Принципы адаптации разговорной речи

Исследования художественной адаптации разговорной речи показывают предпочтение отдельных, наиболее характерных особенностей диалога, обнаруживаемых на разных уровнях языка [Будагов 1967; Михлина 1955]. Лингвистические особенности художественной адаптации разговорной речи оказываются общими для диалогов рассказов всех трех исследуемых авторов.

Больше всего особенностей разговорной речи обнаруживается на синтаксическом уровне Синтаксический анализ материала проводится с опорой на Русскую грамматике 1980 г. [Русская грамматика 1980].. В диалогах рассказов всех трех авторов появляются неполные предложения: А шапку какую? — Может быть [надеть — А. Б.], мамину соломенную [шапку — А. Б.], что от солнца? (Др., 298); Я взял бутылку, сел за столик и начал пить. Мишка стоял рядом и смотрел. Вода была очень холодная. А я сказал: «Уж очень холодная [вода — А. Б.]. Как бы ангину не схватить» (Н., 295); Вот и наживка, — сказал папа. — Батонами будем манить [рыбу — А. Б.] (М., 151). Опускаться могут главные и второстепенные члены, которые восстанавливаются из предыдущей реплики или из повествовательной части рассказа.

Широко используются инверсивные конструкции, предполагающие нарушение прямого порядка слов и вынесение коммуникативно сильного члена / членов предложения вперед. В начало предложения могут выноситься прямые и косвенные объектные и субъектные дополнения, части составного именного сказуемого: — Зачем мне кастрюлю под локоть сунул? (Н., 117); — Больше я тебе ничего жарить не дам (Н., 118); — Идёшь ты или нет? (Др., 298); — Мишка, куда же вода девалась? Совсем сухая крупа! (Н., 112). Возможно также разделение предложения, в том числе составных сказуемых собственно вводящим компонентом (термин Н. И. Чирковой [Чиркова 1992: 9]): — Нам надо поесть да спать ложиться. Смотри, скоро двенадцать часов. — Успеешь, — говорит, — выспаться (Н., 113); — Давай, — говорю, — кружкой [наберем воду из колодца — А. Б.]. Кружка все-таки больше стакана (Н., 116).

В репликах диалогов в рассказах М. Москвиной принцип инверсивного порядка слов соблюдается не всегда. Обнаруживаются реплики, где прямой порядок слов сохраняется: А я вообще люблю вырывать зубы. — Каракозова улыбнулась. — Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него" (М., 128); «Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину» (М., 127). Наличиереплик с большим количеством второстепенных членов (с полным заполнением актантных и сирконстантных позиций) свидетельствует об имплицитной ориентированности отдельных диалогических единств на монологическую форму речи. Признаком монологической формы речи в диалогических репликах рассказов М. Москвиной можно считать и осложняющие конструкции — причастные и деепричастные обороты: Это короткоухая такса, — твердо произнес папа, — купленная мной и Андрюхой на Птичьем рынке (М., 143); Плох тот рыбак, — сурово отвечает папа, — который, идя на рыбалку, даже не берет с собой пакет (М., 150). Наличие указанных признаков монологической речи в репликах диалога свидетельствует о размывании границ монолога и диалога в рассказах М. Москвиной.

Наравне с инверсивными конструкциями к характерным синтаксическим особенностям художественной адаптации разговорной речи следует отнести парцеллированные конструкции: Что же делать? Надо ведь кашу доварить. И пить до зарезу хочется (Н., 116); Уйдите с собакой! — кричит она моей маме с Китом. Дети и собаки — вещи не совместные! Как гений и злодейство! (М., 101); Это работой можно заниматься шутя. А хобби требует серьезного отношения (М., 149). Парцеллироваться с помощью восклицательного знака или точки могут и второстепенные члены предложения, и предикативные части.

Еще одной особенностью передачи разговорной речи в рассказах для детей младшего возраста можно считать преобладание простых предложений. Реплика диалога может состоять из одного — трех простых предложений одинаковой или различной коммуникативной установки: возможны сочетания нескольких повествовательных предложений, повествовательного и вопросительного, вопросительного и восклицательного и т. д.: Только вам тут придется обед готовить. Сумеете? (Н., 111); Андрюха! У тебя ботинки как у Ломоносова. Ломоносов идет в школу учиться (М., 98) При появлении двух и более простых повествовательных предложения причинно-следственная связь между ними не вербализуется, а восстанавливается из более широкого контекста, в том числе из расположения предложений, которые могут быть разделены собственно вводящим компонентом: У меня нет костюма! У нас мама уехала (Др., 298); — Что варить будем? — Давай кашу, — говорит Мишка. — Кашу проще всего (Н., 112).

Среди сложных предложений предпочтение отдается сложносочиненным и бессоюзным предложениям. Среди сложносочиненных выделяются двукомпонентные предложения с противительной связью и союзом а, двукомпонентные предложения с сочинительной связью и союзом и: Съедим весь хлеб, а на ужин сварим кашу (Н., 112); Конечно, гномов много, а ты один! (Др., 300). Сочинительная связь, выраженная союзом и, осложняется подчинительными оттенками следствия, которые восстанавливаются из отношения частей сложного предложения: А вы, уважаемый товарищ, еще мало каши ели, и всего-то вы тянете девятнадцать килишек! (Др., 293).

Среди сложноподчиненных предложений в рассказах Н. Носова и В. Драгунского отмечаются двукомпонентные предложения с придаточными изъяснительными, придаточными времени и условия: Надо было остаться и сказать, что шофёр не виноват (Н., 14); Это я еще не пристрелялся! Если бы дали пять стрел, я бы пристрелялся (Др., 292); Это всегда так бывает: когда надо разговаривать, так не знаешь, о чем разговаривать… (Н., 137). Придаточные времени и условия выступают в этом случае как взаимозаменяемые. Положение этих придаточных относительно главного не является закрепленным: в диалогической реплике вынесение их вперед относительно главного компонента соответствует принципу ясности.

В репликах рассказов М. Москвиной количество типов сложноподчиненных предложений увеличивается — отмечаются предложения с изъяснительными, определительными придаточными, придаточными образа действия (местоименно-соотносительного типа): Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты (Мокв., 128); Плох тот рыбак, — сурово отвечает папа, — который, идя на рыбалку, даже не берет с собой пакет (М., 150); Силой свой мысли Гавриил Харитонович Варежкин [психотерапевт — А. Б.] мог бы поработить мир! Что ему стоит сделать так, чтобы ты опять зажил припеваючи (М., 192).

Бессоюзные предложения становятся еще одним способом художественной адаптации разговорной речи. Отмечаются предложения закрытой структуры, части которого связаны изъяснительными или обстоятельственными отношениями: Давай быстренько иголку с ниткой, я тебе пришью [хвост — А. Б.]" (Др., 299); Ну, вставай, одевайся, рабочий народ, идем на прогулку в Кремль! (Др., 233).

Относительно редко появляются многокомпонентные сложные предложения с разными видами связи, подчинительной и сочинительной, где сочинительная связь приобретает оттенок подчинения: — Что это значит, мама: «Тайное становится явным»? — А это значит, что если кто-то поступает нечестно, все равно про него это узнают, и будет ему очень стыдно, и он понесет наказание, — сказала мама (Др., 231). Появляясь обычно в репликах героев-взрослых, такие предложения реализуют дидактическую функцию, разъясняя принятые в обществе нормы и требования. В репликах героев-детей полипредикативные предложения становится признаком ориентации ребенка на более синтаксически сложную речь взрослого, но выступают в псевдодидактической функции, о чем свидетельствует нарушение причинно-следственных связей: Мишка говорит: — Когда пить хочется, так кажется, что целое море выпьешь, а когда станешь пить, так одну кружку выпьешь и больше уже не хочется, потому что люди от природы жадные… Я говорю: — Нечего тут на людей наговаривать! (Н., 116−117).

Многокомпонентные сложные предложения в указанной функции отмечаются только в диалогах рассказов Н. Носова и В. Драгунского, но не в произведениях М. Москвиной. В диалогах ее рассказов полипредикативные предложения становятся еще одним способом воплощения постмодернистской эстетики, предполагающей нарушение всех связей, смещение логики и хронотопа: Она скажет: — Андрей! Всегда лучше, когда о тебе думают хуже, а ты лучше, чем когда о тебе думают лучше, а ты хуже! (М., 197); — Уложил в новый чемодан новые вещи [папа — А. Б.], — рассказывала мама, — и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать:"Это же самое облако проплывает сейчас над моей Люсей!» (М., 127). В первом из приведенных примеров использование параллельных конструкций и последовательная смена словоформ сравнительной степени от слов хороший и плохой становится причиной затуманивания смысла всей потенциально дидактической фразы и лексического значения его частей (слов хороший / плохой). Во втором примере можно видеть последовательное включение одной прямой речи в другую, и, как следствие, переход из одного хронотопа в другой (из момента рассказывания в момент рассказа, из реального хронотопа в ирреальный).

На морфологическом уровне к признакам адаптации разговорной речи можно отнести первообразные междометия, изолированные и включенные в состав предложения: Ничего я не выливаю! — Ах, не выливаете?! — язвительно рассмеялся милиционер (Др., 233); Ах, чтоб тебя! — говорит Мишка. — Куда же ты [каша — А. Б.] лезешь? (Н., 113); — А-а-а! — закричала мама и грудью заслонила меня от Кита [таксы — А. Б.] (М., 144). Отдельного упоминания требуют также усилительные частицы и вводные слова, которые выступают как маркеры субъективной модальности, являющейся неотъемлемой частью диалогической речи: Наверно, я что-нибудь неправильно собрал [в телефоне — А. Б.] (Н., 142); Может быть, он [костюм — А. Б.] значит «мухомор»? (Н., 299); — Ну ответь мне, ответь, — стал упрашивать папа. — Ты [цветок — А. Б.] же мне говорил… (М., 157).

На лексическом уровне показательным признаком адаптации разговорной речи, во многом автоматической, порождаемой здесь и сейчас, становится использование клише. Анализ этих клише позволяет указать на существенную разницу между диалогами рассказов Н. Носова, В. Драгунского и М. Москвиной. В репликах диалогов советских авторов обнаруживаются разговорные клише, чаще экспрессивного характера. С синтаксической точки зрения это могут быть устойчивые словосочетания (чаще полнопредикативные единицы оценочного характера): — С ума, — говорю, — сошел! Ты посмотри на часы: соседи спят давно (Н., 114); [папа — А. Б.] Иди и не ешь рыбу ножом, не позорь фамилию (Др., 307). Указанные клише появляются и в репликах взрослых, и в репликах детей, т. е. по своей речевой организации реплики детей приближаются к речевой организации реплик взрослых: герой-ребенок ориентируется на взрослую речь. Это является не только признаком фигуры автора-взрослого, но и одним из способов реализации познавательной функции детской литературы, позволяющей повышать речевую компетенцию читателей. По наблюдению онтолингвистов, речевая компетенция ребенка во многом формируется под влиянием импута: детям старшего дошкольного и младшего школьного возраста свойственно использовать в своей речи фразы и выражения, характерные для взрослых членов семьи [Авакумова 2008].

Стремлением повысить коммуникативную компетенцию ребенка можно объяснить и использование в репликах героев-взрослых слов, редко употребляемых в разговорной речи: Милиционер даже встал по стойке «смирно». — Государство предоставляет вам новое жилье, со всеми удобствами, а вы [мама — А. Б.] выливаете разную гадость за окно! — Не клевещите. Ничего я не выливаю! (Др., 233).

В диалогах рассказов М. Москвиной также обнаруживаются клишированные выражения, но не разговорного, а канцелярского характера: Немаловажен укроп, — говорит Каракозова. — Только укроп нужно брать в стадии цветения" (М., 129); Раз ты человек таких бурных страстей, тебе надо с ними покончить. Это очень просто. Во-первых, не стоять в стороне от спорта (М., 193); Ты повредился рассудком. Первое чувство, которым обязан руководствоваться житель нашего района Орехово-Борисово, — это чувство здравого смысла (М., 190). К элементам канцелярского стиля можно отнести словосочетания с отглагольными существительными, ряд прилагательных и глаголов.

Элементы канцелярского стиля в рассказах М. Москвиной появляются в репликах взрослых, но не реализуют познавательной функции. Они становятся одним из способов создания особого художественного мира со стертыми речевыми границами, что делает допустимым смешение стилей. То же относится и к элементам высокого стиля, в том числе фразеологического характера, значение которых может быть не знакомо читателю-ребенку и не раскрываться в последующих репликах диалога: Кумиры есть кумиры, — сказал папа [про Шварценеггера — А. Б.], — надо же курить им фимиам (М., 97).

Лексика разговорного стиля оказывается не характерной для диалогов рассказов всех трех авторов. Разговорные слова и ситуативные неологизмы разной морфологической отнесенности появляются ограниченное число раз: Ну-ка, дружок, возьми эту трубочистовую курицу [которая прокоптилась — А. Б.] и вымой ее хорошенько под краном, а то я уже устал от этой возни (Др., 318); Профуфукали инопланетянина! — сказал папа (М., 161). Отсутствие подобных слов в репликах рассказов Н. Носова и В. Драгунского свидетельствует об их ориентации на литературный нормативный язык (при сохранении всех синтаксических признаков диалога), на фоне которого отдельные слова, высокого и разговорного стиля, должны привлекать внимание ребенка, решая познавательные и художественные задачи.

В диалогах рассказов М. Москвиной отсутствие большого количества разговорных элементов объясняется тем, что их место занимают слова и выражения канцелярского стиля.

Меньше всего признаков разговорной речи в рассказах исследуемых авторов обнаруживается на фонетическом и интонационном уровнях. Наиболее последовательно используются многоточия как способ оформления пауз-хезитации, свойственных разговорной речи: — А если не выдержит [веревка — А. Б.] — Ну, если не выдержит, то … оборвется … (Н., 116); — На что жалуйтесь? Я сказал: — Ка-ка-как его?.. — и начал озираться (М., 192). Передача произносительных особенностей разговорной речи, связанных с эмоциональным состоянием героя или его индивидуальной спецификой произношения, появляются редко, в случае если это необходимо с точки зрения развития сюжета: Он как вошел, сразу стал заикаться. — Главное, я иду фотографироваться… И вдруг такая история… Каша… мм… манная… Горячая, между прочим, сквозь шляпу и то… жжет… (Др., 233); Я остановился и внятно сказал: — Никакие не сыски. Никакие не хыхки, а коротко и ясно: фыфки! (Др., 322). Последний пример показателен, так как он иллюстрирует процесс освоения ребенком отдельных фонем русского языка.

Таким образом, анализ способов адаптации разговорной речи показывает, что авторам разных культурно-исторических эпох свойственно использовать схожие способы оформления диалогической формы речи. В рассказах Н. Носова и В. Драгунского основные особенности этой формы речи переданы более последовательно. Наблюдается ориентация на литературную форму языка, которая обнаруживается в первую очередь на лексическом уровне: использование слов высокого стиля и языковых клише имеет целью повысить коммуникативную компетенцию читателя-ребенка.

В рассказах М. Москвиной также обнаруживаются основные способы передачи разговорной речи, но общая речевая организация усложняется. Появляются распространенные предложения с прямым порядком слов, в том числе осложненные, ориентированные на монологическую форму речи. Отмечается большее разнообразие сложноподчиненных предложений, наличие слов и выражений, свойственных канцелярскому стилю. Таким образом, можно говорить о размывании границ монолога и диалога, границ разных функциональных стилей.