Введение. 
Классический университет: идейные истоки и современный кризис

Прообраз университета, который мы называем классическим, сложился в начале девятнадцатого века под влиянием идей Вильгельма фон Гумбольдта. Гумбольдт возглавлял департамент культуры и образования шестнадцать месяцев, но этого хватило, чтобы начать реформу гимназического образования и основать Берлинский университет. Он был задуман как учебное заведение нового типа. Научная работа превратилась в штатную обязанность преподавателей, в учебные планы вошли практические занятия и философия, а в аудиториях утвердился дух академической свободы: Lehrfreiheit для профессуры и Lernfreiheit для студиозов. Особым предметом забот было создание протекционистского барьера, защищающего науку от влияния частных интересов. Всю конструкцию скрепляли три допущения. Согласно первому, выразителем всеобщего интереса является государство, на которое отсюда возлагались особые надежды в плане попечения. Два других составили идеи разделения властей (полномочий) и незаинтересованного исследования.

По Гумбольдту, правительство, определяя место знания в обществе, условия его поиска и способы передачи, никак не должно касаться содержания обучения. Тут он опирался на Канта. В «Споре факультетов» Кант доказывал, что университет отвечает только за истинность знаний: ученые не определяют форм их использования, а потому ответственность за применение несут не ученые, а субъекты интересов. Принцип разделения властей помог родиться образу затворника в Башне из Слоновой Кости, занятого чем-то, быть может, и значимым, но таким же далеким от людей как звезда Бетельгейзе. Как потом скажет Макс Вебер, «существуя в мире, университет был не от мира сего».

Принцип незаинтересованности означал, что исследование должно быть независимым от соображений внешней полезности. Этот принцип вырос из представления, что способность познания, как и всякая выдающаяся человеческая способность, есть ничто иное, как дар божий. Она дана человеку для служения высшим и от него сокрытым целям провидения. Ученый, коль скоро у него есть искра божья, должен беззаветно следовать призванию и не смешивать божий дар с яичницей, то есть свое призвание с мирскими заботами. Критерием порядочности в этом случае становилась одна только ориентация на свет разума и принципиальный отказ от ценностей, отличных от истины. По мере секуляризации культуры место божественного провидения занимали природа и идея гуманизма. Но то, как человек распорядится своими способностями, по-прежнему считалось его личной прерогативой. Эта установка доминировала в сознании держателей фондов государства и частных бенефициариев. Они за редким исключением ориентировались на нравственные соображения, и потому вопрос о процентах на инвестированные в науку средства вставал не часто.

Первые трещины по стенам Башни из Слоновой Кости поползли под воздействием индустриализации и массового производства. Тенденция скрывалась в посылках концепции. Именно изыскания университетов привели Германию конца девятнадцатого века к мощному скачку в машиностроения, оптике и химической промышленности. Эта же тенденция реализовалась в росте престижа инженерных и технологических институтов во Франции. То же самое имело место и в Англии, где к середине позапрошлого века возникает ряд провинциальных университетов вроде шеффилдского, изначально ориентированных на нужды местного бизнеса.

Здесь масса нюансов, связанных с мировыми войнами, противостоянием блоков, распадом колониальных империй и ростом экономической ценности человеческого капитала. Формат обзора не позволяет уделить этим процессам должного внимания. Отметим лишь, что нужды государства всеобщего благоденствия и социальный мир в Западной Европе, достигнутый благодаря социал-демократическому консенсусу, пробили новые крупные бреши в стене между научным исследованием и ответственностью ученого за свои результаты. С другой стороны «постмодернизм», отвергнув понятие истины, накрепко привязал социальные науки к злобе дня и властным отношениям. Знание стало товаром, а современное государство из Попечителя постепенно, хотя и не без попятных шагов, трансформируется в Организатора совместных дел.

Классический университет оказался на распутье.

Современная эпоха по-прежнему высоко ценит науку, видя в ней движущую силу того, что сегодня называют информационным обществом или, не менее высокопарно, экономикой знаний. Но одновременно начался исход науки из её alma mater университета, где теперь набирают силу практические интересы. Непосредственно это выражается в перераспределении академических часов от курсов теоретического и исследовательского характера в пользу сугубо профессиональной подготовки, операционализуемой языком компетенций, навыков и умений.

В нашей стране, как и на всем постсоветском пространстве, на эти общеевропейские процессы наложились преобразования, начатые перестройкой и резко усилившиеся после распада Советского Союза. Возникла сложная синергетическая по существу конфигурация детерминант, обстоятельств и вариантов, когда выбор траектории, по которой пойдет наше высшее образование, зависит от множества случайных и в том числе личностных факторов. В такой ситуации любое обобщение накопленного опыта применительно к восточноевропейскому высшему образованию представляется очень своевременным. Именно эту задачу выполняет монография Вольдемара Томуска «Открытый мир и закрытые общества», вышедшая в серии «Вопросы высшего образования» Международной ассоциации университетов.

Автор является заместителем директора Программы по поддержке высшего образования в странах Восточной Европы, финансировавшейся Институтом «Открытое Общество» Джорджа Сороса. До переезда в 1994 г. в Будапешт возглавлял отдел высшего образования Министерства образования в Эстонии. Ученую степень по социологии образования получил в университете Турку. По своему духу он, пожалуй, близок к традиции Юма. В данном случае это даже повышает ценность книги. Дело в том, что компаративист всегда рискует считать свою страну типичной представительницей региона. Другая крайность уже номиналистического толка заключается в склонности оценивать происходящее в других странах через призму своих национальных особенностей (с. 20). Эти бэконовские идолы едва ли могут быть устранены полностью, но их влияние можно ослабить опорой на здравый смысл и эмпирические данные, чем, собственно, и отличалась манера великого шотландца.

Работа состоит из 13 очерков. Хотя они писались в разное время и для разных изданий, в силу чего не лишены повторов, их объединяет общий замысел, и, взятые вместе, они предлагают любопытные оценки прошлого постсоветских образовательных систем, контрастную и объемную картину их настоящего и завершаются некоторыми, правда, очень осторожными прогнозами. Из множества сюжетов книги мы остановимся на 1) идеологии высшего образования, 2) состоянии российского высшего образования, 3) взаимоотношении образовательных реформ с Всемирным банком и глобализацией и 4) роли университета в воспроизводстве элиты. Эти темы, надеюсь, будут интересны не только для преподавателей университетов.

высший образование монография томуск.