Концепт «Дом» как ключевой концепт сферы артефактов

Рассматриваемая ментальная сфера представлена предметными (конкретными) концептами, поскольку мир артефактов — это пространство конкретных вещей и предметов, в котором человек видит себя творцом, деятелем. Центральным концептом в данной субсфере является концепт дом. Этот концепт входит в ядро языкового сознания русского человека.

В поле нашего внимания попадает самый частотный по употребительный в составе эпифраз и одна из центральных констант творчества М. Цветаевой — дом.

Человек активно действует и проявляет себя в мире сотворенных им предметов, во «второй природе», в мире артефактов. В этой сфере смысловые переносы определений также имеют неоднозначную трактовку в силу нестандартности контекстов, содержащих скрытую и обратимую образность. Согласимся с М. Мамардашвили, утверждающим, что «наш язык есть продукт долгой эволюции и содержит в себе (в упаковочном виде) многое такое, что отдельным рассудочным усилием индивидуального ума мы не можем раскрутить, но, тем не менее, невольно раскручиваем, когда употребляем слова. Ибо употребление слов как раз и тянет за собой то понимание, которое в них вложено, но которое в то же время может и не быть достоянием нашего эксплицитного сознания» [Мамардашвили 1993: 215−216]. Еще более сложно обстоит дело с поэтическим текстом, где наблюдается особая «напряженность» смыслов.

Дом — это прежде всего строение; внутреннее, обжитое человеком пространство мира, это своё, безопасное место. Дом — организующий центр мира в русской культуре. В русском языковом сознании сосуществуют несколько значений и смыслов слова дом: приоритетным является представление о родном доме (кров, очаг, изба, хата).

Образная параллель дом человек является для русской поэзии традиционной. Так, Н. А. Кожевникова акцентирует внимание на уподоблении по линии сходства внешнего или функционального в данной параллели, говоря о дроблении в широком круге образов сравнения, где отношения могут быть не прояснены, выражая «общее впечатление от строения или от его части». [Кожевникова 1991: 74]. Дом — ценностная «рубрика мира», воплощение уюта, тепла, любви [Маслова 2002].

Дом, базовый для творчества М. Цветаевой смысл, представлен 198 случаями употребления различных лексем, репрезентирующих данный концепт. В системе ценностей М. Цветаевой дом — кров, откуда человек вышел, последняя опора в жизни, убежище (Дом, который не страшен в час народных расправ). Этот дом может быть знатным, радостным, недобрым, завороженным, тревожным.

Приведем состав эпитетов с именем концепта «дом»: грустный (12), сонный (8), а также единично представленные безглазый, завороженный, знатный, невеселый, невозвращенный, недобрый, немыслящийся, радостный, радушный, сгорбленный, скрывающийся, тревожный, угрюмый и др.

Как мы смогли убедиться, логика языка позволяет расщеплять целостную духовную и физическую личность человека на ипостаси — части, моделируя космос психической жизни человека. Данная тенденция настолько последовательна, что ее можно проследить и на образных определениях при именах концепта «дом».

Дом в поэзии М. Цветаевой наделяется свойствами живого существа в целом, и, автоматически, любая его часть осмысляется как орган человеческого тела. Вектор переноса устойчив (ср. дружить домами), един для переноса названия, признака и способов интерпретации (к примеру, глаза устойчиво ассоциируются с окнами, спина со стенами и т. д.):

Как из хаты той безглазой… [3:308]; Ваш шаг в мой недобрый дом… [1:249]; И слова из сгорбленной хаты: // «Простите меня, мои реки!» [1:401]; Дом…// скрывающийся между лип [2:295]; Чтите мой угрюмый грот (= дом) [3:27]; Засады казенных // Немыслящихся домов [1:560]; Из дома сонного иду — прочь [1:282]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103]; Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227]; Смерть — это так: // Недостроенный дом, // Невозвращенный [1: 277].

Негативная семантика в приведенных примерах и в текстах в целом преобладает в силу того, что дом предстает в поэзии М. Цветаевой чаще как предмет воспоминаний, которые тесно связаны с бытовой неустроенностью.

Материал дает возможность говорить о том, что поэт многогранно осмысляет дом, уподобляя его человеку, людям, населяющим его. Перед нами словно кинематографический кадр: необходимое именно в данный момент свойство дома выходит на первый план. Это может быть дом, существующий лишь в мыслях, в воображении (немыслящийся) или дом, воспринятый визуально (скрывающийся, безглазый) либо передается ощущение от пребывания в доме/ людей в доме (радушный, угрюмый). Все характеристики дома антропоморфны, что позволяет говорить о метонимической природе эпитетов, определяющих данный концепт.

Справедливо считается, что в поэзии М. Цветаевой два дома — дом земной и дом небесный [Дацкевич, Гаспаров 1992]. Через данный концепт поэт определяет не только своё пространство, но и свой духовный мир, собственную сущность. Пространство дома расширяется у него до масштабов Москвы и страны: Москва! Какой огромный // Странноприимный дом!

Дом в поэзии М. Цветаевой наделяется свойствами живого существа в целом, и любая его часть последовательно осмысляется как орган человеческого тела. Вектор переноса устойчив: с человека на артефакт, един для переноса названия, признака и способов интерпретации концепта:

• — дом — метонимическое обозначение людей, находящихся в нем: Из дома сонного иду — прочь [1:282]; И каждый нес свою тревогу // В наш без того тревожный дом [1: 103]; Дом … по-медвежьи — радушен [3:748]; Редкий случай радостного дома… [7: 243]; Наш знатный дом [1:205];
• — дом, осмысляемый в качестве живого существа: Дом…// скрывающийся между лип [2:295]; Чтите мой угрюмый грот (= дом) [3:27]; В завороженный, невозвратный // Наш старый дом… [3:14]; Засады казенных // Немыслящихся домов [1:560]; Видно, отроком в невеселый дом завела подруга [1: 227].

Справедливо считается, что в поэзии М. Цветаевой два дома — дом земной и дом небесный [Дацкевич, Гаспаров 1992]. Через данный концепт поэт определяет не только своё пространство, но и свой духовный мир, собственную сущность. Пространство дома расширяется у него до масштабов Москвы и страны: Москва! Какой огромный // Странноприимный дом!

Другие части дома олицетворяются также по метонимической логике, но это не исключает метафоры, так как метонимия существует на уровне вектора переноса, а метафора преобладает в осмыслении выражения. Например: Бездушен отзавтракавший стол [4:126]; Бродят шаги в опечаленной зале [1:122]; И дробным рокотом под подушкой // Рокочет ярая колотушка [1:285]; … и лепет // Больших башмаков по хриплым половицам [1:508]; То зелень старого стекла, // сто лет глядящегося в сад [2:295]; Стекло, с полок бережных …[3:561]; Голая, как феллах, // дверь делала стойку [3:576]. Ср. На полках хранятся книги, хранилище книг > бережные полки.

Особо следует сказать об авторском концепте лестница; употребляется этот субстантив в одноименной поэме — «Лестница». Эпитеты к данному концепту подбираются поэтом путем конструирования потенциальных слов, близких к окказионализмам: щипкая, шлепкая, хлопкая, капкая, дрожкая (по аналогии с уже имеющимися определениями с тем же суффиксомк: чуткая, хлипкая, шаткая):

Короткая ласка // На лестнице тряской [3:576]; Короткая схватка // На лестнице шаткой, // На лестнице падкой [3:576]; Короткая шутка // На лестнице чуткой, // На лестнице гудкой [3:576]; От грешного к грешной // На лестнице спешной [3:576]; Короткая сшибка // На лестнице щипкой, // На лестнице сыпкой — // Как скрипка, как сопка, // Как нотная стопка. [3:576]; Короткая встрепка // На лестнице шлепкой, // На лестнице хлопкой [3:576]; Владельца в охапку — // По лестнице капкой, // По лестнице хлипкой [3:576]; Последняя взбежка // По лестнице дрожкой [3:576].

Рефрен с эпитетом короткий, содержащий также короткие слова с суффиксомк, используется поэтом с целью передать дискретность пространства лестницы, ее прерывистость, опасность, шаткость.

Диалог искусства и природы, искусственного и естественного, — источник творческой интенции. Это отражается в слове, оживляющем неживые вещи. Перед нами перенос с живого дерева на предметы, сотворенные человеком.

Концепт «деревья» как ключевой субстантив сферы природы Будучи природным символом, дерево во многих культурах знаменует динамичный рост, природное умирание и регенерацию. Почтительное отношение к дереву в разных культурах основано на вере в его целительную силу. У славян дерево — символ приобщения к миру предков, что обусловлено природными факторами, фольклорно-обрядовыми традициями, земледельческим укладом жизни, мифологическими представлениями о мировом древе жизни. Дерево — плод Матери-Земли. В славянской мифологии дерево рождено от брака земли и неба, его питают не только земля и вода, но и солнечный свет. Соединяя глубину и высоту в пространстве и во времени, дерево выступает как символ памяти о прошлом. М. М. Маковский выделяет у слова «дерево» следующие символические значения: вместилище душ, середина, число, музыка, гармония, чудо, жертвоприношение [Маковский 1996:134−141]. В русской языковой картине мира наиболее популярным дерево является берёза, часто поэтизируются сосна, дуб, ива, ель, рябина, тополь, клён и липа.

Среди всех образов, представляющих стихии, мир природы — огня, воды, неба, солнца, земли — в идиолекте М. Цветаевой наиболее употребителен именно концепт дерево. Дерево как символ жизни, как центр мироздания становится воплощением судьбы поэта. Н. Осипова причисляет концепт дерево в творчестве М. Цветаевой к стихиям, связывая растение с медиатором, соединяющим верх и низ, небо и землю. Она считает, что дерево настолько важно в поэтическом мире поэта, что это позволяет ввести такой термин применительно к творчеству М. Цветаевой, как «дендромифопоэтика». Исключительную важность в связи с этой мыслью приобретает цикл стихотворений «Деревья».

Концепт деревья входит в состав более широкого понятия — «растения», представленного в цветаевских текстах 90 случаями употребления в составе эпифраз. В таком широком понимании объектами характеристики являются следующие денотаты: дерево (54 единицы), трава (15), лес (11), луг (10).

1. Дерево (54 единицы).

С именем концепта «дерево» зафиксированы в качестве эпитетов следующие лексемы: бессонный (5), воскресающий (3), доверчивый (2), а также единично представленные льстивый, мертвый, многолюбивый, невесомый, невинный, нежный, поклонный, простоволосый, пьющий, сорвавшийся, страждущий, тайный, тоскующий, трезвый и др.:

Простоволосые мои, // Мои трепещущие [2:46]; Древесная — сильная кровь [2:17]; Дерево, доверчивое к звуку… [3:562]; Как дерево-машет-рябина в разлуку [2:26]; В этом бешеном беге дерев бессонных [2:25]; Деревцо моё невесомое! [1:223]; Деревья с пугливым наклоном [2:122]; Простоволосые мои, мои трепещущие [2:146]; Лавины лиственные, руины лиственные [2:149]; В островах страждущих хвой…[3:26]; Наклоном пугливым, а может — брезгливым [2:48].

2. Трава и отдельные растения (15 единиц).

Под серпом равнодушны? травы [3:582]; Многолюбивый роняю мирт [2:62]; (цветок) Змееволосый, Звездоочистый, Не смертоносный, Сам без защиты [2:67]; Тянулись гибкие цветы, как зачарованные змеи [1:22]; Тройной тоскующий тростник [3:13]; Березовое серебро, Ручьи живые [2:144]; Там лавр растет — жестоколист и трезв [2:236]; Льстивые ивы… [2:39]; Ошалелые столбы тополей… [1:377]; С дубом то, с безгубым то [3:673]; Знаешь — плющ, обнимающий камень [2:451].

3. Лес (11 единиц).

Ввысь сорвавшийся лес [2:147]; Сонный, бессонный лес [1:281]; Чешский лесок // Самый лесной [1:20]; Так же как мертвый лес… [2:360].

4. Луг (10 единиц).

Под лугом? жгущим и пьющим… [2:17]; Все также сонными лугами… [1:510].

Особого внимания заслуживает параллель: «кровь — смола», свидетельствующая очеловечивании дерева: Березовое серебро, // Ручьи живые [2:144]; Смоль. // Стонущую под нажимом [2:123]. Этот факт говорит в пользу мифологической трактовки переносов. Наиболее часто встречающимися именами концепта являются бузина и рябина. О. Г. Ревзина отмечает, что рябина и бузина являются языческими тотемными деревьями и в христианской религии признаются нечистыми. М. Цветаева ощущает связь с данными деревьями как с хранителями памяти о природном родстве человека и мира. Целью же поэта, по мнению О. Г. Ревзиной, было включение данной темы в культурную парадигму своего времени и вскрытие архетипического слоя данного концепта, причём осмысление шло по логике и чутью своего поэтического языка [Ревзина 1982]. Деревья лечат душу, спасают: Деревья! К вам иду! Спастись // От рёва рыночного! Они получают символическую окраску при помощи эпитетов: дуб богоборческий, ивы-провидицы, берёзы-девственницы и т. д. Деревья устремлены ввысь (ввысь сорвавшийся лес!). Среди признаковых номинаций концепта преобладают персонифицированные эпитеты: равнодушные (травы), льстивые (ивы), ошалелые (тополя), что подтверждает мысль о массовости использования переносных эпитетов данной семантики М. Цветаевой при осмыслении природного мира. Описание конкретных и абстрактных ключевых субстантивов в составе эпитетных единств, использованных в творчестве М. Цветаевой, показало, что большинство из них связано с антропоморфной семантикой, причем это выражается как в номинациях самих концептов, так и в подавляющем большинстве эпитетов, употребляющихся при них.

Сочетаемостные свойства эпитетов и субстантивов в текстах произведений М. Цветаевой проявляют себя в доминировании психологических характеристик субъекта, в их экстраполяции на смежные реалии действительности: человека (дерзкий взгляд), природу (ревнивый ветер), артефакты (радушный дом), что позволяет говорить о продуктивности метонимической и метафорической линий образования эпитетов. Олицетворение, персонификация реалий является отличительной особенностью творческого почерка М. Цветаевой в рамках использования эпитетов и эпитетных комплексов.

Рассмотренные нами базовые субстантивы творчества М. Цветаевой, выраженные в рамках эпифрастических словосочетаний, продемонстрировали единую логику образования переносного эпитета антропоморфного типа, употребленного совместно с именем базового концепта. Помимо индивидуального, авторского наполнения семантики отдельного субстантива, что нельзя не учитывать при анализе, налицо своеобразное одушевление частей человеческого тела (в случае с концептами глаза, рука, рот, душа), а также перенесение чувств лирической героини на артефакты и натурфакты. Источником метонимии признака в данном случае является смежность свойств определяемых объектов или субъектов, благодаря которой определение может перемещаться с имени одного субъекта / объекта на имя другого: дерзкий человек — дерзкая кровь. На материале творчества М. Цветаевой показано, что для поэтического идиолекта возможно доминирование метонимической логики при образовании переносных признаковых слов; причем регулярное сочетание антропоморфных субстантивов и эпитетов (глаза, душа — капризные) представляет собой яркую идиостилевую черту лексикона М.Цветаевой.

Денотативная общность субстантива и признакового слова порождает разнообразные ассоциации, которые, будучи плодом авторской рефлексии над словом, тем не менее укладываются в общую логику механизма смещения эпитета. Наиболее частотными и продуктивными в творчестве М. Цветаевой являются такие эпитеты, как печальный/грустный, юный, задумчивый, сонный, памятливый. Антропоморфная семантика определений подразумевает свободу их сочетаемости с антропоморфными субстантивами; в случае же их употребления с именами артефактов или натурфактами рождается яркая образность, так как происходит олицетворение, персонификация неживых предметов или явлений. Особая эмоциональность М. Цветаевой, ее стремление пропустить весь мир через себя, через свою душу вызывает обилие олицетворяющих метафор, которые находят свое выражение посредством употребления эпитета в сочетании с определяемым именем.