Маяковский и его творчество

Владимир Маяковский был необычной личностью. Уже с детства он многое повидал и многое возненавидел. Он перенес смерть отца, когда ему было 13 лет. Возможно, именно поэтому он стал более эмоциональным и решительным. Большую часть своей жизни он отдал партии и революции. Именно из-за приверженности делу революции ему часто приходилось сидеть в тюрьмах.

Маяковский искренне считал революционный путь единственным, приводящим к светлому будущему. Но он понимал, что революция — это не тихая и незаметная смена одного правительства другим, а борьба порой жестокая и кровавая. В стихотворении «Ода революции» Маяковский пишет:

О, звериная!

О, детская!

О, копеечная!

О, великая!

Каким названием тебя еще звали?

Как обернешься еще, двуликая?

Стройной постройкой, грудой развалин?

Вчерашние раны лижет и лижет, и снова вижу вскрытые вены я.

Тебе обывательское, о, будь ты проклята трижды!

и мое, поэтово — о, четырежды славься, благословенная!

[1918].

Он активно включается в строительство нового общества и для него все, что олицетворяло обновленное государство, было предметом гордости. Так в стихотворении «Стихи о советском паспорте» он пишет:

К одним паспортам — улыбка у рта.

К другим — отношение плевое.

С почтением берут, например, паспорта с двуспальным английским левою.

Глазами доброго дядю выев, не переставая кланяться, берут, как будто берут чаевые, паспорт американца.

На польский — глядят, как в афишу коза.

На польский — выпячивают глаза в тугой полицейской слоновости.

— откуда, мол, и что это за географические новости?

И не повернув головы качан и чувств никаких не изведав, берут, не моргнув, паспорта датчан и разных прочих шведов.

И вдруг, как будто ожогом, рот скривило господину.

Это господин чиновник берет мою краснокожую паспортину.

Берет — как бомбу, берет — как ежа, как бритву обоюдоострую, берет, как гремучую в 20 жал змею двухметроворостую.

Этот большой, самобытный поэт слишком был погружен в заботы суетного дня. Речь идет о плакатах, рекламе, агитстихах, стихотворениях, написанных для газеты по сиюминутному поводу. Маяковский много, даже демонстративно этим занимается. Он пишет о вреде рукопожатий («Глупая история»), о милиционерах, которые ловят воров («Стоящим на посту»), о рабочих корреспондентах («Рабкор»), о снижении цен на товары первой необходимости («Негритоска Петрова»), о ценах в студенческих столовых («Дядя Эмэспо») и т. д. и т. п. Таких стихотворений у Маяковского много. Это не халтура, написаны все эти стихи мастерски, остроумно, привлекают неожиданными рифмами, блеском каламбуров. Мандельштам писал о «газетных» стихах Маяковского: «Великий реформатор газеты, он оставил глубокий след в поэтическом языке, донельзя упростив синтаксис и указав существительному почетное и первенствующее место в предложении. Сила и меткость языка сближают Маяковского с традиционным балаганным раешником» («Буря и натиск»). И все же в этих остросовременных «газетных» стихах, занимающих немалое место в творческом наследии поэта, Маяковскому не удается рассказать потомкам «о времени и о себе», в них нет общечеловеческого смысла, они утратили живую силу.

Взяв на себя эту неблагодарную, чуждую поэту обязанность, Маяковский в течение нескольких лет постоянно пишет для «Комсомольской правды», «Известий» стихи на злобу дня, исполняет роль пропагандиста и агитатора. Вычищая во имя светлого будущего «шершавым языком плаката» грязь, Маяковский высмеивает образ «чистого» поэта, воспевающего «розы и грёзы». Полемически заостряя свою мысль, он пишет в стихотворении «Домой»: маяковский творчество лирическая трагическая Не хочу, чтоб меня, как цветок с полян, рвали после служебных тягот.

Я хочу, чтоб в дебатах потел Госплан, мне давая задания на год.

Я хочу, чтоб над мыслью времен комиссар с приказаниями нависал…

Я хочу, чтоб в конце работы завком запирал мои губы замком.

В контексте стихотворения, тем более в контексте всего творчества поэта, ничего предусмотрительного в этом образе нет, он не бросает тени на Маяковского. Но с годами, с движением истории образ этот приобрел страшный смысл. Образ поэта с замком на губах оказался не только символическим, но и пророческим, высветившим трагические судьбы советских поэтов в последующие десятилетия, в эпоху лагерного насилия, цензурных запретов, замкнутых ртов. Через десять лет после того, как было написано это стихотворение, многие оказались за колючей проволокой ГУЛАГа за стихи, за свободное слово. Таковы трагические судьбы О. Мандельштама, Б. Корнилова, Н. Клюева, П. Васильева, Я. Смелякова, Н. Заболоцкого, Н. Олейникова, Д. Хармса. А в более поздние времена такая судьба ожидала Н. Коржавина, И. Бродского и многих других поэтов.

Символический образ поэта с замкнутым ртом у Маяковского трагичен и многозначен. Власть, превращая литературу в идеологическое оружие, в средство воздействия на массовое сознание, одурманивая его, не только пускала в ход запреты и страх, но и эксплуатировала веру, убеждения, готовность беззаветно служить революции, которые выразил Маяковский в своем стихотворении. Он имел в виду высший долг совести, когда «голосует сердце» и поэт пишет «по мандату долга». Но эпоха повернулась так, что стихотворение стало звучать как гимн несвободе, оправдание отказа от «творческой воли, тайной свободы» (А. Блок), его можно истолковать как недобровольное требование цензуры, идеологического контроля.

Блок в последнем своем стихотворении говорит, что только пушкинская идея «тайной свободы» может спасти поэзию, оказавшуюся поле революции в новой и тяжелой ситуации:

Пушкин! Тайную свободу Пели мы вослед тебе!

Дай нам руку в непогоду, Помоги в немой борьбе!

Маяковский, утверждая новую роль нового поэта в новом обществе, считает необходимым для пользы дела революции отказаться от этой свободы. Но Маяковский, истинный, большой поэт, не мог существовать без творческой свободы, он не смог бы и никогда не стал бы выполнять заданий идеологического Госплана. Он издевался над такого рода руководством литературы:

Лицом к деревне заданье дано, за гусли, поэты — други!

Поймите ж лицо у меня одно — оно лицо, а не флюгер.

От поэта-приспособленца, поэта-флюгера ничего, кроме халтуры, нельзя ждать. Маяковский с уничтожающей иронией писал, что «управление» литературой приведет, в конечном счете, к ликвидации, упразднению поэзии:

В садах коммуны вспомнят о барде, Какие птицы зальются им?

Что, будет с веток товарищ Вардин рассвистывать свои резолюции?

Трагическая суть противоречий Маяковского в том, что он признал классовые, революционные, а потом советские интересы за высшие, общечеловеческие, за «веление божие». Вот что подталкивало руку поэта, когда «лира его издавала неверный звук». Зловещий символ — поэт с замком на губах — и выразил то глубинное противоречие в душе и творчестве Маяковского, которое привело его к гибели. Во вступлении в поэму «Во весь голос», где Маяковский с гордым вызовом заявил:

Я, ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный, прозвучали трагические строки:

И мне агитпроп в зубах навяз, и мне бы строчить романсы на вас доходней оно и прелестней.

Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне.

Марина Цветаева написала об этом: «Никакой державный цензор так не расправлялся с Пушкиным, как Владимир Маяковский с самим собой… Маяковский… кончил сильнее, чем лирическим стихотворением, выстрелом. Двенадцать лет подряд человек Маяковский убивал в себе Маяковского-поэта, на тринадцатый — поэт встал и человека убил…». Система отторгала от себя все то, что ей противоречило, ей были чужды и враждебны яркие индивидуальности, независимость, бунтарство, нелицеприятная правда. Этот конфликт с системой порой воспринимался как разрыв с эпохой. Есенину казалось, что он отстает от времени:

Какого ж я рожна Орал в стихах, что я с народом дружен?

Моя поэзия здесь больше не нужна, Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.

Маяковскому тоже стало казаться, что он идет не в ногу со временем. Стихотворение «Домой» заканчивалось горькими строками:

Я хочу быть понят моей страной, а не буду понят — что ж?!

По родной стране пройду стороной, как проходит косой дождь.

В одном из стихотворений, написанных Мариной Цветаевой после смерти Маяковского, в стихотворении с горьким рефреном «Негоже Сережа! Негоже Володя!», она объединяет Маяковского с Есениным — для нее одинаков не только их уход из жизни, во многом общими считает она и причины такого ухода.

Маяковский по природе своей был трагическим поэтом, о смерти, о самоубийстве он писал, начиная с юности. «Мотив самоубийства, совершенно чуждый футуристической и лефовской тематике, постоянно возвращается в творчестве Маяковского, — заметил Р. Якобсон в статье „О поколении, растратившем своих поэтов“. — Он примеривает к себе варианты самоубийства… В душе поэта взращена небывалая боль нынешнего времени». Вертеровский мотив смерти, самоубийства звучит у Маяковского как вечный, общечеловеческий. Здесь он свободный поэт, нет у него никакой агитационной, дидактической, рациональной цели, он не связан ни групповыми обязательствами, ни полемикой. Стихи его глубоко лиричны, раскованы, в них он по-настоящему рассказывает «о времени и о себе» .

Внутренняя свобода, истинное вдохновение одушевляют стихи Маяковского о любви, о революции, о родине, о будущем, о поэзии. В этих стихах он большой поэт, «великолепный маяк», как сказал о нем Е. Замятин, в его творчестве слышен «грозный и оглушительный» гул мощного исторического потока, который «всегда — о великом». Ю. Тыньянов писал, что «Маяковский сродни Державину. Геологические сдвиги 18 века ближе к нам, чем спокойная эволюция 19 века». «Его митинговый, криковой стих» рассчитан «на площадный резонанс (как стих Державина был построен с расчетом на резонанс дворцовых зал)». У Маяковского был такой мощный поэтический голос, потому что он с первых шагов в литературе ощущал себя выразителем чувств и дум многих: улицы, толпы, а после революции — массы.

В поэме «Облако в штанах» он обращался ко всем страдающим людям, к человечеству:

…Вам я душу вытащу, растопчу, чтоб большая!

и окровавленную дам, как знамя.

" Первый в мире поэт масс" , — сказала о Маяковском Марина Цветаева. И предрекла его поэзии долгую жизнь: «Эта вакансия: первого в мире поэта масс — так скоро не заполнится. И оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед». Такой мощности голос у Маяковского, что, не напрягая его, он обращается к вселенной, мирозданию:

Ты посмотри, какая в мире тишь!

Ночь обложила небо звездной данью.

В такие вот часы встаешь и говоришь векам, истории и мирозданию…

И этот поэт, говорящий от имени миллионов и обращающийся к миллионам, был органическим, естественным лириком. Даже поэмы его насквозь лиричны, по существу, это развернутые лирические стихотворения. «Лирическая личность Маяковского грандиозна, и грандиозность становится господствующей чертой его стиля, — пишет Л. Гинзбург. — Гиперболы, контрасты, развернутые метафоры — естественное выражение огромной лирической личности». Фантастический, фантасмагорический образ Маяковского выражает реальное, но напряженное до предела чувство. «Чувства Маяковского не гипербола, — утверждает Цветаева. — Маяковский в области чувствований, конечно, Гулливер среди лилипутов, совершенно таких же, только очень маленьких» .

Самые проникновенные строки Маяковского, трагический нерв его поэзии — в великой, опьяняющей мечте о будущем счастливом человечестве, которое искупит все сегодняшние грехи и преступления, о будущем, где бед и страданий не будет. В поэме «Про это» он обращается к ученому, который в далеком будущем сможет воскресить людей, подарить им новую, чистую, исполненную счастья жизнь:

Ваш тридцатый век обгонит стаи сердца раздиравших мелочей.

Нынче недолюбленное наверстаем звездностью бесчисленных ночей.

Воскреси хотя б за то, что я поэтом ждал тебя, откинув будничную чушь!

Воскреси меня хотя б за это!

Воскреси, свое дожить хочу!

Энергия и сила упругой, мощной строки Маяковского питается этой верой. Последние написанные им строки — о силе свободного слова, которое дойдет до потомков через головы правительств:

Я знаю силу слов, я слов набат, Они не те, которым рукоплещут ложи.

От слов таких срываются гроба Шагать четверкою своих дубовых ножек.

Бывает, выбросят, не напечатав, не издав.

Но слово мчится, подтянув подпруги, звонят века, и подползают поезда лизать поэзии мозолистые руки.

Поистине, это «стих, летящий на сильных крыльях провиденциальному собеседнику». В 1933 году Цветаева предрекла: «Своими быстрыми ногами Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то, за каким-то поворотом, долго еще нас будет ждать» .

Смерть Маяковского, судьба Маяковского была трагической, как Есенин и Цветаева, он покончил жизнь самоубийством. Трагической оказалась и судьба его стихов. Их не понимали. После 17-го года, когда в его творчестве наступил перелом, Маяковскому не давали печататься. Это было, по сути, второй его смертью.

Еще на самоубийство его подтолкнуло то, что, когда решался любовный вопрос, и ему надо было ехать в Париж к Т. Яковлевой, ему не выписывают визы (1929 год).

В 30-х годах поэт был загнанным, подавленным и растерянным. Это сказалось на его отношениях с Вероникой Полонской (последней любовью поэта). Приходит весть, что Т. Яковлева выходит замуж (Маяковский не терял надежды с Яковлевой, но это сообщение дало отрицательный эффект на его здоровье).

• 13 апреля Маяковский потребовал, что бы Вероника Полонская с той же минуты оставалась с ним, бросила театр. Полонская ответила, что любит его, будет с ним, но не может так скоро бросить театр и мужа…
• 14 апреля в 10 часов 15 минут в своей рабочей комнате в Лубянском проезде выстрелом из револьвера покончил жизнь самоубийством Владимир Владимирович Маяковский, оставив письмо адресованное «Всем»: «В том, что умираю, не вините никого и, пожалуйста, не сплетничайте. Покойник это ужасно не любил.

Мама, сестры и товарищи, это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет.

Лиля — люби меня.

Товарищ правительство, моя семья — это Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна Полонская.

Если ты устроишь им сносную жизнь — спасибо.

Начатые стихи отдайте Брикам, они разберутся.

Как говорят «инцидент исчерпан», любовная лодка разбилась о быт.

Я с жизнью в расчете и не к чему перечень взаимных болей, бед и обид.

Счастливо оставаться.

Владимир Маяковский. 12.ІV.30 г.