Начало царствования императора Александра III. 
Социально — экономическая политика

Манифест 29 апреля 1881 года как программа нового правления. Окружение императора Александра III.

В конце лета 1880 года возбудил вопрос о прекращении деятельности Верховной распорядительной комиссии, которая и была закрыта 6 августа того же года; в тот же день был назначен министром внутренних дел. К началу 1881 года Лорис-Меликов подготовил план привлечения общественности к законотворчеству путём созыва представительного органа с законосовещательными полномочиями. Конституция Лорис-Меликова была представлена им императору в конце января 1881 года и была предварительно одобрена последним за несколько дней до гибели.

К подтвержденным выше сказанным фактам, мне бы хотелось привести переписку между Александром III и М. Т. Лорис — Меликовым, и пояснить её смысл.

Переписка начинается письмом Александра III от 21 февраля 1880 г., через девять дней после вступления Лорис-Меликова в должность главы верхной распорядительной комиссии, созданной по инициативе и при активнейшей поддержке Александра III, тогда еще цесаревича. Переписка за 1880 год ярко свидетельствует о интересе Александра III к деятельности Лориса — Меликова. И я хочу привести некоторые записки: 18 мая 1880 г.

«Честь имею представить на усмотрение Вашего императорского высочества полученное мною сего числа донесение и. д. градоначальника, основанное на данных, добытых агентурным путем. Обязываюсь присовокупить, что подобного рода донесения поступаю т ко мне весьма часто, но по проверке оказываются в большей части вымышленными.

Поэтому я полагал бы не докладывать государю императору о содержании упомянутого донесения, впредь до более тщательного расследования.

Представляю также письмо, полученное мною от полковника Баранова из Парижа".

Генерал-адъютант гр. Лорис-М еликов.

18 мая 1880 г.

«Очень Вам благодарен, любезный Михаил Тариелович, за при — сылку письма Н .М. Баранова, которое весьма интересно, и кажется что его взгляд на многое верен.

Что ж е касается до донесения Федорова, то я почти уверен, что это вздор, но, конечно, следить за этим необходимо.

Я очень рад, что Вы не докладываете подобные донесения государю, это только его раздражает и напрасно тревожит.

Одно, что заслуживает внімания, это то, что надо весьма зорко следить за этим поганым патронным заводом; это положительно гнездо пропагандистов и уже издавна.

Надеюсь, когда будет у Вас врем я, Вы заедете ко мне на Елагин, только, пожалуйста, телеграфируйте или напишите накануне, а то, пожалуй, не застанете меня дсма". Ваш Александр.

После смерти своего отца, новый царь, под влиянием Победоносцева и своего воспитателя, главы придворной консервативной партии, графа С. Г. Строганова, раскаялся в том, что, следуя внушениям Лорис-Меликова, едва, было, не стал конституционалистом, а это, как он думал, было бы гибелью России. Также к выше сказанному я хочу привести некоторые записки:

29 апреля 1881 г, С .-Петербург.

«Ваше императорское величество.

Давно уже расстроенное здоровье мое, в последнее время, вследствие Чрезмерных трудов, стало ухудшаться все более и более.

В 1876 году, находясь на излечении за границею, я, ввиду осложнившихся политических отношений и ожидания возможности военных действий, призван был, по личном у выбору в бозе почившего государя императора, для сосредоточения на кавказской границе корпуса, действовавшего впоследствии в Азиатской Турции, и с той поры до настоящего времени не прерывал усиленной деятельности в званиях: сперва командующего означенным корпусом, затем, последовательно: временного астраханского генерал-губернатора для принятия мер против эпидемии на низовьях Волги, вызвавшей повсеместную тревогу; харьковского генерал-губернатора, главного начальника верховной распорядительной комиссии и, наконец, министра внутренних дел.

Исполнение всех этих обязанностей, требовавших чрезвычайного напряжения сил, довело ныне здоровье мое до такого состояния, при котором продолжение занятий является невозможным .

Обстоятельства эти вынуждают меня повергнуть к стопам Ваш его императорского величества всеподданнейшую просьбу мою об увольнении от занимаемой ныне мною должности.

Настоящую просьбу я желал представить лично Вашем у вели честву, но по нездоровью лишен, к прискорбию, возможности явиться в Гатчино.

С чувством глубочайшего благоволения и безграничной преданности имею счастие быть Вашего императорского величества верноподданный слуга Граф Михаил Лорис-Меликов".

1881 г. 30 апреля.

Гатчина.

«Любезный граф Михаил Тариелович, получил Ваше письмо сегодня рано утром. Признаюсь, я ожидал его, и оно меня не удивило.

К сожалению, в последнее время мы разошлись совершенно с Вами во взглядах, и, конечно, это долго продолжаться не могло. Меня одно очень удивляет и поразило, что Ваше прошение совпало со днем объявления моего манифеста России, и это обстоятельство наводит меня на весьма грустные и странные мысли?!

Так как Ваше здоровье, действительно, сильно расстроилось за последнее время, то понимаю вполне, что оставаться Вам трудно на этом тяжелом посту. И так, любезный граф Михаил Тариелович, мне остается одно: поблагодарить Вас от души за то короткое время, которое мы провели вместе и за все Ваш и труды и заботы".

Искренно Вам благодарный Александр.

При Александре III, когда он был только наследником, сложился кружок лиц, которые скептически относились к политике Александра II. Наибольшее влияние на Александра III оказывал его учитель К. П. Победоносцев. Он был одной из наиболее ярких фигур в российской империи. Современники расценивали его по-разному. У него были и поклонники, и враги, которые изображали его злым гением России.

Победоносцев родился в 1827 году. Его отец профессор МГУ. Победоносцев по образованию был юристом. Он закончил Училище правоведения. В 1-й половине 1860-х годов он являлся профессором кафедры гражданского права МГУ.

Взгляды Победоносцева менялись на протяжении жизни. В 1850−60-е годы он придерживался либеральных воззрений, также он восторженно приветствовал крестьянскую реформу, судебную реформу. Но со 2-й половины 1860-х годов он становится на ультраконсервативные позиции. Недруги Победоносцева обычно объясняли эту перемену взглядов соображениями карьерного порядка, что он хотел понравиться наследнику престола. Конечно Победоносцев стремился делать карьеру и сделал ее. Но он был сложной и тонкой фигурой, чтобы погоня за мирскими благами могла заставить его изменить убеждения. Он был человеком идеи. Победоносцев стал сенатором, членом Государственного совета. А в 1880 году по протекции Лорис-Меликова, когда тот возглавил Верховную распорядительную комиссию, занял пост обер-прокурора Синода.

Александру III предстояло определиться с выбором правительственного курса и разобраться с тем наследием, которое ему оставил отец. На повестке дня стояло обсуждение конституции Лорис-Меликова, обсуждение которой было намечено на 4 марта 1881 года.

В связи с гибелью императора совещание было перенесено. Оно состоялось 8 марта. Большинство лиц, участвовавших в совещании, это были министры, они полагали, что совещание это более-менее формальность. Поэтому они были озадачены словами императора, что конституцию надлежит разбирать по существу, и итоги обсуждения еще не ясны. Большинство поддержало Лорис-Меликова, они подчеркивали, что в его программе нет намека на парламентаризм, что она вполне соответствует традициям русского государственного строя, никаких посягательств на права императора здесь нет.

Резко против выступили немногие, но особенно резко выступил Победоносцев, который не только осудил саму программу Лорис-Меликова, но по сути дела критиковал все преобразования 1860−70-х годов. Весь правительственный курс был осужден как несостоятельный.

Совещание 8 марта закончилось ничем. Царь окончательно не объявил своего решения. В течение марта-первой половины апреля с разных сторон на царя оказывалось давление.

Очередное заседание состоялось 21 апреля 1881 года. Опять были споры, большинство поддерживало Лорис-Меликова, против выступал Победоносцев. Царь окончательного решения не объявил. Однако к этому времени царь почувствовал себя более-менее уверенно. Колебания закончились.

Через несколько дней Победоносцевым был написан текст манифеста о вступлении на престол Александра III. 29 апреля 1881 года этот Манифест был опубликован. Текст Манифеста не оставлял сомнений: идею Лорис-Меликова отвергли. Царь заявлял о своей готовности отстаивать устои самодержавия, не допуская ни малейших послаблений.

В 1-й половине царствования Александра III влияние Победоносцева на государственные дела были исключительно велико, оно не ограничивалось подведомственной ему структурой. К его советам прислушивались по многим вопросам. Победоносцев был убежденным консерватором и монархистом. Он весьма скептически смотрел на человеческую природу и полагал, что человек настолько плох, что в нем настолько сильно разрушительное начало, что единственная возможность обуздать их — это не давать воли. Для этого нужна жесткая сильная власть. Победоносцев скептически относился к высшей бюрократии.

К потвержденным вышесказанным фактам мне бы хотелось привести некоторые письма К. Г. Победоносцева адресованные Александру III:

«Редакция манифеста, присланная от Вашего Императорского Величества, не показалась мне удовлетворительною. Она списана (как изволите усмотреть из прилагаемой книги) с подобного же манифеста 17 апреля 1856 года, и это довольно неудобно. Мне кажется, для приличия следует разнообразить редакцию. Притом нынешняя редакция, с некоторыми изменениями, представляется мне слабее прежней. Я предпочел составить новую, которую и представляю на благоусмотрение Вашего Величества.

В ту пору можно было указать на Парижский мир, как на явный признак того, что «возвращено России прежнее спокойствие», то есть вернулось мирное состояние после бедственной войны. Теперь нельзя указать на такой признак, и потому мне весьма не нравится фраза: «Ныне, когда всеблагий промысл возвращает России прежнее спокойствие» (как будто оно было во внутреннем состоянии в последние годы минувшего царствования).

Я думаю, что гораздо приличнее вовсе не упоминать об этом, а прямо перейти к мысли о том, что настало уже время и пр. А перед этим сказано вообще — об успокоении возмущенного народного чувства. Точно так же и формулу молитвы я признал нужным изменить. Вначале поставлена у меня фраза: «во время смуты». Если б это слово смута показалось слишком резким, — его можно выпустить, оставив только слова «в минуту страшного потрясения» «.

14 января 1883.

Константин Победоносцев.

«Возвращая при сем всеподданнейшее прошение г-жи Жадовской, смею доложить, что, по мнению моему, просьба ее к Вашему Величеству никак не может быть удовлетворена.

Она пишет, что была замужем, но разведена, причем вина (вероятно, прелюбодеяние) принята ею на себя; она обвинена и осуждена церковным судом на безбрачие. Стало быть, теперь, если б она захотела выйти замуж, новый брак ее не может быть повенчан.

Теперь, по словам ее, она вступила в связь, прижила ребенка и просит снять с нее запрет, наложенный решением синода, и дозволить ей вступить в брак.

Таких просьб поступает немало на имя Вашего Величества, и по всем этим просьбам объявляется согласно данному еще при покойном Государе Высочайшему повелению, что они не могут быть удовлетворены.

И действительно, если бы верховная власть взяла на себя снимать запреты, налагаемые церковным судом по закону церковному, от этого произошли бы крайние затруднения и немалый соблазн. Брак у нас — таинство, и совершается не иначе, как в церковной форме. Священник, по долгу звания, подчиняется в делах церковной дисциплины и обряда исключительно церковной власти. Итак, если церковная власть запрещает ему совершение брака, как незаконное, а власть гражданская предписывает совершить этот брак, то есть совершить таинство там, где оно не допускается церковной властью, совесть священника ставится в положение невозможное. Вот почему и у нас верховная власть никогда не вмешивалась в дела сего рода. При покойном Государе бывали злоупотребления его именем; однажды в Ялте исправник Зефиропуло, пользуясь своим положением, приказал именем Государя священнику совершить незаконный брак, но покойный Государь, когда я докладывал ему об этом деле, изволил сказать мне, что он никогда не давал подобных приказаний. Особливо при нынешней легкости вступления в брак и разлучения супругов такие Высочайшие повеления могли бы послужить к усилению распущенности. Ныне люди, легкомысленно женившись, вскоре, при малейшем несогласии, думают о разводе и устраивают его так, что которая-нибудь из сторон берет на себя вину прелюбодеяния, в надежде, что потом можно будет попросить о снятии запрета на вступление в новый брак. Бывают случаи, что после нового брака супруги вскоре же задумывают новый развод. Итак, если б можно было иметь людям надежду на снятие церковного запрета посредством монаршей милости, от этого еще более пострадала бы строгость и прочность брачного союза.

Вот почему верховная власть всегда избегала прямых разрешений на совершение брака. Но в некоторых случаях покойный Государь принимал просьбы о прекращении дел о незаконности брака, уже совершенного. Здесь нет прямого вмешательства в церковную юрисдикцию. Брак совершен священником, хотя и вопреки церковному запрещению; супруги живут вместе и прижили детей. Начинается дело о незаконности брака, большею частью по доносу. В таких случаях объявляется иногда Высочайшее повеление: приостановить в консистории производство о незаконности брака. Таким образом брак остается фактически, как он был первоначально записан, то есть в виде законного.

Такие Высочайшие повеления объявлялись неоднократно и от имени Вашего Величества, по моему докладу. Вот единственное возможное средство в подобных случаях. Пусть г-жа Жадовская ищет, как ей угодно, помимо участия верховной власти, способа обвенчаться; затем может и не возникнуть вовсе вопрос о незаконности этого брака, а если возникнет, тогда уже может она обратиться к монаршему милосердию.

Долгом почитаю присовокупить, что дела этого рода, т. е. брачные, равно как и дела об узаконении незаконных детей, всегда требуют особой осторожности, ибо здесь не все зависит от сознания невинности супругов или детей и от сострадания к несчастным и невинным. С вопросами этого рода часто связаны права законные третьих лиц, — родственников, других детей того же лица, наконец, честь другого, законного семейства, и нередко — неприкосновенность прав наследственных.

Если б Вашему Величеству угодно было согласиться с вышеизложенными соображениями и по этому делу, то не благоволите ли приказать объявить просительнице, как объявляется многим другим, что ее ходатайство о разрешении ей вступить в брак вопреки запрещению, наложенному св. синодом, не подлежит удовлетворению".

23 мая 1883.

Константин Победоносцев Победоносцев был умный человек, способный к тщательному анализу ситуации. Но его ум был негативный. Он остро критиковал разного рода предложения, подмечал недостатки. Но позитивной программы у него не было. Сам он ничего никогда не предлагал. Отчасти это было обусловлено его пессимистическим взглядом на будущее. Он полагал, что способность сохранять существующий порядок зависит от того насколько власть будет способна держать страну в неизменном состоянии. Он считал, что при малейшем веянии теплого ветерка все рухнет. Революцию он считал неизбежностью. Он считал, что все страны прошли через революцию, и России это тоже предстоит. Задача власти была по возможности оттянуть революцию.

Во второй половине 1880-х годов влияние Победоносцева на Александра III начинает ослабевать. Это было вызвано его негативным мышлением, требовалась позитивная программа.

К потвержденным вышесказанным фактам мне бы хотелось привести некоторые письма К. Г. Победоносцева адресованные Александру III:

«По поводу дневника И. В. Рождественского приходит и мне на мысль заранее заявить пред Вашим Императорским Величеством, что я, с тех пор, как переехал сюда из Москвы и вступил в непременную и разнообразную работу, не имел обычая записывать все то, что со мною случалось, и чему я был свидетелем. И не потому, чтоб я считал это ненужным или опасным, а просто потому, что не находил к тому досуга и времени и не могу понять до сих пор, как успевают люди занятые делами записывать еще дневные происшествия, разговоры и суждения. Днем занят, а к ночи такая усталость, что нет сил записывать о себе. Я записываю каждый день только имена, кто был у меня, у кого я был, какие были заседания, только для практической цели, то есть, чтобы вспомнить, когда нужно имена и числа. Следовательно, нет повода опасаться, что после моей смерти останется что-либо подобное.

Правда, в последние годы, особливо с 70-х годов, я был свидетелем, отчасти и участником, многих важных событий и мог бы многое интересное записать, но никогда не успевал это делать, притом, чем важнее события, тем труднее описывать их, а в последние годы прошлого и в первое время нового царствования все, что я видел, производило во мне такое сильное возбуждение, что не было бы силы с пером в руке весть какую-нибудь хронику.

Это же возбуждение, при сердечной боли о многом, не дозволяло мне передать кому-либо свои впечатления, конечно, кроме жены моей, которая одинаково со мною хранила их в душе глубоко. Был один только человек, очень близкий по душе нам обоим — это покойная Катерина Федоровна Тютчева. К ней одной писал я по душе в тревожную эпоху 1880—1881 года, и эти письма составляют единственный материал моих впечатлений. После ее смерти переписка эта возвращена мне, и я намерен когда-нибудь, запечатав ее, отдать на хранение в Публичную Библиотеку.

Вашему Величеству памятно, что в первые годы Вашего царствования Вы оказывали мне близкое доверие. Следы его действительно хранятся у меня, но не в виде каких-либо записок. Это — разного рода бумаги, которые характеризуют эпоху с ее волнениями, отчасти все, что от Вас мне присылалось, и записочки Ваши. С своих писем ничего у меня не оставляется, ибо я пишу все прямо набело. Все эти материалы никому, кроме меня, неизвестны, но я собирал их по годам в папки, коих имею несколько, с надписью: «Novum regnum». Вот — одно, что после меня останется, в качестве исторического материала, — и все это я готов буду хоть теперь же сдать в безопасное место.

Пишу об этом вот с какою целью. Я уже стал стар и вероятно недолго уже останусь, — да и вообще слишком ¾ жизни уже прожито, а человек может умереть внезапно, и не хотелось бы мне, чтобы после меня жену мою тревожили розысками бумаг, имеющих политическое значение".

28 апреля 1893.

Константин Победоносцев.

«Ваше Императорское Величество.

Вчера, приехав в комитет, я застал всех г. г. министров в величайшем смущении по поводу нового указа, присланного к опубликованию.

Сегодня только мог я ознакомиться с содержанием этого указа, и в силу своей верноподданнической преданности, не могу удержаться, чтобы не исповедать перед Вашим Величеством и мое величайшее смущение и опасение.

Что касается до общей мысли указа, — т. е. до учреждения инспекторского департамента, — никто не счел бы себя вправе возражать против воли Вашего Величества, коль скоро она выражена.

Но в редакции этого указа есть статья 8-я, придающая всему учреждению особое значение, которое трудно понять. Трудно понять, чтобы эта редакция выражала и подлинную мысль Вашего Величества. Не могу не подивиться, что лица, подносившие указ к подписанию Вашему, не доложили Вам каждое слово, каждую фразу, дабы могло быть взвешено значение и смысл каждого слова, долженствующего получить силу закона, подлежащего исполнению.

В самом деле, вот что означает редакция 8-й статьи: что Император, оставляя на месте избранных им министров, выражает в самом законе прямое недоверие к ним, ограничивая их в существенном условии всякого управления, то есть вправе избирать и назначать подчиненные орудия исполнительной власти, и всякое назначение подвергает поверке особого трибунала, по докладу коего всякое назначение, во всей необъятной России, до последних низших чинов, может быть лишено утверждения. Таким образом, министры превращаются из духовного орудия правительства, облеченного монаршим доверием, в механического приставника, лишенного власти и неразлучной с властью ответственности. В таком положении для министра становится невозможным самое отправление власти, и в государственный механизм вносится страшное начало безвластия.

Не может быть, невозможно и немыслимо, чтобы такова была мысль Вашего Величества. Дерзаю сказать: не то написано в этом указе, что вы приказали написать. Не может быть, чтобы сама верховная власть перед лицом народа установляла начало безвластия.

Дело представляется мне столь важным, что смею еще сказать: вся Россия придет в смущение от этой редакции 8-й статьи указа. Смею уверить Ваше Величество, что ни в одном государстве, ни в каком законодательстве не бывало такого закона. И когда эта 8-я статья огласится в Европе, она произведет изумление: в одних — крайнее смущение, в других — злорадство.

В России же и ныне отовсюду несутся сетования о том, что власти расшатаны, что пружины их ослабели. А предполагаемым правилом 8-й статьи произведено будет решительное колебание властей.

Благоволите, Ваше Величество, обратить внимание на практические последствия этого правила.

Все подчиненные чины, назначаемые министрами и местными начальствами, призываются, каждый в кругу своем, к деятельности со властью, которою облечены. Силу свою получают от санкции высшей власти и прежде получения ее не могут действовать с уверенностью власти. Теперь каково же будет положение хотя бы полицейского чиновника, назначаемого в Сибири губернаторскою властью, — доколе, может быть через год или долее, не придет из Петербурга приказ об его утверждении? А что, если вместо утверждения получится из инспекторского департамента (как бывает с наградами) бумага о том, что Высочайшего соизволения не последовало? Как разуметь тогда и в какой силе признать те действия, распоряжения, приговоры, которые от него последовали? И если он послан был своим начальством на службу в дальний край, на чей счет возвращать его? Может случиться и ныне, что чиновник назначен с нарушением правил о чинах и формах, и назначение может быть признано недействительным; но до того времени он всетаки был законною властью, и его действия сохраняют свою силу. Что сказать затем о назначениях, которые ради государственной безопасности требуют немедленных уполномочий, — а нужда в этом ныне часто встречается. Положение министра внутренних дел, в особенности, станет при действии нового правила поистине безотрадным и просто невозможным.

То же прилагается и к увольнению от службы. Ныне закон предоставляет начальству спасительное право освобождаться от негодных чиновников, от нерадивых, от негодных, от взяточников, коих нельзя прямо обличить. Они увольняются приказом или по прошению. Теперь и увольнение подобных людей до утверждения из Петербурга тоже остается в неизвестности. А что, если и в подобных случаях получится бумага, что утверждения не последовало? Тогда весь авторитет начальства окончательно подорван.

Что сказать еще затем о назначениях в сфере педагогической, по учебным заведениям, где беспрестанно приходится одного учителя, директора заменять другим и увольнять немедленно учителей неблагонадежных и вредных в нравственном и политическом отношении? Какая смута произойдет в этой сфере, когда назначения и увольнения во всей России подойдут под то же правило!

Смею указать и еще на одну великую опасность, угрожающую крайнею деморализацией всего дела. По идее все назначения, увольнения и пр. исходят от Высочайшей власти. Но ведь это одна фикция, ибо, без сомнения, о личностях в необъятной массе чиновников со всей России Ваше Величество не может иметь отдельного соображения. Доклады будет представлять управляющий, но ведь и он относительно этой массы почти в том же положении. Однако, он имеет право возражать, представлять свое veto противу предположений министерств и местных начальств. На чем же он будет основываться? На докладах своей канцелярии? Но и эта канцелярия, подобно всем канцеляриям, не застрахована от своей свойственной всем язвы — пристрастия, покровительства, кляузы и, наконец, взяточничества. Что, если в промежуток между предположением и утверждением станут обращаться в канцелярию эти ходатайства, заискивания, сплетни, нарекания, обвинения и, — обычное дело, — приношения? В этом месте может развиться самая гибельная эксплуатация назначений на места, и канцелярия инспекторского департамента может обратиться в страшилище министров.

Простите, Ваше Величество. В прежнее время Вы удостаивали меня доверия, когда я смел обращаться к вам с предупреждениями о том, что, по моему глубокому убеждению, грозило недоразумением или ошибкою в сознании Вашего Величества. Не погневайтесь и теперь за мое писание, — думаю, что Вы не сомневаетесь и ныне в его беспристрастии. Прикажите, ради правды, ради. блага общественного, — смею сказать, ради славы имени Вашего, — отсрочить опубликование указа, доколе не будет строго пересмотрена вся редакция оного, особливо в 8-й статье. Если эта статья появится, как она есть, в виде закона, трудно будет уже потом дать ей приличное истолкование в ином смысле"!

Вашего Императорского Величества вернопреданный Константин Победоносцев Петербург. 11 мая 1894.