Субъекты речи в романе М.П. Шишкина «Письмовник»

Повествователь как субъект речи

Повествователь как субъект речи появляется в романе три раза, в моменты, когда его образ является героям, материализуется в пространстве текста. Фигура повествователя, материализованная в изображенном мире, вступает в диалог с героиней (два раза) и с героем (один раз, в конце романа). Интересен тот факт, что фигура повествователя предстает перед героями (и читателем) в неожиданных обличьях: в первый раз Саша встречает пук ржавой колючки, второй раз — мусорные баки, которые вступают с ней в коммуникацию. Володя же встречает фигуру повествователя как попа Ивана, о котором до этого неоднократно упоминал в текстах своих писем. Такая разная форма воплощения задает противоречие, оппозицию, которая будет прослеживаться и в речевой партии повествователя — оппозиция между высоким (возвышенным, духовным) и низким (материальным).

Так, например, во время разговора с Сашей повествователь (пук ржавой колючки и мусорный бак) использует разговорные элементы, например, частицы «ну», «что ли», «же» («Не видишь, что ли?» (Шишкин 2013: 101), «Ну, и в чем проблема?» (Шишкин 2013: 101), «Ну же?» (Шишкин 2013: 103)), выражения, свойственные разговорной речи («При чем здесь это? Мало ли кто что сказал? Чего ты их слушаешь?» (Шишкин 2013: 102)), разговорные устойчивые сочетания («По кочану. Вас что, в школе ничему не учили»? (Шишкин 2013: 115), «Все дело в свете. Все из него состоит» (Шишкин 2013: 115)).

Речь повествователя во время диалога с Володей более сдержанна, возвышенна (о чем свидетельствует и статус говорящего — поп), но и в ней есть разговорные элементы: «Кстати, ты что, не знаешь, что якорь — единственное на корабле, что не красят? Ладно, пустяки«(Шишкин 2013: 411), «Ты забыл, что ли?» (Шишкин 2013: 411). Повествователь использует разговорную лексику (трещать), устойчивые экспрессивные сочетания (все кому не лень): «Идут и трещат все кому не лень, кто палкой, кто зонтиком» (Шишкин 2013: 411).

Речь повествователя характеризует категория императивности, при этом в его речи функцией императивной формы является не установление диалога или привлечения внимания, как, например, в речи героев (подробнее об этом в п. 2.3.2. Герои как субъекты речи), а побуждение к действию: «Скажи слова!» (Шишкин 2013: 102), «Подумай!», «Вот мир видимый. А вот — закрой глаза — невидимый» (Шишкин 2013: 103), «Присядь» (Шишкин 2013: 410), «Подожди, ты без меня не найдешь» (Шишкин 2013: 410), «А, вот — не слушай Демокрита!» (Шишкин 2013: 412) и т. д. Категория императивности также подчеркивает присущую слову повествователя разговорность, поскольку для побуждения какого-либо субъекта к действию необходимо присутствие данного субъекта, что указывает на возможность диалога, разговора между тем, кто отдает указания, и тем, кто их выполняет.

Тем не менее, в речи повествователя мы встречаем элементы высокого, книжного стиля. Например, в конце романа в его речи появляется клише, которое раньше использовалось писцами: «Уставшая рука спешит и медлит, выводя напоследок: счастлив бысть корабль, переплывши пучину морскую, так и писец книгу свою» (Шишкин 2013: 413). В начале разговора с Володей речь повествователя насыщенна книжной, высокой лексикой (нетленное, благоухающее царство, господин господствующих, повелитель всех повелителей и т. д.). Надо отметить, что речь повествователя в данном фрагменте — это аллюзия на известный памятник древнерусской литературы «Сказание об Индийском царстве, послание пресвитера Иоанна к императору Мануилу». Так, повествователь в романе М. П. Шишкина говорит: «Я — поп Иван, а это кругом мое царство, горластое, благоухающее, нетленное. Я — господин господствующих и повелитель всех повелителей. В царстве моем каждый знает свое будущее и все равно живет свою жизнь, любящие любят еще прежде того, как узнают друг о друге, познакомятся и разговорятся, а реки текут днем в одну сторону, а вечером в другую» (Шишкин 2013: 407). Данный фрагмент можно сравнить с началом «Сказания об Индийском царстве»: «Я — Иоанн, царь и поп, над царями царь; под моей властью три тысячи триста царей. Я поборник православной веры Христовой. Царство же мое таково: в одну сторону нужно идти десять месяцев, а до другой дойти невозможно, потому что там небо с землею встречается. И живут у меня в одной области немые люди, а в другой — люди рогатые (Сказание об Индийском царстве 1969: 362). Данные фрагменты имеют схожую композиционную структуру: 1. представление (поп Иван, царь и поп Иоанн); 2. утверждение власти («господин господствующих и повелитель всех повелителей» и «над царями царь»); 3. описание людей, живущих в царстве. Данная аллюзия указывает на осведомленность повествователя, осознанное использование в речи книжных элементов, при этом отсутствует прямое цитирование «Сказания», что говорит о том, что задача повествователя — написание своего текста, а не прямая отсылка к уже существующему произведению.

Древнерусские элементы используются повествователем и в разговоре с Сашей, однако в данном случае он использует их выборочно, заменяя привычное русское слово на древнерусский вариант: «Я есмь то, что я есмь» (Шишкин 2013: 101).

Объяснение такой языковой игры на стилистическом уровне мы находим в речи самого повествователя: «Просто с разными людьми я говорю по-разному» (Шишкин 2013: 101). Получается, что повествователь сам указывает на лингвистическую и содержательную разнородность своей речи: от книжной лексики до разговорной, от рассуждений о людях вообще до проникновения в сознание конкретно взятого человека. Таким образом, повествователь может быть собеседником для любого человека, независимо от времени и пространства, уровня образования, формы речи (письменной или устной). Он способен одновременно вести диалог как с героями, так и с читателем, совмещая при этом разнородные языковые элементы. В романе он является посредником в диалоге Саши и Володи, которые физически не могут вести переписку, но после смерти героев это оказывается неважным (повествователь говорит Володе: «Я знаю, я все знаю. Она ждет тебя»(Шишкин 2013: 410)). Наличие повествователя делает возможной коммуникацию между героями, в каком бы хронотопе они не находились, и выводит эту коммуникацию с уровня бытового, повседневного общения на уровень книжного, высокого осмысления. Таким образом, без фигуры повествователя письма двух героев были бы актом несостоявшегося диалога, историческим и бытовым фактом, в то время как повествователь делает эту переписку предметом собственной и читательской рефлексии.