Структурные, стилистические и функциональные особенности НПР и НАП в рассказах «Двое в декабре», «Ночлег», «Арктур — гончий пёс» и «Тэдди»

Структурные, стилистические и функциональные особенности НПР и НАП в рассказах «Двое в декабре», «Ночлег».

Специфика точки зрения в рассказах «Двое в декабре» и «Ночлег»

Рассказ «Двое в декабре» повествует о молодой паре, которая встречается давно и имеет устойчивые, ставшие привычными отношения. Однажды, как это бывало часто, они встретились и отправились на прогулку за город, на природу. На лыжах они доехали до дачи и там переночевали. Всю дорогу герой и героиня восхищались зимними пейзажами, обменивались впечатлениями, но в то же время какое-то гнетущее чувство наполняло душу этих двух молодых людей, в первую очередь — героини. Ничего особенного не случилось. Всё было, как всегда. Они были вдвоём. Вокруг был зимний бескрайний простор. Было тихо и спокойно. Но обоим казалось, что в их жизни чего-то не хватает. Их наполняло ощущение, что в их жизни нет чего-то важного — счастья.

В рассказе «Ночлег» действуют также два персонажа. Это два друга. Все три зимних месяца они проработали в геологической партии. Когда срок их работы закончился, они смогли раньше остальных оставить буровую вышку в далёких болотах и возвращаться в Москву. Долгожданность отъезда из партии передаётся лексикой, выражающей поспешность и обязательность того, что друзья делают в последний перед отъездом день: собрались быстро, выпили у костра, спели свои песни, записали поручения, перебудили всех, потискали руки на прощанье, глянули уже как-то отдаленно на буровую вышку, на дощатые сарайчики…— и пошли. Перед тем как сесть в московский поезд, им предстояло провести одну ночь в какой-то деревне, где они могли переночевать, а рано утром на катере ехать дальше, к поезду. Можно предположить, что этих парней связывает институтская дружба. Но как выясняется, это совсем разные люди. Рассказ представляет одного из парней — Илью — в его внешних проявлениях: нескрываемой усталости после долгого двадцатикилометрового перехода из партии до деревни; неожиданной и действенной энергичности, когда узналось, что вечером в деревенском клубе будут танцы; в каком-то целенаправленном собирании на эти танцы; в настойчивом уговаривании друга идти на танцы, в безразличных к тому, что говорит старуха-хозяйка вопросах и не к месту повторяющихся благодарностях. Второй персонаж — Никита — представлен в рассказе по-другому. Это внутренние отклики-реплики на то, что говорит Илья или более пространные размышления Никиты о друге, о том, что он делает, не замечая рядом с собой другого человека, с другими мыслями и желаниями. Рассказ раскрывает зыбкую динамику внутреннего состояния Никиты, его видение, его мысли, которые возникали у него в течение одной ночи в маленьком селе, где он неожиданно оказался со своим другом.

В обоих рассказах отсутствует сложный сюжет. Поездка за город зимой. Возвращение в родной город после долгой дальней работы в геологической партии. Глубокие внутренние реальные претензии, недопонимания и противоречия, которые могут поставить окончательную точки в отношениях между двумя любящими людьми или между двумя друзьями, так и остаются невысказанными. Весь драматизм отношений происходит только внутри персонажей. «Психологическим параллелизмом организуется все поле образных ассоциаций, окрашивается вся эмоциональная атмосфера… психологический параллелизм разрастается в целый сюжет, в цепь впечатлений от созерцания природы, которая замещает собой движение чувств героя» [Лейдерман, 2001].

В обоих рассказах диегетический нарратор. Но в рассказе «Двое в декабре» нарратор одновременно выступает в качестве фокализатора, а в рассказе «Ночлег» нарратор повествует через фокализатора — главного персонажа рассказа.

В начале рассказа «Ночлег» нарратор выступает всезнающим. В пятом, шестом и седьмом абзацах нарратор перебивает линейность времени представлением двух главных героев, рассказывая об их личности, занятии, и об их прошлой, до ночлега в избе, жизни. В данных трех абзацах голос нарратора слышится ясно. И после этого нарратор как будто уходит со сцены за занавес. Мы его больше не видим. Мы только слышим его то проявляющийся, то исчезающий голос. В то же время, более яркий сноп лучей направлен на одного из главных персонажей — Никиту, освещаемом изнутри и снаружи. Другие актеры и предметы на сцене уходят в тень. Зрителям доступно рассмотреть только то, что находится в круге света Никиты.

В одиннадцатом абзаце наблюдается чередование голоса нарратора и голоса героя:

''Ребят в клубе было мало, больше девчат, и девчата показались Никите и Илюше прекрасными, какие-то синеглазые, в веснушках, крепкие и веселые. Как рассеянно сразу заулыбался Илюша, как нарочито скромно, чуть сутулясь — руки в карманы, — мелким шагом пошел в угол, как бы говоря: «Не беспокойтесь, что вы!», как округлил, выкатил глаза и как стал сразу оглядывать девчат! И Никита тоже заволновался, понюхал, сразу уловил запах пудры и губной помады, запах горячего женского тела, сразу вспомнил редкие и давние свои вечера в таких же клубах и неизменный грубоватый и в то же время многое обещающий вопрос «Разрешите?», и допотопные, каких больше нигде не играют, кроме как в глухих деревнях, вальсы и польки на баяне, и топоток ног, и крыльцо потом, шум и возню ребятишек в темных сенях — и подобрался, закаменел некрасивым своим лицом и с привычной завистью подумал об Илюше, что опять тот выберет себе лучшую, а ему достанется какая-нибудь…''

''Ребят в клубе было мало, больше девчат, и девчата показались Никите и Илюше прекрасными'' — это чистое повествование нарратора. Следующие слова: ''какие-то синеглазые, в веснушках, крепкие и веселые'' - уже отражают сознание персонажей. Эмоционально окрашенная лексика следующей части абзаца: нарочито скромно, — руки в карманы, — мелким шагом, округлил, выкатил глаза — указывает на внимательного и пристрастного наблюдателя, которым и является Никита: ''Как рассеянно сразу заулыбался Илюша, как нарочито скромно, чуть сутулясь — руки в карманы, — мелким шагом пошел в угол, как бы говоря: «Не беспокойтесь, что вы!», как округлил, выкатил глаза и как стал сразу оглядывать девчат!''. Характер этой части текста кардинально отличается от нейтрального спокойного тона нарратора, который ведёт весь рассказ. Весь рассказ не даёт ни одного места, где нарратор комментировал бы внешность, поступки или слова персонажей. В рассказе нет ни одного примера описания внутреннего действия, происходящего в сознании Илюши. Указанные субъективные оценочные суждения принадлежат одному Никите, тому, кто Илюшу знает дольше и лучше всех присутствующих. В следующей фразе: ''И Никита тоже заволновался, понюхал…'' право на голос вернулось к нарратору, но потом во фразах ''и допотопные, каких больше нигде не играют, кроме как в глухих деревнях, вальсы и польки на баяне, и топоток ног, и крыльцо потом, шум и возню ребятишек в темных сенях'' голос Никиты снова ворвался в рамки повествования и одержал верх. Нарраторское описание состояния Никиты: ''и подобрался, закаменел некрасивым своим лицом и с привычной завистью подумал об Илюше, что опять тот выберет себе лучшую, а ему достанется какая-нибудь…''. После данного абзаца рассказ развертывается только с точки зрения Никиты. Нарратор уступил повествовательное пространство персонажу и только при необходимости сам представляет поведение фокализатора — Никиты. Но о среде, о всех событиях, обо всём окружающем и обо всех участвующих читатели узнают только через призму сознания Никиты. У Никиты, в противовес нарратору, отсутствует цель рассказывать о чём-то, показывать что-то или предъявлять что-нибудь читателям. Никита принимает информацию из окружающего мира и размышляет только над тем, что актуально для него самого. Так, безразличие к нему девушки вызвало у него неуверенность в себе и мысль о том, что он неудачник; болезнь старика вызвала у него сочувствие к этому человеку и его жене; он испытывал гнев, когда слышал шёпот Илюши с девушкой за перегородкой и неоднократно представлял, как будет вспоминать этот ночлег. Осмысление, осознание, переживание, страдание и желание героя проявлены самым естественным образом. Следя за тем, что испытывает этот персонаж, как переживает он разные обстоятельства данного периода времени, за невзрачной внешностью этого персонажа читатели понимают чувствительность, доброту и душевную силу Никиты. В рассказе нарратор не акцентирует своё субъективное отношение к персонажам, но отдав фокализацию Никите, нарратор выражает свою симпатию к данному герою, и привлекает симпатию читателей к нему.

В рассказе «Двое в декабре», в отличие от рассказа «Ночлег», всезнающий нарратор является собственно фокализатором. Нарратор с внешней, т. е. со своей точки зрения рассказывает историю молодого человека и девушки. В рассказе только в нескольких местах происходит переключение точки зрения нарратора на точку зрения персонажа. Это происходит, когда описываются чувства двух героев друг к другу. Например: ''…он останавливался, поджидая ее, а когда она догоняла и смотрела на него с каким-то укором, с каким-то необычным выражением''. Герой свёл всю рассеянность, грусть героини к усталости, поэтому выражение её лица показалось ему непонятным. Всеведущий нарратор знает больше, чем-то, что знают друга о друге герои. Нарратор с помощью описания психологического состояния персонажа и формы монолога показывает воспоминания, переживания и настоящие мысли двух героев, что составляет контраст с их внешней речью. Нарратор и читатели в курсе причин поведения и размышлений персонажей, но сами персонажи рассказа взаимодействуют с непониманием позиций друг друга.

Следует отметить, что персонажи этого рассказа не имеют имени. «он» и «она», «они» -так обозначены эти персонажи. Возможно несколько предположений этой безымённости. Нарратор не хотел, чтобы у читателя появлялись ассоциации, связывающие имена его персонажей с другими, носящими те же имена. Нарратор хотел представить отношения между двумя декабрьскими персонажами как типические между многими людьми этого возраста. Нарратор хотел подчеркнуть абсолютную независимость переживаемого его персонажами от имени и места. Нарратор хотел показать чувство, ощущение, испытываемые персонажем в их абсолютной чистоте, несоотнесённости с пережитым когда-то во времени другими персонажами, носящими такие же имена. Нарратор не хотел, чтобы у читателя возникали хотя бы малейшие ассоциации его персонажа с именем, которое носил когда-то уже созданный персонаж, имевший определённую судьбу и проживший определённую жизнь. Нарратор не хотел, чтобы имя его персонажа вызывало те или иные дополнительные эмоциональные ассоциации, которые могут быть вызваны определёнными морфологическими элементами — уменьшительным суффиксом, например, или ритмическим рисунком имени. Ведь «говорит» имя и ассоциациями, которые ведут к тёзкам героев в литературе, истории, мифологии", а «сюжетные судьбы персонажей часто предопределены выбранным для него именем» [Тименчик 1992: 25−27]. Нарратор не даёт двоим в декабре имён. Это понятно, когда имени не имеют эпизодические персонажи в большом произведении: «Иное значение, может быть, имеет отсутствие имени у действующих лиц небольших рассказов и повестей. Здесь наделение именем персонажей или отсутствие имени может выступать как приём композиции, как своего рода удельный весь персонажей» [Фужерон 2010:140]. Можно предположить, что всезнающий нарратор не дал имён двоим в декабре именно для того, чтобы без ненужных ассоциаций, в чистом виде представить состояние человека, когда отношения между людьми строятся исходя не из слов, а из возможно более глубокого знания и понимания другого человека, которое даётся наблюдением, вниманием, продумыванием и затем очень важным для отношений людей — пониманием.