Основания философской суицидологии

Актуальность темы

исследования (если на время отвлечься от её «вечной» актуальности) может быть обоснована по трём направлениям.

1. Культурно-мировоззренческая и социальная актуальность исследования. Значительный рост числа самоубийств (особенно в нашей стране) указывает на значительность принципиального углубления суицидологических исследований и в то же время отмечает недостаточность их теоретического уровня и их влияния на ситуацию [см.: 33, с. 61−66]. Самоубийство остаётся одним из неустранимых симптомов социальной неустойчивости индивида и несовершенства самого общества. «Назрела необходимость проанализировать проблематику самоубийств на современном материале, чтобы эффективнее бороться с этим явлением. Нельзя откладывать выполнение этой высокогуманной исследовательской и организационной задачи. Крайне важно также изучать обстоятельства, приведшие к трагическим последствиям» [175, с. 166−167]. Мировоззренческая актуальность суицидологического исследования связана с освещением вопроса о смысле личного бытия (существования) человека в мире перед лицом смерти. «Истребление себя есть вещь серьёзная, — утверждал ещё Достоевский, — слишком серьёзная вещь, стоящая неустанного наблюдения и изучения» [95, с. 357].

2. Общетеоретическая актуальность исследования. В разных областях гуманитарного знания в настоящее время накоплен значительный опыт теоретического осмысления самоубийства. Было бы полезно попытаться подвести некоторый совокупный итог этого осмысления. Такую возможность даёт философия (как генерализирующий, обобщающий подход). «Душевные „землетрясения“ и „громоотводы“ социального напряжения — как часто их истинные причины скрыты для непосредственного наблюдения» [175, с. 12]. Только на уровне обобщения и можно угадывать эти «истинные причины». Поэтому философское исследование самоубийства должно быть признано чрезвычайно полезным в общетеоретическом плане и может быть востребовано частными научными дисциплинами, имеющими отношение к суицидологии.

3. Философская актуальность исследования. Провозглашённый наиболее «передовыми» мыслителями конец метафизики вызвал процесс постепенного исчезновения человека с его проблемами как «предмета» метафизического дискурса. Антропология, теряя онтологическую глубину, всё больше эволюционирует к сумме методик, психологических, социологических, культурологических, политологических, биоэтических. Тема смерти и суицида перестаёт быть философскойво всяком случае, на сегодняшний день ясна такая тенденция. Однако ответ на метафизический вопрос о смерти может быть только метафизическим. Таким образом, исследование самоубийства, предпринятое с точки зрения внимания к основаниям человеческого бытия, оказывается сегодня очевидно актуальным. Именно такая философская актуальность и имеет первостепенное значение для автора данной диссертации.

Объект внимания автора диссертационной работы — самоубийство. Предметом исследования является философский аспект суицида (иначе говоря, его суть, смысл, сущность, метафизическая причина и т. п.), представленный в различных философских теориях. Поскольку при этом суицидология не выступает исключительным предметом исследования, но лишь включена в этот предмет (на правах подлежащего учёту способа осмысления суицида) и, кроме того, представляет собой поле философской деятельности самого автора, постольку данная работа не носит однозначного историко-философского характера (хотя историко-философский момент в работе неизбежно присутствует). Таким образом, имеющие место философские концепции суицида изначально взяты во внимание не как расположенные «вдоль» времени и потому сменяющие друг друга, но как «одновременно» присутствующие в философском поле и потому — как наравне участвуюгцие в постоянно происходящем (и открытом в своей перспективе) универсальном философско-суицидологическом дискурсе.

Суть самоубийства не лежит на поверхности, как лежит перед взглядом мёртвое тело. Поэтому ни социология, ни психология, ни медицина «не удовлетворяет честных исследователей в течение вот уже целого столетия», ибо во всех этих областях знания «превалирует дескрипция» [138, с. 152]. 4 Очевидно, что «ни социальные, ни асоциальные условия, сопутствующие суициду, не могут выступить в качестве основополагающих причин этого явления" — поэтому необходим „анализ внутренних причин суицида“ [138, с. 166], то есть его необходимого (непременного) условия.3 Потребность философского рассмотрения суицида ощущают и представители современной социально-психологической суицидологии. Например, Ц. П. Короленко и Т. А. Донских подчёркивают очевидную многомерность „проблемы суицидного поведения“, которая не может быть решена с точки зрения какой-либо одной из специальных дисциплин, поскольку в самоубийстве оказываются задействованными „и социальные, и психологические средовые факторы, и личность человека — его способ восприятия окружающих людей, ситуаций, собственных проблем, особенности мотивационных подходов, система жизненных ценностей, жизненный опыт, характер воспитания, способы преодоления трудностей и многое другое“ [135, с. 124]. Философия как раз и может претендовать на экспликацию самой сути этой многомерной проблемы, не отвлекаясь на бесконечное суммирование всех актуальных и потенциальных б составляющих» указанной многомерности.

Проблему самоубийства, таким образом, могла бы поставить и решить именно философия, которая уже не однажды пыталась сделать это, но которой (по мнению, высказанному в одной из последних по времени философско-суицидологических публикаций) «не хватало системности в изложении материала и научной определённости в раскрытии истоков феномена самоубийства» [138, с. 152]. Признаюсь, что мне, при всех моих усилиях, тоже не хватает системности, а научная определённость, видимо, и вовсе отсутствует. Надеюсь, что последнюю может заменить философская самоопределённостъ (заявленная в первой главе диссертации), позволяющая задать некоторое единое «измерение» той полифонии мнений и взглядов, которая наполняет собою область философии суицида, и, таким образом, внести в эту полифонию определённую «структурность». Для этого требуется не только внимание к указанным взглядам, но и критическое их осмысление, предполагающее обязательность более или менее ясно выраженной авторской позиции.

Степень разработанности проблемы. Тема самоубийства находится в поле внимания философии едва ли не изначально. Ставшие классическими философско-суицидологические исследования (или рассуждения) принадлежат Платону («Федон» и др.), Лукрецию («О природе вещей»), Сенеке («Нравственные письма к Луцилию»), Давиду Юму («О самоубийстве»), Иммануилу Канту («Метафизика нравов» и др.), Артуру Шопенгауэру («Мир как воля и представление»), Уильяму Джеймсу («Стоит ли жить?»), Николаю Бердяеву («О самоубийстве»), Алъберу Камю («Миф о сизифе» и др.). Нельзя обойти вниманием и связанный с осмыслением самоубийства опыт Эмпедокла, Аристотеля, стоиков, киников, Цицерона, Марка Аврелия, Монтеня, Гегеля, Гёте, Ницше, Вл. Соловьёва, Витгенштейна, Фромма, а также, безусловно, Ф. М. Достоевского, с огромной глубиной, вдумчивостью и страстью поставившего вопрос о суициде в своих произведениях. Достойны внимания в этом отношении и литературные опыты Уильяма Шекспира, Фридриха Гёлъдерлина, Стефана Цвейга, Франца Кафки, Леонида Андреева, Марка Алда-нова, Андрея Платонова и Владимира Набокова.

В современной исследовательской литературе проблема самоубийства, как правило, лишь намечена в перспективе активно становящейся философии смерти. Общие вопросы танатологии подняты и исследованы в философской монографии A.B. Демичева «Дискурсы смерти» (СПб., 1997) и в его же докторской диссертации «Философские и культурологические основания современной танатологии» (1997) — в книге С. Рязанцева «Философия смерти» (СПб., 1994), имеющей характер не исследования, а обзорав кандидатской диссертации О. М. Борецкого «Конечность человеческого бытия как проблема мировоззрения» (1989) — в докторской диссертации М. А. Шенкао «Смерть как социокультурный феномен» (1999), посвященной разбору способов представленности смерти в менталитетев работах Филиппа Арьеса, О. Л. Абышко, Т. В. Артемьевой, A.B. Гнездилова, С. А. Исаева, КГ. Исупова, Б. В. Маркова, O.A. Новиковой, В. Л. Рабиновича, С. Ф. Рашидова, ВШ. Сабирова, Л. Седова, А. К. Секацкого, В. И. Стрелкова, Т. М. Титаренко, Н. И Трубникова, А. Н. Чаньпиева, Е. Шифферса и др. Исследовательский интерес к проблеме смерти и умирания обозначен такими событиями, как регулярный выпуск философского альманаха «Фигуры танатоса» (СПб., 1991, 1992, 1993, 1995, 1998) и международные танатологические конференции на философском факультете Санкт-Петербургского университета.

Нельзя не отметить ту значительную роль, которую играют в современной танатологии сочинения таких философов, как Жорж Батай («Слёзы Эроса»), Морис Блангио («Смерть как возможность», «Опыт-предел»), Жак Деррида («Дар смерти», «Апории»), Александр Кожев («Идея смерти в философии Гегеля»), Габриэль Марсель («К трагической мудрости и за её пределы»), Жан-Поль Сартр («Бытие и Ничто»), Мартин Хайдеггер («Бытие и время»), Владимир Янкелевич («Смерть»), При обращении к проблеме самоубийства невозможно оставить без внимания эти сочинения.

В то время как в отечественной философской танатологии наконец-то наметился переход от «этапа недифференцированной всеядности» [89, с. 6] к этапу серьёзной концептуализации, в суицидологии всё ещё продолжается эпоха дескрипций, рубрикаций и популяризаций, далёких, к тому же, от какой бы то ни было философии. Оставляя без внимания всяческие «энциклопедии» самоубийства, можно упомянуть лишь одну книгу, претендующую на близость к философской позиции — «Эстетику самоубийства» Л. Трегу-бова и Ю. Вагина (Пермь, 1993). Правда, указанная книга имеет лишь «достоинства информационного характера», предлагая при этом «своеобразную форму защиты суицида как одного из способов гармоничного завершения жизни" — у авторов книги суицид выглядит исключительно «героически» [138, с. 164] и потому в конечном счёте беспроблемно. Ещё более героически он выглядит в книге покойного Григория Чхартишвили «Писатель и самоубийство» (М., 1999), где собраны самые разнообразные сведения о самоубийцах, воспроизведены некоторые теоретические программы и предложена собственная (крайне благосклонная) точка зрения на суицид. К философии эта беллетристическая «энциклопедия литературицида» имеет очень отдалённое отношение (хотя, по принципу тотальности охвата темы, она включает в себя и отдел о философии самоубийства, местами не лишённый критического изящества). Книга Ирины Паперно «Самоубийство как культурный институт» (М., 1999), производящая чрезвычайно приятное впечатление богатством эрудиции и живостью мысли, приближается к философичности лишь локально — в рамках главы о Достоевском.

Тема философского анализа самоубийства присутствует в трудах Ю. Н. Давыдова «Этика любви и метафизика своеволия» (2-е изд., М., 1989), где речь идёт лишь о развитии этой темы у Достоевского и Камю, В. И. Красикова «Явь беспокойства» (Кемерово, 1998), где анализ суицида чрезвычайно поверхностен и слаб, а также в недавно опубликованных статьях И. И. Евлампиева «Кириллов и Христос» (Вопросы философии, 1998) и.

A.К. Судакова «Любовь к жизни и запрет самоубийства в кантианской метафизике нравов» (Вопросы философии, 1996). Философия самоубийства заявлена в статьях И. П. Красненковой, В. М. Розина и Б. А. Старостина, вошедших в сборник Института философии РАН «Идея смерти в российском менталитете» (СПб., 1999) — при этом лишь статья И. П. Красненковой («Философский анализ суицида») расположена в философском поле (несмотря на совершенно излишние социологические отвлечения) — произведение.

B.М. Розина имеет очевидный социально-психологический характер, а замечательная статья Б. А. Старостина посвящена прежде всего анализу культурной и литературной ситуации в России начала XX века. Однако специальные работы по философской суицидологии в точном смысле этого термина совершенно отсутствуют.

Социально-психологические аспекты суицида рассмотрены в работах Эмиля Дюрк-гейма, 77. Ф. Булацеля, М. Губского, A.B. Лихачёва, 77. Мухина, 77. Олъхина, Л. К. Шейниса, а в наше время — в исследованиях А. Г. Амбрумовой, Л. Л. Бергельсона, И. Б. Дермановой, Т. А. Донских, Ц. П. Короленко, С. Г. Смидович, В. А. Тихоненко. Культурно-антропологические и этнографические измерения самоубийства представлены в трудах Марселя Мосса, В. Г. Богораза, Д. К. Зеленина. В современной литературе всё большее развитие получает изучение такой близкой к интересам суицидологии темы, как эвтаназия. Среди наиболее известных исследователей этой проблемы могут быть названы Дерек Хамфри и Филиппа Футв отечественной традиции — С. Ю. Быкова, Б. Г. Юдин. В области философии поступка, наряду с известной работой М. М. Бахтина, надо отметить книгу ГЛ. Тулъчинского «Разум, воля, успех» (JL, 1990) и статью А. Гусейнова «Структура нравственного поступка» (сб. «Структура морали и личность», М., 1977). Значительный вклад в изучение историко-культурных и историко-философских вопросов, имеющих прямое отношение к выяснению оснований человеческого восприятия смерти и самоубийства, внесли С. С. Аверинцев, A.B. Ахутин, Виктор Ерофеев, А. Ф. Лосев, В. К. Шохин.

Итак, философская суицидология, будучи заключённой в недрах философии, всё ещё ожидает своего действительного рождения. Представленная к защите диссертация сможет поспособствовать этому событию, и потому её допустимо рассматривать как своеобразную «майевтическую» операцию.

Цель исследования заключается в том, чтобы, опираясь на философскую методологию и учитывая опыт философского осмысления феномена самоубийства, построить и аргументировать теоретическую модель суицида, учитывающую онтологические параметры человека и, таким образом, репрезентирующую самую суть этого феномена.

В связи с решением поставленной проблемы и для достижения обозначенной цели необходимо выполнить следующие задачи:

1. Обнаружить и представить суицидологические программы в философии.

2. Выявить связь между философскими принципами и суицидологическими положениями представленных программ.

3. Эксплицировать те базовые философские установки, на основании которых суицид может быть (или не может быть) «размещён» в бытии.

4. Выстроить дискурс философской суицидологии (диалог философских концепций, логику этого диалога).

5. Критически оценить возможности обнаруженных программ с точки зрения подтверждения/отрицания специфики человеческого бытия как существования.

6. Наметить перспективы развития философской суицидологии (имея в виду не прогноз, а конкретное предложение).

Из формулировки цели и задач исследования ясно, что генеральная установка, принятая автором данной работы, состоит не в том, чтобы закончить философский разговор о суициде, а в том, чтобы продолжить его — может быть, на новых основаниях, но при помощи тех, кто уже высказался на эту тему. Иначе говоря, я хочу связать имеющиеся в наличии философские реплики по поводу суицида, чтобы вышел более-менее связный суицидологический дискурс.8 При таком подходе неявная полемика философов и философий по поводу вольной смерти обнаружила бы своё подлинное содержаниеболее того, удалось бы выяснить, насколько обнаруженный универсальный философско-суицидологический дискурс действительно полемичен в себе самом. Так поставленная цель обусловила собой преимущественно диалогический характер работы. Такой характер, как представляется, позволяет избежать предвзятости (насколько это вообще возможно, так как ясно, что предполагаемая связность во многом задаётся именно единством авторского взгляда на суть дела) и, образно говоря, «выслушать все заинтересованные стороны» (что крайне необходимо при занятиях такой экзистенциально значимой темой, как суицид). Кроме того, у самого автора всегда сохраняется возможность конструктивного вмешательства в «беседу», возможность реализации своего права на заинтересованное участие.9.

Важно уточнить, что речь здесь не идёт о том, чтобы все (или некоторые) подобранные и подлежащие рассмотрению философско-суицидологические «программы"10 подвергнуть отрицанию как теоретически негодные или ложные. Речь о том, чтобы адекватно воспроизвести содержание этих программ и вывести на обозрение их философские основания. Я не могу сказать, что в этих программах (по своим основаниям не совпадающих с моей) суицид представлен невернонапротив, я теперь убеждён в том, что он действительно есть то, что о нём в них сказаноя лишь беру на себя смелость показать, почему он представлен именно в этих концепциях именно так. Более того (скажу, забегая несколько вперёд), приступая к анализу суицидологических концепций в философии, я (по привычке) ожидал встретить полемику философов и философий по поводу самоубийствано, как оказалось, по сути дела никаких противоречий в философской суицидологии нет. Если и имеет место дискуссия, то лишь по поводу философских оснований суицидологии, но никак не в отношении самого суицида, о котором все, несмотря на различие теоретических платформ, говорят удивительно согласно.

Методологическая основа исследования задана единством авторской радикально теистической мировоззренческой установки, выражающей себя в сочетании и взаимном дополнении двух философских традиций: экзистенциализма и персонализма.

1. Экзистенциализм (апофатически определённый метод). Исходной методологической посылкой и непременным условием понимания человека является в работе понятие существования, противопоставленное понятию сущности. При этом сам термин «экзистенциальный» означает здесь «имеющий в виду существование» (как в утвердительном, так и в отрицательном смыслетак в эстетике двояко присутствует/отсутствует прекрасное и так в этике дано/не дано благое). Экзистенциальная философия основана на отрицании сущности человека как данного (предметного). Человек, согласно этой философии, есть преодоление себя, трансцендирование наличного, выход-за. Однако антропология экзистенциализма, оставаясь чисто негативной, демонстрирует тем самым свою ограниченность. Если утверждение о том, что сущность предшествует существованию, есть одна крайность, то и положение о том, что существование предшествует сущности, есть другая (ничуть не более достойная) крайность. Отрицая данность, экзистенциализм отрицает и заданностъ (то есть ценность, должное, ориентацию), устанавливая такое положение как закон (очередной закон человеческой природы) и тем самым возвращая отрицаемую им метафизику эссенциализма под другим именем и видом.11 Поэтому для исследования всего комплекса вопросов, связанных со смертью человека, требуется катафатическая достройка (реконструкция) экзистенциализма.

2. Персонализм (катафатически определённый метод). Персоналистическая философская позиция настаивает на учёте самого субъекта трансценденции, сохраняя и не растворяя его в акте трансцендирования.12 При этом человек, превосходящий наличное, утверждается как личность, то есть как совершающий это превосхождение не вслепую и не (в той или иной степени) пассивно, но сознательно и целеустремлённо. Последнее обеспечивается через принятие таких «ориентиров», как идеал, ценность и норма. Аксиологиче-ски ориентированное бытие человека только и может быть названо существованием в подлинном смысле. Поскольку же так определённое подлинное существование (несущность) предстаёт как истинное трансцендирование наличного, постольку оно должно быть утверждаемо лишь как бытие личности к трансцендентному сверх-сущему, то есть к Богу13 (более подробная развёртка этой мысли представлена в первой главе).

Приближение к так обозначенной методологической позиции достигается через вчитывание в труды Серена Къеркегора («Страх и трепет», «Понятие страха», «Болезнь к смерти», «Или-или»), Льва Шестова («Афины и Иерусалим», «На весах Иова», «Кирге-гард и экзистенциальная философия», «Умозрение и апокалипсис» и др.), Николая Бердяева («О рабстве и свободе человека», «Опыт эсхатологической метафизики» и, конечно, «О самоубийстве»), Эмануэля Мунье («Надежда отчаявшихся», «Персонализм»), Николо Аббанъяио («Позитивный экзистенциализм», «Метафизика и экзистенция», «Экзистенциализм как философия возможного»), Николая Лосского («Ценность и бытие», «Свобода воли» и др.), Михаила Бахтина («К философии поступка»). Необходимо отметить и значительную роль произведений Ф. М. Достоевского в формировании указанной позиции.

Итак, самоубийство будет рассмотрено здесь философски, а именно — в плане аксио-логически (катафатически) ре-конструированной экзистенциальной (апофатической) философии. Иначе говоря, предмет исследования будет подвергнут анализу с точки зрения значения, являющегося определяющим и для теоретического усилия, и для практически ориентированной (активно предпочитающей) воли. При этом надо сказать, что в процессе исследования духовных аспектов вольной смерти автор избегал углубления в теологическую проблематику («теологическую» в том самом значении, которым современные отечественные профессиональные философы пугают друг друга) — отчасти для того, чтобы соблюсти философскую «чистоту» и хоть какое-то подобие методологического единства диссертационной работы, отчасти из-за недостатка профессиональной компетентности в теологических вопросах (тем более что примеров некомпетентных и потому беспомощных «рассуждений» на религиозно-богословские темы в современной отечественной философии и околофилософской танатологии и так более чем достаточно). Это не значит, что здесь будут отставлены в сторону вопросы об «отношениях» человека и Бога (без анализа таких «религиозных предметов», как грех и надежда, суицидологическое исследование оказалось бы несостоятельным). Область этих отношений осваивает (в православной традиции) особая теоретическая дисциплина, которая, в отличие от собственно теологии, именуется «икономией» (oixovo|j.ia). «Икономическая» позиция позволяет избежать суждений о «Боге самом по себе» и, в значительной степени, о содержании эсхатологической части догматики, оставив в поле внимания лишь настоящее (то есть нынешнее, неидеальное) экзистенциальное положение человека.14.

Любая серьёзная философская мысль, — утверждает A.B. Михайлов, — заключает в себе теологические импликации", и потому она есть в известном смысле «богословие» [257, с. 142]. Философская мысль, склоняющая своё внимание к такой проблеме, как самоубийство, обязана быть серьёзной, дабы «обсуждение вещей духовных и жизненных» не превратилось в «интеллектуальный парад» [12, с. 8], в своего рода «игру в бисер». В серьёзности экзистенциальной философии нет причин сомневаться. Поскольку же «экзистенциальная философия вообще выросла на почве определённого восприятия христианства», постольку, как считает Отто Больнов, «в целях её лучшего понимания зачастую оказывается полезным осветить экзистенциально-философские понятия через соответствующие христианские понятия, из которых они произошли, и в этом смысле занятость существованием можно понимать исходя из заботы о спасении души» [42, с. 35]. Так, например, идея «трансценденции», согласно которой «человек больше чем разумное существо» и «человек есть нечто перехлёстывающее через себя», по Хайдеггеру, «имеет свои корни в христианской догматике» [252, с. 49]. Не углубляясь специально в собственную область теологии, автор настоящей работы заботился лишь о том, чтобы не остались забытыми эти религиозные истоки экзистенциализма.15 Отсюда и необходимость (в определённых случаях) обозначения исследуемых мировоззренческих установок через термины «теизм», «деизм», «пантеизм» и «атеизм».

Аксиологически ре-конструированная экзистенциальная философия есть персонализм как нормативная онтология (философия поступка, или метафизика деятельности). Речь, следовательно, должна идти о «ценностной метафизической реальности» [231, с. 61], о рассмотрении суицида в координатах нормативной онтологии. Такого рода подход представляет собой, если можно так сказать (перефразируя Эриха Фромма), метафизику человеческой конструктивности. Метафизику обычно склонны рассматривать как учение о мире в целом16 Это определение может нас устроить лишь при одном уточнении: для метафизики мир как целое выступает исключительно в качестве проблемы. Итак, метафизика есть такая философия, которая способна поставить под вопрос мир как целое, способна спросить о целом мира. Самоубийство, как крушение бытия в мире, предполагает применение к себе метафизического исследовательского подхода. Желая обозначить те регионы философии, к которым суицидология (а значит, и данное диссертационное исследование) имеет отношение, мы могли бы назвать философскую антропологию, метафизи.

17 ку и этикуименно эти дисциплины связывает и отчасти соединяет в себе философская суицидология, выступающая, таким образом, в качестве метафизики человеческого поступка как нормативной онтологии.

Философское рассмотрение суицида требует от рассматривающего дать ответ на два взаимосвязанных вопроса: кто совершает самоубийство, что совершается в самоубийстве. Иначе говоря, изначально речь заходит об агенте вольной смерти (о «суициденте») и о том, что с ним происходит (ибо вопрос о «что» самоубийства есть вопрос о происходящем с самоубийцей). Суицид совершает человексуицид есть событие в человеческом бытиизначит, вопрос об агенте самоубийства есть в первую очередь вопрос о человеке в совокупности его специфических бытийных характеристик (таких, как «личность», «существование», «свобода», «дух»). Однако не всякий человек (не человек как таковой) a priori может быть назван суицидентом (даже в потенциальном смысле) — значит, вопрос об агенте самоубийства есть также вопрос о том, какой человек является таким агентоминаче говоря, это вопрос о тех акцентуациях или, напротив, деформациях указанных специфически человеческих характеристик, которые могут привести к суициду. Так вопрос о суициден-те тесно увязывается с вопросом о том, что с ним происходит.

В свою очередь, под «происходящим» имеется в виду не то, что происходит с человеком в результате самоубийства (это вопрос скорее богословский, чем философский), но то, что должно происходить с человеком для того, чтобы самоубийство произошло как результат этих происшествий. Специфика философского освещения этого вопроса заключается в сосредоточении внимания на метафизическом измерении указанных происшествий, а не на внешне регистрируемых обстоятельствах и симптомах (которые являются предметом социологических или психологических исследований). Точнее говоря, философию может занимать поиск необходимого условия самоубийства, но не его достаточных оснований. Всё, что касается «возможности» суицида и его «причин», для философской суицидологии связано именно с выявлением такого необходимого условия.

В каком мире расположен человек, располагающий в этом же мире и суицид как один из пунктов собственной «активности», и каков мир человека, не допускающего себя к самоубийству? Чем различаются (если различаются) бытие, имеющее в виду самоубийство, и бытие, не имеющее его в виду? Что значит суицид принятый и суицид отвергнутый? На каком основании совершается это принятие или отвержение? Эти вопросы неизбежно оказываются в поле внимания философии самоубийства. Таким образом, философская суицидология стягивает к себе метафизическую, онтологическую и аксиологическую проблематику. Поскольку же в центре этой проблематики стоит человек, постольку проблема суицида проясняется как центральная проблема антропологии, как «ядерный эле.

18 мент системы человековедения" [17, с. 13].

Так эта проблема и осмыслена в данной диссертации, руководимой в своей архитектонике следующей логикой. Открывается представленное исследование характеристикой той авторской философско-методологической позиции, с которой и предпринимается экспертиза суицидологических проектов в философии. Аналитическая (основная) часть диссертационной работы выстроена особым образом. Тематика этой части содержится в переходах от концепции к концепции (как в знаменной нотации) — поэтому получается, что фи-лософско-суицидологические программы «наброшены» на стержневую линию рассуждения с некоторым «смещением» вдоль неё. Сама указанная линия не является прямой, но регулярно замыкается на инвариантную идею бытийной автономности {монизма). Логика работы задаётся не порядком перечисленных задач, а последовательным и взаимодополнительным выявлением разных точек зрения на одни и те же вопросы, указывающие на основания философии суицида. Эта последовательность такова.

Вопрос о совершающем самоубийство (если он поставлен метафизически) оказывается прежде всего вопросом о человеческой природе. Полагаемая в человеке природа (которая может мыслиться лишь как универсальная сущность) сообщает человеку «божественный» статус. Однако для личности такой её универсальный статус может быть реализован лишь через полное самоотрицание (через растворение личного в наличном). Из этого обнаруживается абсурдность всякой жизненной «программы», в конечном итоге лишь воспроизводящей исходное положение дел. Отрицание смысла жизни выражается как абсолютный фатализм (исключение модуса свободы из бытия), проведённый в форме господства всегда наличного порядка (неважно, закона судьбы или закона случайности). Человек может смягчить давление фатальности через «принятие» этого порядка и «участие» в нём, вплоть до полагания тождества «вечного» закона и «бессмертной» души. Такое тождество возможно лишь при континуальном устройстве бытия, иными словами, при его диалектичности. Но такая универсальная «синтетическая» диалектика предстаёт в конце концов как сама на себя замкнутая и себя отрицающая сила (называть ли её «разумом», «волей» или «практическим разумом»), способная только аннигилировать. Так последовательно проясняется необходимое условие самоубийства.

Динамика развития дискурса «вдоль» главной исследовательской линии осуществляется через такие категории, как «природа», «божественность», «пантеизм», «атеизм», «абсурд», «фатализм», «деизм», «бессмертие», «континуальность», «пессимизм», «автономия». Эти категории задают устойчивые координаты для суицидологического исследования, удерживая его в рамках конкретности и конструктивности и, с другой стороны, позволяя ему соотносить себя с широким контекстом общефилософской проблематики.

Основные теоретические положения диссертации и их новизна (тезисы, выносимые на защиту):

1. В представленном к защите диссертационном исследовании впервые произведена экспликация мировоззренческих и теоретических оснований философской суицидологии, позволяющая утвердить её как «количественно» (тематически) и «качественно» (методологически) определённую отрасль (специфический регион) философии.

2. В диссертации обосновано положение о том, что суицид подлежит рассмотрению в свете аксиологически ¿-^-конструированной философии существования, которая позволяет рассчитывать на адекватность постижения и выражения сути происходящего в самоубийстве. Иначе говоря, философская суицидология возможна лишь как теория личности (персонализм, нормативная онтология).

3. В исследовании показано, что сущностное (эссенциальное) определение человека есть его объективация и, следовательно, гибель (каким бы ни было это определение). Сущностно определённый человек теряет личностное измерение бытия и открывает себя деструктивному воздействию природы (тотальному детерминизму наличного), выражающему себя в конечном счёте через суицид.

4. Доказано, что самоубийство не является поступком, поскольку оно демонстрирует полную экзистенциальную пассивность индивида. Данный тезис получил подтверждение в результате анализа содержания обнаруженных и представленных автором философских концепций суицида. При этом автору удалось избежать ограниченности разговора об одних только современных концепциях самоубийства, утвердив непреходящую современность философии как таковой.

5. Автором выдвигается и аргументируется утверждение о том, что полагание возможности суицида означает утверждение необходимости смерти (человеческой конечности). Напротив, если смерть полагается в качестве возможности, то самоубийство исключается из сферы человеческой активности и тем самым сохраняется свобода этой активности. Таким образом, принципиально разводятся понятия смерти и свободы как исключающие друг друга.

6. В диссертации определённо утверждается, что мировоззренческим основанием, на котором базируется полагание возможности суицида, является (в самом широком определении) монистическое понимание реальности (всевозможные разновидности «мировоззрения» как единой «картины мира»). Такой мировоззренческий монизм выражен на фи-лософско-теоретическом уровне через категории природы, субстанции, сущности, судьбы, тотальности, автономности. Эти категории и репрезентируют те философские основания, которые фундируют «размещение» суицида в наличном бытии человека.

7. Наконец, основное положение данного исследования заключается в следующем: закрытое (дезориентированное, то есть целостное) бытие всегда располагает в себе самоубийство как один из «проектов" — открытое же бытие (полнота, то есть существование) не включает его в себя даже в качестве возможности, ибо «возможность» суицида означает невозможность существования.

Апробация результатов исследования. Диссертация обсуждена и рекомендована к защите кафедрой философии философского факультета Томского государственного университета. Основные идеи исследования отражены автором в монографии, статьях и тезисах научных конференций. Результаты исследовательской работы неоднократно представлялись автором и обсуждались на методологическом семинаре философского факуль.

17 тета Томского университета, на всероссийских и международных семинарах, конференциях и чтениях, в том числе: а) на конференции «Проблема духовности человека в раскрывающихся горизонтах отечественной философии» (Челябинск, 1993) — б) на конференции «Духовная и светская культура как фактор социального развития региона» (Кемерово, 1996) — в) на международном конгрессе «Религия, человек, общество» (Курган, 1998) — г) на международном симпозиуме «Психологический универсум образования человека ноэтического» (Томск, 1998) — д) на духовно-исторических Кирилло-Мефодиевских чтениях (Томск, 1996, 1997, 1998) — е) на научном семинаре молодых учёных «Дефиниции культуры» (Томск, 1996, 1997, 1998) — на Третьих международных Кареевских чтениях (Санкт-Петербург, 1999).

Теоретическая и практическая значимость исследования состоит в следующем Поднятая в диссертации тема (деятельное отношение человека к смерти) принадлежит к области фундаментальных интересов философии. Исследованием этой темы автор стремится внести посильный вклад в развитие философской антропологии как онтологии личности (нормативной онтологии). Материалы диссертации могли бы прояснить некоторые аспекты европейской философии человека на всём протяжении её развития. Идеи, высказанные в данной диссертации, имеют значение и для практически ориентированной деятельности, прежде всего в сфере образования и воспитания. Результаты исследования могут быть использованы при подготовке университетских учебных курсов по философской и культурной антропологии, философской танатологии, истории философии, онтологии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Подводя итоги исследования, можно сказать следующее.

Цель диссертационной работы достигнута через обращение к наиболее репрезентативным философско-суицидологическим программам и приведение их в позицию взаимного со-общения (диалога). Так выстроенный дискурс обнаружил своего рода философский консенсус: самоубийство несовместимо с существованием (личным бытием). Истоки такой инвариантной установки в отношении к самоубийству выявлены через экспликацию мировоззренческих и общетеоретических оснований (фундаментальных убеждений и позиций), на которые опираются указанные программы. При этом выяснилось, что все эти программы так или иначе «размещают» самоубийство в бытии (то есть предполагают его в качестве «перспективы» человека), а поэтому, следовательно, должны так или иначе отрицать существование (личное бытие). Необходимость такой «отрицательной» операции, фундированная монистическими параметрами мировоззрения, и явилась предметом авторской критики при последовательном рассмотрении представленных здесь программ с точки зрения персонализма. Таким образом, поставленные в начале диссертации задачи решены.

Та философская позиция, с которой осуществлялось данное исследование, представлена как аксиологически /^-конструированная философия существования. Именно так понимаемая персоналистическая философия занята тем, к чему и должно быть (по определению) отнесено самоубийство, иначе говоря, она рассматривает существование как поступок. Правда, в результате исследования выясняется, что суицид, будучи рассмотрен с указанной позиции (при этом ещё и с привлечением многообразных суицидологических концепций), представляет собой вовсе не поступок, но нечто прямо противоположное поступку, то есть одержимость («схваченность» сущностью) и бесцельность (подтверждение наличного положения дел). Сущностное определение человека оказывается, в конечном итоге, его объективацией и, следовательно, гибелью (каким бы ни было это определение). Сущностно определённый человек теряет личностное измерение и открывает себя деструктивному воздействию природы (тотальному детерминизму наличного), выражающему себя в конечном счёте через суицид как подтверждение универсального (имперсо-нального) характера сущности. «Вечная» сущность выражает себя только через необходимую человеческую конечностьсогласие человека с приматом сущности, таким образом, точнее всего представлено именно в самоубийстве.

Полагание возможности суицида означает утверждение необходимости смерти (человеческой конечности). Когда самоубийство представлено в качестве «проекта» возможного развития событий, тогда смертность человека оказывается положенной как безусловно необходимая, неизбежнаявариативность же при этом оказывается отнесённой лишь к участию/неучастию в осуществлении этой неизбежности. Напротив, если смерть полагается в качестве возможности, то самоубийство исключается из сферы человеческой активности и тем самым сохраняется свобода этой активности (открытость онтологической перспективы).

Мировоззренческой «почвой» («питательной средой»), на которой вырастает утверждение возможности суицида, является (в самом широком определении) монистическое понимание реальности (всевозможные разновидности «мировоззрения» как единой «картины мира», не допускающей наряду с собой никакой «иконы мира»). Монистическое (монистически устроенное) мировоззрение, опирающееся на принципы диалектики и гармонии целого, не даёт оснований для однозначной оценки суицида. Следовательно, такое мировоззрение (так или иначе, под тем или иным условием) вписывает, встраивает суицид в реальность, принимает его. Итак, закрытое (дезориентированное, целостное) бытие всегда располагает в себе самоубийство как один из «проектов" — открытое же бытие (полнота, существование) не включает его в себя даже в качестве возможности, ибо «возможность» суицида, как было показано, означает невозможность существования.

Закрытое" бытие самодостаточно, авторефлексивно, тавтологично. Это (по сутионтическое) обращение на себя может быть реализовано через различные интенции (автономия, метафизическое одиночество, антропоцентризм, цикличность, монизм, тотальность, гармоничность, имманентность, континуальность и т. п.), единое содержание которых — всё «это» как обращающее-ся. Такая фундаментальная интенция на обращение (замыкание) бытия есть ещё одно обозначение греха как необходимого условия самоубийства. Свободная (существующая) личность может отказаться от существованияно тот человек, который принял суицид как свою собственную возможность, уже не может отказаться от существования, ибо он уже не существует. Таким образом, нельзя осуществить возможность собственной смерти, не переведя себя при этом в вещь (в сущее «что»). Самоубийство не есть поступоксамоубийство соверишет не личностьв самоубийстве ничего не совершается (ибо в нём лишь подтверждается наличное). Суицид, таким образом, есть крайняя степень греховности, абсолютная онтологическая деструкция личности. Предложенный в диссертации подход позволяет не только понять самоубийство именно так, но и прочесть тот же самый вывод во всех философских суицидологических программах.

Так что заслуги автора диссертации не столь уж великион только постарался ясно артикулировать ту совокупность философских утверждений о сути самоубийства, которые уже были выношены философствующей мыслью и содержались в ней. Перевод этих разноязычных утверждений на язык персонализма дал наконец общую экспозицию мнений о суициде, сложил в единый дискурс полифонию философско-суицидологических концепций и высказываний.

Общий вывод диссертации состоит в следующем: если ваше «мировоззрение» (или «сознание») является, по моему определению, закрытым, то в совокупность ваших экзистенциальных «проектов» в качестве основного (решающего, предельного) всегда окажется включённым проект самоубийства', если же ваше «мировоззрение» («сознание») открыто, то указанного проекта в нём не обнаружится, и это будет не недостаток как некое отсутствие позитивного, а позитивное отсутствие недостатка, ибо лишь в данном случае можно будет положительно засвидетельствовать здесь существование, личность, свободу. Таким образом, монизм, выступающий как предельное основание философской суицидологии, утверждает самоубийство в качестве наличногоперсонализм, выступая в качестве указанного основания, напротив, отказывается от такого однозначного утверждения и обозначает суицид как недолжное.

Оставлять для себя возможность смерти — значит жить. Никогда нельзя сказать, что «несчастная жизнь» есть причина самоубийства: суицид есть смерть не вовремя, превентивное подведение итогов до истечения возможного срока жизни. Поэтому жизнь остаётся несчастной именно потому, что её прерывает самоубийца, тем самым полагая окончательный отказ от перспективы её «исправления» (синергийной сублимации к идеалу, преображения). Самоубийство есть единственная причина того, что жизнь остаётся несчастной. Отказ рассматривать самоубийство в качестве какой бы то ни было «перспективы» возвращает человеку существование как личное (следовательно, религиозное) измерение его бытия, сообщает ему свободу (как стремление к должному вопреки наличному, бытие-вопреки-смерти) и надежду (как сверх-рациональную возможность невозможного), открывает перед ним действительную перспективу. В этом конструктивном отказепоследняя «надежда отчаявшихся» (l'espoir des desesperes), открывающая сверх-законную перспективу победы над смертью.

Дальнейшая перспектива исследования философских аспектов самоубийства связана, как мне представляется, с одной стороны, с реконструкцией религиозных оснований философско-теоретических установок в отношении суицида (что в данной диссертации было проделано лишь в самой незначительной и неявной степени) — с другой стороны, с философским осмыслением суицидологических концепций в социологии и психологии. Ещё одним перспективным направлением исследований видится изучение суицида в культуре, хотя такая работа уже выходит на «пограничное» пространство между собственно философией и культурологией. Кроме того, представляется возможным углубить некоторые разделы исследования за счёт более детального разбора представленных в них концепций и точек зрения.