Характер и внешность

О М. А. Лохвицкой осталось немного воспоминаний, что было обусловлено несколькими причинами. Замкнутая и застенчивая, поэтесса редко выходила в свет, оправдывая своё затворничество домашними делами, болезнями детей, позже — ухудшившимся самочувствием. Многие из тех, с кем она поддерживала дружеские отношения, принадлежали к старшему поколению и умерли раньше неё (К.К. Случевский, Вс. Соловьёв, А.И. Урусов), не оставив воспоминаний. Её отношения со сверстниками были непростыми, причём, если Брюсов и Гиппиус открыто выражали ей свою антипатию, то другие проявили в мемуарах, на первый взгляд, необъяснимую сдержанность: так, почти ничего не написали о поэтессе люди, лучше других знавшие её: Тэффи и Бальмонт (который в течение всей своей жизни держал на письменном столе портрет Лохвицкой).

Возможно, самый яркий (но при этом, как отмечалось позже, почти наверняка идеализированный) портрет поэтессы создал в своих воспоминаниях Василий Немирович-Данченко, с которым у юной Лохвицкой сложились доверительные отношения:

…Родилась и выросла в тусклом, точащем нездоровые соки из бесчисленных пролежней Петербурге, — а вся казалась чудесным тропическим цветком, наполнявшим мой уголок странным ароматом иного, более благословенного небесами края… Чудилась душа, совсем не родственная скучному и скудному, размеренному укладу нашей жизни. И мне казалось: молодая поэтесса и сама отогревается в неудержимых порывах вдохновения, опьяняется настоящею музыкою свободно льющегося стиха.

Как вспоминал В. Немирович-Данченко, она «не была самолюбивой и жадной искательницей странного и неясного, вместо оригинального, она не выдумывала, не кудесничала, прикрывая непонятным и диким отсутствие красоты и искренности. Это была сама непосредственность, свет, сиявший из сердца и не нуждавшийся ни в каких призмах и экранах…».

Эффектная внешность во многом способствовала росту популярности М. Лохвицкой; она же, как отмечалось, «впоследствии… стала препятствием к пониманию её поэзии». По мнению Т. Александровой, «далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который со временем всё яснее стал обнаруживать себя в её лирике. Драма Лохвицкой — обычная драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было, помимо красоты».

Есть сведения о том, что поэтесса имела успех на литературных вечерах, но известно также, что эти выступления были немногочисленными и скованными. Вспоминая один из таких вечеров, Е. Поселянин писал: «Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах». Соседка и подруга Лохвицкой Изабелла Гриневская вспоминала о встречах с поэтессой на артистических вечерах, однако она не указала, принимала ли Лохвицкая в них какое бы то ни было участие, кроме зрительского: «Мы встретились с нею на вечере у Яворской. Эта интересная актриса умела не только играть на сцене, но и принимать гостей, давая им возможность и себя проявить. На небольшой эстраде создался импровизированный концерт. Выступали некоторые из числа гостей. Случайно я очутилась рядом с Лохвицкой, совершенно тогда для меня незнакомой, кроме её имени и некоторых стихов», — вспоминала она Как отмечали многие из тех, кто знал Лохвицкую лично, «вакхический» характер творчества поэтессы являл собою полный контраст с её реальным характером. Автор необычайно смелых для своего времени, подчас открыто эротических стихов, в жизни она была «самой целомудренной замужней дамой Петербурга», верной женой и добродетельной матерью. При этом, как отмечает Т. Александрова, в кругу друзей Лохвицкую окружала «своеобразная аура всеобщей лёгкой влюблённости». Лохвицкая — одна из немногих, о ком обычно язвительный И. А. Бунин оставил самые приятные воспоминания. «И всё в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая лёгкая шутливость… Особенно прекрасен был цвет её лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока», — писал он.

Бунин и сам констатировал: поэтесса, воспевавшая страсть, в быту — «большая домоседка, по-восточному ленива: часто даже гостей принимает лёжа на софе в капоте, и никогда не говорит с ними с поэтической томностью, а напротив. Болтает очень здраво, просто, с большим остроумием, наблюдательностью и чудесной насмешливостью». Писатель нередко посещал дом поэтессы, «был с ней в приятельстве» и замечал: «мы даже называли друг друга уменьшительными именами, хотя всегда как будто иронически, с шутками друг над другом». Бунин оставил мало документальных свидетельств об этой дружбе. Отмечалось, однако, что образ Лохвицкой, запечатлённый писателем в воспоминаниях, органично вписался «в галерею незабываемых женских образов его художественной прозы» (можно предположить его отражение в рассказе «Лёгкое дыхание», в ряде стихотворений Бунина, а также в некоторых чертах Лики в «Жизни Арсеньева»).

Василий Немирович-Данченко, рассуждая много лет спустя о том, как губит талант супружеская жизнь, находил определённую закономерность в том, что жизнь поэтессы «…оборвалась рано, внезапно и трагически».