биологическом, а в душевно-духовном измерении. Этим он отличается от телесного возникновения человеческого существа (рождение) и от «передачи — усвоения» разнообразных представлений о мире (обучение). Образование, как правило, и подменяется в общественном сознании обучением, научением, тогда как в подлинном своем виде означает нахождение человеком самого себя в этом мире: кто он есть? К чему предназначен? На что способен и что должен сделать?

Так понимаемое образование не сводится к школьным и вузовским годам, не ограничивается институциализированными формами, не подразделяется на основное, дополнительное, непрерывное и т. д., а смыкается с жизнью, становясь ею самой. Те вопросы, которые человек ставит себе в жизни, составляют основу, процесс и результат образования как человеческого самопоиска в метафизическом (трансцендентно-имманентном) плане.

В такой трактовке образование и есть, по сути, поиск смысла жизни. Сама жизнь при этом обретает многомерность и многозначимость, не сводится к ее физическому, химическому, биологическому, психологическому и социальному измерениям — по отдельности или совокупно. Она становится не только интегральным образованием и интегратором всего в мире, но и сама структурируется по ведомым и неведомым пока уровням: внутреннего и внешнего, подлинного и мнимого, истинного и иллюзорного. А это, несомненно «вотчина» метафизики, концентрирующей свое внимание не столько на горизонтальных пластах быта, где царит схватка противоположного, сколько на вертикальных осях мироустройства, или Бытия.

Сакральным символом оптимального совмещения горизонта и вертикали является крест. Для православной России (в которой, разумеется, есть место и для других конфессий, не настроенных враждебно по отношению к её исконной религии) — это именно крест Православия, его неисчерпаемой духовной традиции. Противостоят ли здесь традиция и модернизация, зависит от того, что мы под ними понимаем.

Традиция (от лат. tratitio — передача, предание) — залог устойчивости индивида и социума, а не их консервативные, как это зачастую мы слышим, аспекты их существование. Традиция — нить, связующая поколение на двух уже обозначенных уровнях быта и Бытия человека. Прерывание этой нити, цепи, связующей времена, должно трактоваться не как модернизация, а как распад, разложение духовного организма и организации. Следует различать понимание модернизации как улучшения, усовершенствования и как догоняющий тип развития общества, которому совершенно безосновательно диктуется образ мысли и действий извне, без учета собственной или внутренней (сущностной) логики развития. Иначе говоря, путая и смешивая уровни сущности и существования, легко встать на позиции самодовольного поучительства, а то и прямой манипуляции одного образа жизни другим. На таком же — поверхностном — уровне модернизация трактуется в хронологических понятиях прошлого, настоящего и будущего. Таковой оказывается либо устремленность в будущее, выработка будущего в недрах современности, либо преобразование прошлых общественных структур и технологий в современные.

Нам представляется, что разговор о модерне и традиции более плодотворен в контексте других понятий: временного (существование, быт) и вечного (сущность, Бытие). Нить традиции пролегает и в первом, и во втором измерениях человеческой жизни, однако модернизация на первом уровне, во многом, иллюзорна: «ничто не ново под луной», «новое-это хорошо забытое старое» и т. п. Подлинная модернизация связана, как нам видится, с усилием (даже подвигом!) совмещения быта и Бытия, углубления наших ценностей и идеалов, мировоззрений представлений и чувств до не отменяемых, вечных пластов Бытия. Подлинное образование — видение за деревьями леса, за относительным — абсолютного.

Что же тогда представляет собой модернизация образования, философии, культуры в целом? Вечное возвращение человека к самому себе подлинному, или совмещение своего существования (экзистенции) со своей сущностью (эссенцией). В таком случае, стратегическим путем совершенствования, или модернизации, человека выступает его подлинная, а не мнимая, навязываемая социумом, реализация. В философии это означает выдвижение на первый план аксиологический и антропологической проблематики, ценностно-человеческого её ядра.

Ценностью мы называем все, что имеет к нам отношение, с чем мы, в принципе, способны установить значимые для нас связи: прямые и опосредованные. Деление ценностей на материальные и духовные можно считать теоретически преодоленным: не так важно происхождение ценностей, как их место в структуре нашего жизненного опыта. Каждая вещь — ценна, но — в различной степени, т. е. занимает свое собственное место в иерархии наших ценностей. Иначе говоря, всякая вещь должна знать свое место не только в бытовом плане, но и в бытийном: «Пользуйся вещами, но не люби их…- говорил Блаженный Августин. Люби Бога, но не пользуйся им».

Основным вектором философствования выступает, на наш взгляд, антропологическая проблематика: как цель всего проекта, рисуемого мировой философией. «Антропос» (человек с греческого) — последняя «фигура умолчания» даже тех философов, которые пытаются подойти к миру с квазинаучных позиций, как если бы этот мир исследовался не земным существом, а, допустим, инопланетянином. В антропологической проблематике философия возвращается к себе самой, выступая в роли знаменитого «блудного сына» (Рембрандт; последняя сцена к/ф А. Тарковского «Солярис»).

Философия, в этом смысле, не что иное, как движение к сущности «человеческого», а также — попытка соотнести эту сущность с существованием (экзистенция). Дело в том, что сама философия предстает в двух обличьях: как вид специализированной деятельности, за которую философ «получает деньги», и как всеобщий модус мышления (В.С. Библер), который присущ буквально каждому человеку, задумывающемся о себе и о своей роли в мире. Так вот в этом, втором значении, философия тождественна любому человеку, перед которым стоит древняя задача: «Познай самого себя, и стань таким». Звучит это парадоксально: зачем мне становиться тем, кем я являюсь изначально? Парадокс разрешается просто, ты должен стать в своем существовании тем, кем являешься в своей сущности.

Сущность здесь — это совокупность (система) основных, кардинальных качеств, свойств человека, обеспечивающих его автономность, самодостаточность и уникальность. Иначе говоря, сущность, в отличие от существования, выражает именно тебя, твою уникальность и подлинность (аутентичность). Как часто мы уверены в том, что проживаем свою собственную жизнь, хотя она являет собой следствие приказа, просьбы, совета, моды, престижа и т. д., то есть, обусловлена извне, внешними факторами и обстоятельствами.

Существование — это конкретно-историческая развертка нашей сущности, ее реальная, земная проявленность, которая, к сожалению, никогда не совпадает с сущностью, выступает в качестве чего-то фрагментарного, частичного и мозаичного. Где спрашивается, мы явлены целостно; в какой ситуации мы востребованы полностью: в семье, на работе, в магазине и т. д. и т. п. Семейные, служебные, социальные и прочие обязанности не исчерпывают нас сполна. Разве что в дружбе, предполагал Г. В. Ф. Гегель, да и то… Между тем, сущность наша постоянно бросает нам кардинальный антропологический Вызов стать самими собой, наконец. На уровне существования мы являем, в большей степени то, что от нас требуют извне. Социализация подавляет индивидуализацию, которая в отличие от первой, означает процесс обретения себя целостного, или движения от биологического к социальному горизонту бытия, а затем от социального — к духовному. Иными словами, человек — трехсоставное существо, «располагающееся» на 3-х, как минимум, горизонтах своего бытия: биологическом (тело), социальном (личность) и духовном (душа), которая являет собой форпост, посольство Духа в теле, представительство Духа. Отсюда, становится ясным, что нельзя отождествлять часть и целое, т. е. говорить о личности (нашем социальном лице) как обо всем человеке. Человек — вечный проект того, что он собой представлять хочет, может или должен. Человек как личность — наследие марксистско-ленинского взгляда на него, его требования осуществиться, прежде всего, на социальном уровне: «Человек — совокупность (ансамбль) общественных отношений» — таково марксистское определение человека, игнорирующего, с одной стороны, биологическое начало (как «неспецифическое»), а, с другой стороны, духовное — как квазинаучное, или относящееся, скорее, к художественной или религиозной «епархии».

Таким образом, осуществляется редукция (сведение сложного к более простому), против чего сама марксистско-ленинская философия выступала не менее ожесточенным образом, чем, борясь с идеализмом объективного или субъективного вида. «Полный взгляд на вещи» (Н.В. Гоголь) оказывается столь исполинским, что заставляет относиться к человеку как звездному небу над нашими головами (И. Кант). В этом полном ракурсе наших теоретических и практических представлений антропологическая проблематика охватывает не только философию в целом, но и культуру, как таковую. Все наши привычные дистинкции (различения между материальным и духовным, древним и новым, естественным и искусственным) оказываются просто «детским лепетом на лужайке». К серьёзным попыткам прояснить, человеческое в человеке можно отнести модельно условное представление о том, что мы называем человеком.

В западноевропейской традиции это:

• 1) традиционный христианский взгляд на человека.
• 2) природный детерминизм.
• 3) социальный детерминизм.
• 4) утопически-гуманистический подход к человеку, его сущности и существованию.

Первая модель отражает сущность человека, выражаемую его творческой натурой. Человек — это тварь Божия, или нечто сотворенное, а, значит, несущее в себе заряд творчества; изначально — это креативное существо, могущее создавать нечто не бывшее до него. Принципиальным отличием человека, как создания Бога, от Творца является то, что он создает нечто из того, что ему предложено. Бог создал мир из ничего («…хотя материал все время чувствуется» — П. Валери).

Впервые, по настоящему острым образом, человеку здесь предложена проблема быть, захотеть быть свободным.

Нам известна марксистская трактовка «свободы», уходящая своими корнями в представления Демокрита, затем Спинозы: «Свобода есть осознанная (познанная) необходимость». (Представьте себе человека, сидящего в тюрьме: он осознает необходимость того, что здесь оказался… Свободен ли он онтологически? Может ли он покинуть стены своей темницы? Он способен только оценить степень адекватности наказания тому, что совершил). Таким образом, вышеприведенное определение относится не к свободе, а к благоразумию. В лучшем случае, — это гносеологическое определение свободы. Онтологическое измерение свободы имеет отношение к возможности, способности и праву Выбора. Отсутствие Выбора — не свобода, как бы ты к ней ни относился, а рабство разного вида совершенства.

Итак, традиционная христианская модель человека рассматривает его, во-первых, как тварное, и, потому, способное к творчеству существо; вовторых, как трансцендентно (свыше) патронируемое существо, всегда могущее рассчитывать на помощь со стороны Отца. В третьих, как существо, обладающее свободой и несущее ответственность за этот Выбор.

Природный детерминизм связан с представлением о человеке, как, в принципе «готовом» существе, предложенном самой Природой. (Интересно, что заглавная буква в обозначении природы призвана наделить её статусом субстанции — чего-то такого, что не порождено никем и ничем, что является причиной самой себя, или «causа sui», как говорили наши предшественники. С точки зрения материализма, Природа — синоним материи — субстанционализирована всем развитием науки. Спросите материалиста: кто создал материю? Ответ будет следующим: «сам вопрос некорректен — никто». Таким образом, в основе представления о Природе лежит положение, не требующее и запрещающее доискиваться до обоснования, доказательства. В рамках теоретического разума признаем здесь правоту «Критики чистого разума» великого немецкого философа И. Канта это вопрос не решается. В основе и материализма и идеализма, если мы к ним желаем подойти как «ученые объективного плана», лежат аксиомы: материя (Природа) не создана никем и ничем. Идея, мировой разум не порожден также никем и ничем… В научном отношении эти две кардинальные мировоззренческие позиции совершенно паритетны, т. е. равноправны с позиции научной проверяемости).

С точки зрения первой модели, человек не предназначен к добру или к злу изначально: он должен осмысленно выбрать один из этих путей. В противовес тому, что нам говорили, например, о средневековой философии, — это время светлое, связанное с ощущением отцовства, потери мировоззренческого одиночества. (Представьте себе ребенка, находящегося в интернате. Он был уверен в том, что никому не нужен и, вдруг, ему объявляют, что в субботу — воскресенье к нему приедут родители и привезут массу игрушек, а, главное, заберут к себе… Такое ощущение найденного ребенка составляет самую суть мироощущения человека средневековья).

Повторим: человек не оставлен Миром, Творцом, однако должен сделать кардинальный выбор между «себя — и своеволием», между решимостью остаться в одиночестве (Ф. Ницше) и «мужеством быть» в совершенно ином качестве — человека — дитя, способного к творчеству и растущего в этом отношении. Не то, когда речь идет о практическом разуме: «Я не знаю, как выглядит Бог, или сколько талеров звенит в кармане его сюртука». Это ноумен, по Канту. Имя — нераскрываемо теоретически. Но могу ли я, были ли такие примеры в истории, когда, не зная сущности Субстанции (материальной или духовной), человек отдавал всего себя, поднимался на костер за веру или в отрицании ее? Были. История человечества полна такими примерами. Иначе говоря, то, что неподвластно теоретическому разуму, подвластно разуму практическому…

Возвращаемся к понятию природного детерминизма, или причинной обусловленности человека со стороны, преимущественно, его природной сущности. Здесь человек — продукт генетики («Яблоко от яблони»…). И мало что от него зависит, по существу. Все уже случилось, в том или ином генетическом ярусе его родства.

В рамках данной парадигмы существует и расизм, и национализм, и астрология, которая нас все время уверяет в собственных возможностях нечто изменить в пику звездного расположения. В пользу данного подхода говорят различные примеры: семейство «хуллигэн», имя которого стало нарицательным и произведшим на свет в Англии прошлого времени изрядное количество действительных нарушителей порядка разного уровня сложности и ответственности. Аргументами «в пользу» природного детерминизма выступают и положительные — не только социально-приемлемые, но и служащие предметом восхищения — иллюстрации, типа семейства Бахов.

Альтернативной моделью, к только что предложенной, является модель, которую можно обозначить как социальный детерминизм. В рамках данного подхода человек близок к — чистой доске, на которой пишет свои письмена окружающая действительность или среда. Открыла данную страницу в персонологии эпоха Просвещения, продолжила марксистско-ленинская антропология. Человек, по преимуществу, определяется теми социальными обстоятельствами, факторами, в «плену» которых пребывает. Сущность человека — совокупность (ансамбль) общественных отношений. Свою уникальность необходимо либо постулировать, что невозможно, в рамках данной парадигмы, либо признать как данность, как аксиому материалистического вида. Человек здесь оказывается биосоциальным существом: биологическим как экземпляр рода «хомо сапиенс», и социальным — как представитель не только разумного, т. е. мыслящего, но и, главным образом, практического, производящего существа.

Не менее интересным оказывается другой подход к человеку: утопически — гуманистический.

Что такое утопизм для современного человека? Нечто не бывшее, более того, не способное осуществиться. «Утопия» — название вымышленного острова, в котором государство осуществилось как понятие, а жители нашли свою сущность (Т. Мор). Хотелось бы реабилитировать понятие утопизма, которое бесплодно как результат, но имеет свой собственный смысл как процесс постижения. Такова судьба всех на свете (и в науке также) предельных представлений: идеального государства Платона, идеального газа или абсолютно черного тела в физике. Подобно лишь визуально воспринимаемой линии горизонта, они имеют не содержательно-конститутивный, а регулятивный характер. Их значение состоит в том, что человек как исследователь или практикующее существо определяется в шкалах, масштабах бытия. Нельзя построить идеальное общество, также как и пользоваться повседневно образцами палат мер и весов (метр, кг. и т. п.), но можно всегда иметь их в виду при любых практических измерениях или теоретических размышлениях. Если утопическое возводить в ранг практического, то «получается как всегда»; если же практическое поверять шкалой утопического, мы будем в состоянии более действенно практически смотреть на свою жизнь, свои категории и различения. Утопическое — один из синонимов абсолютного, которого в нашей жизни остро не достает. Все относительно, как будто, и наши представления, и ценности, и нормы, и цели. Что же «не отменяемо»? Папа, мама, Родина, любовь, труд… Для верующего человека этот ряд начинается и заканчивается Богом. Неверующий предпочитает осторожно боязливое «что-то там есть». Периоды возрастания духа, которому душно в теле (душа), у всех различны, но абсолютное есть у каждого, и именно оно составляет фундамент человеческого бытия. философия образование бытие детерминизм Однако, сам человек — вечно открытый миру объект, и для его понимания необходим и сам Большой мир, и специфический, очень сложный способ их соотнесения, т. е. собственно философия, специально занимающаяся Абсолютным вообще и абсолютным в нашей жизни. Необходимо обратить внимание на то, что антропологическая проблематика философии высвечивается «двумя прожекторами» познания: метафизическим и этическим, которые придают исследованию необходимую глубину и стереоскопичность.

Что же, после всего сказанного, можно понимать под модернизацией образования? Его улучшение, совершенствование? На какой основе, или во имя чего? К сожалению, современная трактовка модернизации идет в контексте отношения к России, как догоняющей другие развитые державы мира. Повторение не может быть прямым путем к Абсолюту. Каждый мировой регион имеет свою тропу (речь, разумеется, не идет об отказе от общепринятых технологий быта: телекоммуникаций, мобильные телефоны, Интернет и прочее). Тропа эта относится к Бытию с большой буквы, где каждая культура должна идти своим путем, «правой рукой хватая именно правое ухо».

Для России — это Православие, его исконная религия большинства граждан, причем настолько незлобивое, что дает простор для развития всех дружественных ей конфессий.

Существует мнение, что она должна быть более агрессивной по отношению ко всему ложному и корыстному; типа «добро должно быть с кулаками». Непротивление злу насилием и есть суть той вечной модернизации, которую заповедал нам Христос. И только настоящая сила, могущество Духа, может позволить себе такое отношение к миру, которое слабым людям кажется слабостью.