Краткий обзор истории Ингерманландии

Коренным населением исторической Ингерманландии, занимавшей территорию между Ладожским озером и Финским заливом, являлись прибалтийско-финские народы водь, близкие к эстонцам и ливам, и ижора, связанные по происхождению с карелами. Затем территорию начали заселять славянские племена, контакты с которыми впоследствии привели к переходу води и ижоры в православие (Мусаев 2001: 11−14).

Само название, шведское по происхождению (швед. Ingermanland), территория получила после 1617 года, когда по Столбовскому миру земли отошли Швеции. Переход под шведское владычество вызвал изменения как в конфессиональном, так и этническом составе Ингерманландии: в 1623 г. началось распространение лютеранства и были образованы первые лютеранские приходы. Положение православия ослаблялось, что привело к бегству большей части православного населения на территорию Российской Империи.

В это время на эти земли начали переселяться финны-лютеране из Финляндии, которые оседали в основном в Северной и Центральной Ингерманландии. Переселенцы представляли собой две разнородные группы, происходившие из двух областей: Эуряпяя (Дyrдpдд) на Карельском перешейке и Саво (Savo) в Юго-Восточной Финляндии. Отсюда происходят названия двух групп ингерманландских финнов: эурямёйсет (дyrдmцiset) и савакот (savakot). Эурямёйсет начали переселяться раньше и селились к юго-востоку от Гатчины и на юге Карельского перешейка, а савакот начали переселение несколько позже и заселяли земли в районе Павловска и далее к р. Луге.

После окончания Северной войны земли отошли обратно к Российской Империи по Ништадскому миру 1721 г., после чего начался процесс интенсивной русификации региона: сюда начали переселять русских крестьян и торговцев из других губерний. К середине XIX века численность русского населения заметно превосходила численность финского, которое, тем не менее, продолжало увеличиваться в том числе и благодаря новым миграциям из Финляндии (Мусаев 2001: 24). Уже в это время, по-видимому, на территории Ингерманландии стали возникать смешанные русско-финские деревни.

Лютеранская церковь, относившаяся к Петербургской консистории, играла большую роль в духовной и культурной жизни финского населения региона. В 1732 г. из 59 тысяч крестьян в Ингерманландии финны лютеране составляли 20 тысяч (Мусаев 2001: 23). В 1820 г. начали открываться конфирмационные школы, в которых молодых людей 15−18 лет учили катехизису и пению духовных песен, а намеревающихся вступить в брак экзаменовали на знание катехизиса и умение читать (Халтсонен 2012a). Церковь выполняла также просветительскую функцию, настоятели и канторы были обязаны учить народ грамоте. В первой половине XIX века в Петербурге выходило довольно большое количество книг на финском языке, которые распространялись среди ингерманландцев. При церквях открывались воскресные школы, в которых добровольцы из числа жителей деревни обучали детей основам религии и пению псалмов. Все это свидетельствует о том, что финский язык в то время функционировал не только в бытовом домене, но также и в церкви, и был языком образования.

Еще в 1870-х гг. началось издание газет на финском языке, первыми из которых стали «Pietarin sanomat» («Петербургские известия») и «Pietarin sunnuntailehti» («Петербургский воскресный листок»). Затем в течение XIX-начале XX вв. издавался еще ряд газет: газета «Inkeri», сменившая ее газета «Uusi Inkeri» («Новая Ингрия»), социалистическая газета «Neva».

В деревне Малые Колпаны (фин. Pieni Kolppana) в 1785 г. была основана первая финская школа в Ингерманландии, в которой финских детей учили чтению и письму на русском и финском языках (Халтсонен 2012b). В 1863 г. в Малых Колпанах была открыта семинария, основной задачей которой была подготовка учителей, позже работающих в других финских школах Ингерманландии. К 1888 г. насчитывалось 38 финских школ (Конькова, Кокко 2009: 10). До 1891 г. преподавание в семинарии велось на финском языке, позже русский язык превратился в основной язык преподавания. В конце XIX века студентами из Петербурга было создано объединение, члены которого выписывали газеты, приобретали книги в сельские библиотеки. В. И. Мусаев отмечает, что «местные финские крестьяне все более явственно воспринимали себя не просто жителями отдельной деревни или отдельного прихода, а членами единой ингерманландской общности» (Мусаев 2001: 48).

В конце XIX — начале XX века произошел переход к обучению на русском языке. На финском языке преподавалась только религия, хотя к 1897 г. в Ингерманландии проживало около 130 тысяч финнов. Бывали случаи, когда в финские деревни назначали русских учителей, хотя дети не говорили по-русски (Халтсонен 2012b: 227).

Таким образом, говоря о социолингвистической ситуации в XIX — начале XX вв., следует отметить следующие явления:

• — получение образования на финском языке обеспечивало учителей в сельские школы для обучения детей, а также пасторов для работы в церковных приходах;
• — наличие финских деревень создавало условия для передачи языка следующим поколениям, а также нормального функционирования языка в сообществе;
• — некоторая часть финноязычного населения в то время, вероятно, была монолингвами;
• — издание литературы и газет на финском языке, а также создание библиотек показывает, что некоторая часть населения была грамотной и владела как литературным финским языком, так и диалектом. Все это, по-видимому, свидетельствует о том, что финский язык являлся доминирующим во всех доменах, как формальных («церковь», «школа», «СМИ»), так и неформальных («дом», т. е. общение в семье, «улица», т. е. общение с друзьями и соседями). Русский язык, однако, уже начинал проникать в формальные домены в силу государственной политики.

Также у финнов Ингерманландии была богатая фольклорная традиция, наличие которой свидетельствует о хорошем состоянии народной культуры и языка, позволявшие создавать новые фольклорные тексты. В середине XIX — начале XX фольклористы (А.М. Шёгрен, Э. Д. Европеус) начали собирать ингерманландский фольклор: руны, некоторые из которых были включены во второе издание «Калевалы» в 1849 году. Вплоть до революции 1917 года финские фольклористы собирали и записывали фольклор ингерманландских финнов (Нилова 2010: 2).

Революционные события 1917 г. повлекли за собой дальнейшее развитие национального движения, что выражалось в том числе и в желании перевести школьное образование на финский язык, интересе к собственной культуре, а также в появлении интеллектуальной элиты. В октябре была провозглашена независимость Финляндии, а также право наций на самоопределение. Большинство крестьян относились к политике индифферентно до тех пор, пока не начали действовать комитеты бедноты, в красноармейские части не начали заниматься грабежами в приграничных районах (Мусаев 2001: 61-:65). Все это, а также провозглашение независимости Финляндии в октябре 1917 года и антисоветская пропаганда, которую вели белые финны на территории Ингерманландии, привело к тому, что ингерманландцы начали стремиться к большей административной самостоятельности. Крестьянство, в основном состоявшее из зажиточных хозяйств, начало восприниматься советской властью как потенциальная «пятая колонна» Финляндии, а созданные органы самоуправления — как кулацкие (Мусаев 2001: 2001).

В 1920;е гг. согласно политике «коренизации» было вновь обеспечено получение образования на финском языке, обращение в государственные учреждения на своем языке, также выходили газеты, журналы, радиопередачи. В Конституции СССР 1924 года говорится: «Здесь, в лагере социализма, национальная свобода и равенство, мирное сожительство и братское сотрудничество народов. Только в лагере Советов оказалось возможным уничтожить в корне национальный гнет» (Конституция СССР 1924). Таким образом, фактически провозглашалось право на самоопределение народов. Интересен также тот факт, что в 1920;е гг. влияние церкви среди ингерманландцев оставалось довольно значительным, и даже действовали конфирмационные школы.

В.М. Мусаев приводит данные Первой Всесоюзной переписи населения 1926 г., согласно которой в Ленинградской области проживало 125 884 финна, из них 114 831 ингерманландец, финский язык при этом назвали родным 153 000 участников переписи, что показывает, что не все финноязычные этнически также были финнами (Мусаев 2001: 166).

В этот период, по-видимому, в языковой ситуации в регионе еще не произошло больших изменений по сравнению с XIX — началом XX века. Единственным изменением стало осознание ингерманландцами себя как единой общности, отличной как от финнов в Финляндии, так и от представителей других народов, населявших регион (русских, ижоры и води).

Первые значительные изменения в жизни ингерманландского сообщества связаны с началом коллективизации и раскулачивания. Ингерманландские крестьяне, привыкшие к самостоятельному ведению хозяйства, не стремились принимать участия в создании колхозов, и к осени 1930 г. коллективизации подверглось лишь 6% хозяйств (Мусаев 2001: 204). Необходимым условием для коллективизации являлась ликвидация кулацкой собственности: земли, скота и построек, для последующей передачи их новообразованным колхозам. В Ингерманландии «достаточно было иметь больше двух коров, чтобы попасть в «кулаки», так что довольно большое количество финских крестьян попадало под определение «кулака» и подвергалось выселению (Мусаев 2001: 199). Так началась первая волна переселений: по данным, приведенным в «Докладе о происшедших в последние времена в Ингрии высылках и других актах угнетения финского населения», в период 1929;1931 г. из Ленинградской области было выслано около 4320 семей, или примерно 18 000 человек (Мусаев 2001: 206). До середины весны 1931 года их высылали в основном в Сибирь, затем начали также выселять в Северные районы, преимущественно на Кольский полуостров, где финны селились в районе города Хибиногорска. Позднее город переименован в Кировск. В это же время начались гонения против лютеранской церкви в Ингерманландии: закрывались лютеранские приходы, а священнослужителей арестовывали и высылали. Таким образом, влияние церкви снизилось, а вместе с этим также практически прекратилась образовательная деятельность, которая велась в приходах. Таким образом, уже в это время ранее целостное финское сообщество в Ингерманландии начало постепенно разрушаться.

После ухудшения отношений с Финляндией в 1934 году началось «очищение приграничной полосы». Все этнически эстонское и финское население приграничных районов было объявлено «антисоветскими элементами», и начались депортации населения. Высылали в тот период в основном в Вологодскую и Архангельскую область. Общее количество депортированных ингерманландцев оценивается примерно в 26−27 тысяч человек, при этом это был один из первых случаев высылки не связанный с коллективизацией, а с национальностью высылаемых (Мусаев 2001: 235). К 1937;38 году делопроизводство в Ленинградской области было целиком переведено на русский язык. Изменения также затронули и школы: преподавание было переведено на русский язык, финские учителя заменены русскими, а изучение финского языка упразднялось. В основном преподавание на финском языке было прекращено с 1938 года, то есть первые две четверти 1937 года ученики еще учились по финским учебникам и на родном языке. По воспоминаниям информантки SH, в финской школе в д. Яльгелево, где она проучилась два класса, «математика [была] по-фински, урок финского языка был, там учили уже грамоте, и учителя в основном были финны, а в Капорском [в русской школе] уже сугубо один учитель [был]» (SH). Характерная для того периода борьба с «национализмом» в Ленинградской области проявилась в закрытии финских техникумов, издательств, кафедры финского языка и литературы в ЛГПИ, прекращении выпуска газет, журналов и радиопередач на финском языке. По воспоминаниям свидетелей событий тех лет, в школах запрещалось разговаривать на финском языке даже на переменах. Информантка AMK вспоминает: «Я ходила в финскую школу до Нового года [1938]. Когда я пошла в первый класс, у нас еще была финская школа, а после Нового года даже разговаривать не разрешали по-фински. Всё перевели на русский» (AMK). К этому времени также относится закрытие большинства оставшихся лютеранских приходов: к 1938 году действовали лишь церкви в Колтушах, Шапках (Ярвисаари), Хиэтамяки, Ропше, Губаницах и Гатчине, хотя в XIX веке действовало более тридцати (Мусаев 2001: 245).

Можно заметить, что с ухудшением социальной и политической обстановки, языковая ситуация в регионе также ухудшилась: прекращение образования на родном языке и выпуска газет и радиопередач, закрытие церквей, а также массовые высылки финноязычного населения привели к уменьшению количества владеющих языком, а также к снижению престижа финского языка, который начал вытесняться русским в доменах образования, делопроизводства и культуры. Таким образом, то поколение, которое начало ходить в школу в 1937 году уже не могло быть монолингвальным, так как для обучения требовалось владение русским языком. И хотя, по воспоминаниям информантов, в семьях в то время со старшим поколением все еще разговаривали на финском языке, фокус постепенно смещался в сторону доминирующего языка: в для обучения в школе необходимо владеть русским языком.

Наибольшие масштабы депортации финского населения Ленинградской области приняли с наступлением Второй мировой войны. После вступления в войну Финляндии на стороне Германии, в августе 1941 года было принято решение об эвакуации финнов и немцев из прифронтовой полосы. До блокады Ленинграда, начавшейся 8 сентября, в Якутск, Иркутскую, Омскую область и Красноярский край было вывезено 28 000 этнических финнов и немцев. По данным, которые приводит В. М. Мусаев, всего в марте-апреле 1942 года «из Ленинграда и Ленинградской области были эвакуированы 38 112 человек, из которых этнические финны составляли большинство» (Мусаев 2001: 261). В общей сложности из Ленинграда и неоккупированных районов области за 1941;1942 гг. на спецпоселение было отправлено 44 732 финнов (Там же). Также представителей «неблагонадежных» национальностей (немцев, поляков, финнов и др.), мобилизованных в армию в начале войны, направляли в стройбаты на тыловые работы. Все это привело к тому, что значительная часть финноязычного населения Ленинградской области оказалась расселена по самым разным регионам СССР, где не было возможности поддерживать единство языка и культуры. Статус «неблагонадежной» национальности также приводил к тому, что финны часто отказывались использовать финский язык, что привело к постепенному вытеснению его из бытового домена.

Несмотря на эвакуацию, значительная часть ингерманландских финнов оказалась в зоне немецкой оккупации. К зиме 1941;1942 года в оккупированных районах находилось 76 342 финноязычных жителя, из которых 66 946 человек составляли финны (Мусаев 2001: 265). В ноябре 1941 года немецкое руководство начало регистрацию этнических финнов, чтобы переместить их в Финляндию по льду Финского залива. Этот план не осуществился, и поэтому было принято решение эвакуировать ингерманландцев на менее пострадавшие территории в Эстонию. К лету 1942 года туда было эвакуировано 12 311 ингерманландских финнов (Мусаев 2001: 271). Большинство из них работали в Эстонии на сельскохозяйственных работах в частных хозяйствах. Все информанты, которые в детстве жили в Эстонии, указывают, что в то время они научились говорить на эстонском языке. Информантка NH рассказывает, что «выучилась говорить по-эстонски за лето». В конце 1942 года было принято решение перевезти ингерманландцев в Финляндию. Перевозимые из Эстонии финны-ингерманландцы проходили через переселенческий лагерь Клоога вблизи Таллинна. В общем из Эстонии в Финляндию в 1943;1944 гг. было эвакуировано 63 205 человек, более 3 тысяч остались в Эстонии (Мусаев 2001: 276). В Финляндии ингерманландцев после пребывания в приемочных и карантинных лагерях распределяли по частным хозяйствам в основном в южной части страны. От переселенных требовалось, чтобы они «как можно быстрее интегрировались в местные условия и превратились в настоящих финнов, забыв о своих ингерманландских особенностях» (Мусаев 2001: 278). При этом финны нередко называли ингерманландцев «рюсся» Фин. ryssд — пейоративное называние русских. и коммунистами, и в целом относились недоброжелательно. Условия проживания ингерманландцев также сложно было называть хорошими: по воспоминаниям информантов, нередки были случаи, когда они жили в сараях, семьи расселяли по разным хозяйствам или же они жили и работали на разных хуторах. Все переселенные в той или иной степени овладели финским языком, на котором говорили хозяева, также возникали случаи непонимания, вызванного междиалектными различиями. Информантка HK вспоминает: «Когда увезли в Финляндию, не разрешали опять по-ингерманландски говорить. Строго было. Только по-фински. Но разница была большая очень. Потом привыкли» (HK).

В 1944 году между Советским Союзом и Финляндией был подписан мирный договор, а тем, кто был вывезен из Советского Союза, было объявлено, что они могут вернуться на родину, где их «ждут колхозные поля, ждут родные и знакомые» (Обращение к советским гражданам, цит. по Мусаев 2001: 285). В 1945 году из Финляндии вернулось 43 246 ингерманландцев, примерно 8 тысяч человек уехали в Швецию (Там же: 286). Возвращение на родину, однако, не подразумевало возвращения в родные места Ленинградской области: ингерманландцев вывозили на поселение в Великолукскую, Псковскую, Новгородскую, Калининскую и Ярославскую области, т. е. в регионы, которые пострадали больше всего во время войны. Информантка SH вспоминает о возвращении из Финляндии: «Как только границу переехали, офицеры вошли, двери на замок. «Вот вы уже на родине», — [сказали], как в Выборге остановились, «не думайте, что родина это только тот дом, деревня, где вы жили. Родина — до Тихого океана» (SH).

Государство препятствовало самовольному переселению ингерманландцев на родину тем, что в их паспортах теперь стояла 38 статья, «при наличии которой запрещалось селиться в приграничных районах, закрывался доступ к занятию ряда должностей и к поступлению в высшие учебные заведения» (Мусаев 2001: 298). Это, однако, не мешало ингерманландцам селиться на территории Ленинградской области, и к маю 1947 года финское население региона составляло 13 958 человек (Мусаев 2001: 299). За этим последовали депортации, и в 1947 году из Ленинградской области было выселено около 7000 ингерманландцев. Остаться могли только те, у кого главой семьи был этнический русский, либо же те, у кого член семьи погиб на фронте (как в случае информантки SH, семья которой смогла вернуться в родную деревню Кемпелево уже в 1945 году, поскольку у нее погиб на фронте брат). Некоторые финны выдавали своих дочерей замуж за русских военных для того, чтобы иметь шанс вернуться в родную деревню. Об этом рассказывает информантка HK: «Мама говорит: „Выходи хоть ты за русского замуж, чтоб нам уехать. А потом разведешься там“. Она так уговаривала. Я до сих пор помню, уже теперь 50 с лишним лет прошло, а я всё-всё вспоминаю, что мама просила, только чтоб нам уехать [из Эстонии]» (HK). Для предотвращения таких самовольных переселений правительство начало переселять русских из других регионов России в деревни, раннее принадлежавшие ингерманландцам (Мусаев 2001: 306). С 1947 года ингерманландцы начали уезжать в Эстонию и Латвию, где те, кто были достаточно состоятельны, могли за взятки получить паспорт, в котором в графе «национальность» стояло «эстонец» или «русский». Кроме Эстонии, большое количество финнов (19 398 человек) уехало в Карельскую ССР, где в 1949 году вышло постановление, разрешавшее поселение ингерманландцев. Как указывают О. И. Конькова и В. А. Кокко, в то время «центр финского языка и культуры в России из Ингерманландии переместился в Карелию», где в университете и в некоторых школах велось преподавание финского языка, выходили периодические издания на финском языке, а на местном радио и телевидении — программы на финском языке (Конькова, Кокко 25).

После смерти И. В. Сталина в 1953 году началась реабилитация репрессированных народов. Однако ингерманландские финны не попали в список тех, кому полагалась полная реабилитация, хотя и были сделаны некоторые послабления. В частности, была снята 38 статья, что позволило большому количеству ингерманландцев наконец вернуться на родину. Массовому возвращению, однако, помешало ограничение по прописке, введенное в 1958 году. Это было не единственным фактором, сдерживающим возвращение: часто деревни оказывались сожжены немцами, а если дома сохранились, то в отсутствие документов мешало доказать право собственности на дом. Многие из ингерманландских финнов, оказавшихся на Урале, Дальнем Востоке, в Сибири и в Средней Азии не стали возвращаться обратно, так как за прошедшие годы уже успели наладить хозяйство (Мусаев 2001: 315−316).

Тех же, кто вернулся на родину, ждало довольно враждебное отношение, так как «к финнам, независимо от их гражданства, относились с предубеждением как к бывшим врагам» (Мусаев 2001: 299−300). Информантка LM вспоминает, что даже в 1954 году, русские дети в деревне называли финнов «недобитыми фашистами». Это приводило к тому, что ингерманландцы скрывали свою национальность, не разговаривали на финском языке на улице, а иногда и дома, боясь, что кто-то услышит финскую речь. Детей старались учить русскому языку не только из соображений безопасности, но и потому, что следствием всех бедствий, постигших ингерманландцев, стало падение престижа финского языка, а также значительное сокращение количества доменов, в которых он мог использоваться: образование велось на русском языке, все СМИ и литература издавались также на русском языке, лютеранские приходы не действовали.

Все эти события привели к сокращению численности ингерманландского населения: по переписи 1959 года в СССР насчитывалось 92 717 финнов, из которых 55 123 человека назвали финский язык родным, а перепись 1989 года показала, что в СССР проживало 67 359 финнов, для 23 274 из которых финский язык являлся родным (Мусаев 2001: 317). При этом нужно отметить, что эти данные не означают, что все указавшие финский язык как родной, владели им в полной мере, а также пользовались им в качестве первого языка. Большое количество ингерманландских финнов также переезжали из сельской местности в города, практически переставая использовать финский язык, переходя на русский. Ингерманландцы, оставшиеся в Эстонии, постепенно переходили на эстонский язык (Мусаев 2001: 319).

Даже в это время верующие ингерманландские финны поддерживали язык и культуру во всех регионах, где они проживали: религия стала интегрирующим фактором. После войны в 1964 году открылся первый финский лютеранский приход в Петрозаводске, а в 1976 году — в Пушкине (Конькова, Кокко 2009: 26). Национальное возрождение началось лишь в 80-е гг. XX века в эпоху Перестройки, когда в 1989 году было официально зарегистрировано общество «Inkerin Liitto» («Ингерманландский союз»), целью которого стало продвижение и развитие финского языка и культуры. Отделения «Inketin Liitto» позже открылись во многих регионах России. Благодаря деятельности общества в июне 1989 года после большого перерыва был вновь проведен летний праздник Юханнус (Иванов день), а с 1988 в Колтушской средней школе началось преподавание финского языка в качестве факультатива. В Ленинграде, Гатчине и Колтушах открылись кружки по изучению финского языка. Начала издаваться газета «Omal maal» («На своей земле») в Гатчине. Также началось восстановление лютеранских приходов, с 1992 года Евангелической Лютеранская Церковь Ингрии в России стала самостоятельной, а не отдельным пробством Евангелически-Лютеранской церкви Эстонии (Конькова, Кокко 2009: 27−29, Мусаев 2001: 324−325). Начал издаваться журнал «Церковь Ингрии», который издается на русском и финском языке. Также в 1993 году вышло постановление «О реабилитации российских финнов», отменяющее все принятые ранее акты, а также признающее право на возвращения в «места традиционного проживания» (пункт 2).

Довольно большое количество ингерманландцев уехало из России после того, как в 1990 году было объявлено, что Финляндия будет принимать финнов из СССР как репатриантов. Однако вскоре выяснилось, что многие из репатриантов не владеют финским языком в достаточной мере для того, чтобы интегрироваться в финское сообщество. В 1998 году Финляндия ужесточила требования к знанию финского языка для снижения количества эмигрантов. В Ленинградской области были открыты курсы финского литературного языка для иммигрантов, так как обязательным условием было знание финского литературного хотя бы на уровне А2. В целом по программе репатриации, которая завершилась 1 июня 2016 года, уехало около 30 тысяч человек (Фонтанка.ру 2016).

По данным Всероссийской переписи населения 2010 года, в Российской Федерации проживало 20 267 финнов, из которых 441 человек указали, что они являются финнами-ингерманландцами. Лишь 2607 человек указали финский язык как родной (Итоги переписи населения РФ 2010). Не только те, кто указал себя как финны-ингерманландцы, родились на территории Ингерманландии, это связано с идентичностью: не все финны, проживающие в Ленинградской области, осознают себя как отдельную группу, отличную от финнов, родившихся в Финляндии. В настоящее время деятельность «Inkerin Liitto» обеспечивает преподавание финского литературного языка на территории Ленинградской области, проведение праздников. В лютеранских приходах проводятся еженедельные службы, отмечаются церковные праздники, на которых собирается как старшее, так и младшее поколение. Центр коренных народов Ленинградской области занимается продвижением в том числе и культуры ингерманландских финнов.

Тем не менее, по-видимому, ситуация является гораздо более сложной, чем она представляется через деятельность ингерманландского общества и лютеранских приходов. Во-первых, выселения 30-х и 40-х годов привели к разрушению языковых коллективов, существовавших ранее: деревни были либо разрушены во время немецкой оккупации, либо заселены русскими из других регионов страны. Дети некоторых ингерманландцев переехали в город из сельской местности, увозя с собой и своих родителей. Существовавшие и ранее смешанные деревни сначала начали становиться более частым явлением, а затем и вовсе вытеснили сугубо финские деревни, а увеличение количества русского населения привело к использованию русского языка для общения с соседями. Во-вторых, произошло прерывание лингвистической традиции Термин предложен Р. Андерсеном (Андерсен 1982)., проявившееся в том, что родители часто не передавали финский язык детям. Это связано как с понижением престижа финского языка, так и со статусом «врагов народа», преследовавшим ингерманландцев в послевоенное время, что приводило к нежеланию обучать молодое поколение финскому языку из-за страха перед возможными сложностями в будущем. Даже если финский язык и передавался в семье, то часто дети начинали говорить на литературном финском языке, а не на диалекте, который использовало старшее поколение, так как диалект считался «испорченным», «неграмотным» вариантом литературного языка (такую точку зрения высказывает, например, дочь информантки MKA). Также важным фактором является то, что книги и журналы, которые читают ингерманландцы, издаются на литературном языке, службы в церкви также проводятся на литературном финском языке, что приводит к более редкому взаимодействию с диалектом по сравнению с литературным языком.

В-третьих, люди, активно владеющие ингерманландскими диалектами финского языка относятся к поколениям 30-х и 40-х гг. В настоящее время их возраст и состояние здоровья часто препятствуют посещению церкви или праздников. С учетом сложившейся ситуации, когда в деревнях проживает лишь один или два ингерманландcких финна, отсутствие языкового коллектива приводит к тому, что родным языком финны-ингерманландцы пользуются редко. Также состояние здоровья многих представителей старшего поколения лишает их возможности читать периодическую литературу и книги.

Наконец, данные проведенного социолингвистического опроса показывают, что даже в церкви или во время других общественных событий, где есть возможность воспользоваться финским языком, коммуникация чаще осуществляется на русском языке, так как не все владеют языком в одинаковой степени, либо русский язык стал более привычным средством межличностного общения.