Цветовосприятие в антропологии и лингвистике

«Современный интерес к цвету почти целиком носит визуально-материальный характер и игнорирует смысловые и духовные переживания. Это поверхностная, внешняя игра с метафизическими силами… Цвет, действительно, должен переживаться не только зрительно, но психологически и символически» [Иттен, 2001].

Многие историки и антропологи считают, что первой функцией цвета, в которой её стали использовать наши предки, была именно символическая функция. И, если судить по наскальным рисункам, была тесно связана с ритуальными практиками [Пэдхем, Сондерс 1978; Рогинский 1982; Заан 1996]. Археологические и этнографические находки свидетельствуют о том, что цветовая символика и мистические верования были теснейшим образом переплетены друг с другом. Это может служить подтверждением тому, что цвет всегда воспринимался как нечто большее, чем просто характеристика того или иного элемента действительности. Он перенимал на себя важность и, скорее всего, определенные функции, особенно значимые для предмета и ситуации взаимодействия с этим предметом.

Для того чтобы понять, как цвета связаны с нашим сознанием и насколько наличие терминов для тех или иных цветов влияет (или не влияет) на восприятие окружающего нас мира, а так же выявить зависимость цветовой перцепции от языковой среды, к которой относится рецепиент, было предпринято множество попыток проследить развитие данного пласта лексики на протяжении эволюции человеческого общества.

Здесь классической принято считать работу лингвистов-антропологов Брента Берлина и Пола Кея «Основные цвета: Их универсальность и видоизменения» [Berlin, Kay 1969]. В ней исследователи на примере различных языков — прежде всего языков малых народов, находящихся как бы на более низкой ступени развития цивилизации — предприняли попытку выявить цветовые универсалии и единые для всех языков механизмы добавления в него терминов цветонаименований. То есть их целью было доказать, что цветонаименования — это группа лексических единиц, универсальная для всех языков, и тем самым указывающая на наличие неких единых для всех конструктов сознания, не имеющих национальную специфику. В результате они пришли к выводу о том, что существуют базовые цветовые категории и выявили ступени появления слов, обозначающих цвета. Так, первыми появляются лексические единицы, в которых закреплен опыт взаимодействия с темным и светлым. Это первичное разделение, очевидно, произошло из-за разницы между временами суток и различным потенциалом дня и ночи для человека. Далее появляются слова для таких цветов как красный, затем — зеленый или жёлтый. После того, как в языке закрепляются лексические единицы, связанные с перечисленными пятью цветами, в язык входят термины для синего, а позже — для коричневого. Фиолетовый, серый, оранжевый, розовый и другие включаются в произвольном порядке в дальнейшем. По мнению авторов, эта эволюция имен цвета происходит под влиянием технического и культурного развития общества.

Несмотря на то, что полученные выше результаты были не только поддержаны современниками, но и подверглись жесткой критике со стороны ученых, работающих в различных научных областях, они привлекли повышенное внимание к вопросу цветонаименований, задала общее направление и послужила толчком для огромного количества исследований в этой области.

О наличии универсальных цветовых категорий заявляли многие исследователи, работающие в других сферах науки. Среди них Рольф Куэни, подводящий нейрофизиологическую базу под существование таких основных цветов как синий, красный, зеленый и желтый [Kuheni 2005]; Сергей Йендриковский, объясняющий такое явление тем, что данные цвета наиболее часто обращают на себя внимание в нашем окружении [Yendrikhovskij 2001] и т. д.

Другой знаковой фигурой, разрабатывающей эту тему, стала Элеонора Рош. Она провела ряд экспериментов, направленных на установление типа ментальных репрезентаций категорий и выявление роли в них фокусных и нефокусных элементов. Рассматривала она этот вопрос на примере цветовых категорий. Э. Рош пришла к выводу, что, если участники эксперимента слышали имена цветовых категорий до того, как им были показаны физические стимулы, восприятие прототипическихлучших представителей категории облегчалось, а вот переферийныххудших — затруднялось. При этом, когда испытуемым был дан худший элемент категории, в его поле никогда не входил прототипический. В итоге она отмечает, что изучение природы ментальных репрезентаций, имеющих место как реакция на наименование категории, не должно сводиться к анализу сенсорного восприятия; и база для образования многих категорий далеко не всегда исключительно физиологическая [Rosh 1975].

Продолжает рассуждения о прототипах Анна Вежбицка (при этом, не соглашаясь со многими выводами Рош). Исследователь пытается найти для фокусных цветов «естественные прототипы в окружающей среде». Она утверждает, что существуют универсальные для всех людей элементы опыта, которые являются первичными референтами для слов-цветообозначений. По её мнению мы бессознательно обращаемся к таким архетипическим понятиям как день, ночь, огонь, растительность, солнце, небо, земля. В доказательство своей точки зрения она приводит различные метафоры и фразеологические единицы, в которых эти ассоциации выражены эксплицитно. [Вежбицка 1997].

Все упомянутые выше ученые, нужно заметить, сильно «погрязли» в своих рассуждениях в денотативной теории, т. е. опирались на положение о соотнесенности слова и объекта внеязыковой действительности, и строили свои эксперименты и выводы на основании него. Они, как видно, старались подобрать пары «слово-картинка». Приверженцем такого подхода был, например, и российский лингвист Ю. Д. Апресян, который считал, что некоторые слова (в основном имена нарицательные) легче и правильнее толковать с помощью картинок, а не прибегать к эксплицитному описанию с привлечением характеристик (что следует делать в случае предикативной, кванторной и абстрактной лексики) [Апресян 1974]. Несомненно, термины цветообозначения он отнес бы к первой группе и стал бы объяснять их, очевидно, указывая на закрашенные квадратики. И для этого, несомненно, были бы найдены те самые фокусные или прототипические оттенки, которые, якобы, большим количеством носителей языка ассоциируются с той или иной цветовой категорией. С таким положением спорит психолингвист Р. М. Фрумкина, считая его малоперспективным, исходя, по крайней мере, из того, что вряд ли носители при полной свободе выбора будут выделять абсолютно одинаковые оттенки [Фрумкина 1984: 25−27]. Кроме того, она отрицает возможность описания имен цвета через параметры (компоненты) тона, насыщенности и яркости [Heller, Macris 1967] прежде всего из-за неясности того, что под собой подразумевают данные компоненты [Фрумкина 1984: 22−24]. Для неё важным являются отношения между именами цветов в системе, их связь друг с другом. Поэтому основной целью её работы было создание максимально точно классификации, выявляющей принципы связей слов анализируемой группы лексем. Однако и в основе её исследования, несмотря на позиционирование себя как психолингвиста, лежит скорее принцип отражения предметов материального мира с помощью слов, а не попытка нахождения психологических переживаний, связанных с этими предметами.

Тем самым большинство ученых обращались к проблемам классификации цветообозначающих единиц, выделения основных и дополнительных цветов, но практически не затрагивали вопросы того, какой опыт, связанный с тем или иным цветом фиксирует человек в соответствующих словах. Хотя именно этим можно объяснить, например, варьирование количества таких языковых знаков или участие их в различных, так называемых, фразеологических сочетаниях, где наиболее очевидно проявляется их эмоционально-оценочный потенциал.