Эпоха Обэриутов. 
Творческий путь Н.А. Заболоцкого (1903-1958)

В 1921 году Н. А. Заболоцкий, приехав в Петроград, поступил на отделение языка и литературы Педагогического института имени А. И. Герцена, быстро и успешно вошел в крут литераторов и начал вершить карьеру поэта.

Стихотворения молодого автора не были порождением только голой фантазии. Часы, проведенные им в родительском доме за чтением книг античного философа Платона, классических русских поэтов Г. Державина, А. Пушкина, Е. Баратынского, Ф. Тютчева и, наконец, немецкого поэта Гете, сформировали в его сознании специфические требования к создаваемым им произведениям: остроту и глубину мысли в них, эмоциональность, искренность. Однако, не желая оставаться под влиянием чужого опыта, он вел поиск собственного оригинального стиля.

Утверждению своеобразной творческой манеры «раннего» Заболоцкого служило несколько обстоятельств. Во-первых, способность поэта мыслить и воссоздавать в стихотворениях окружающий мир пространственными образами, что сближало его произведения с жанровой живописью П. Брейгеля, М. Шагала, П. Филонова, К. Малевича, творчеством которых он интересовался. Во-вторых, его желание запечатлеть действительность 20-х годов со всеми ее неприглядными сторонами, рожденными переходным периодом. Он стремился зафиксировать в образах все детали стремительной жизни, а потом в общей наглядной картине современного быта разграничить «белое» и «черное» и ответить на философские вопросы: для чего дана человеку жизнь? в чем смысл бытия? В-третьих, участие Заболоцкого в работе литературной авангардистской группы Обэриу, проводившей смелые словесные эксперименты с целью отыскать такую поэтическую форму, которая выражала бы в абсолюте сознание художника, его неординарное, обостренное видение мира. «Мир — без прикрас, поэзия — без украшательства» — принцип, положенный обэриутами в основу творчества. Они утверждали, что поэзии пора перестать быть облегченным, романтически-отвлеченным жанром. Она должна соответствовать жестким условиям времени. Поэтому члены Обэриу отказывались пользоваться традиционными поэтическими приемами, и это была серьезная попытка сделать новый шаг в литературе в сторону от классических канонов.

Перечисленные обстоятельства подвели Н. А. Заболоцкого к созданию «ребусной» формы стиха: стихотворений-ребусов, где в сложных словесных конструкциях, состоящих из алогичных метафор, гипербол и гротеска, зашифрованы высокие философские мысли.

С 1926 года поэт утверждается в найденном методе и, постепенно совершенствуя его, работает уже как мастер. Стихотворения «Белая ночь» (26), «Вечерний бар» («Красная Бавария», 26), «Новый быт» (27), «На рынке» (27), «Рыбная лавка» (28), «Свадьба» (28) и другие впервые прозвучали в исполнении автора на литературных вечерах и публиковались в приложении к газете «Ленинградская правда». В 1929 году они вышли из печати в сборнике «Столбцы» и принесли Заболоцкому шумную, скандальную известность.

Сборник «Столбцы» (29) состоит из двух циклов: «Городские столбцы» и «Смешанные столбцы». Циклы различны и как бы противопоставлены один другому по тематике и по настроениям, побудившим автора к их созданию.

Каждое стихотворение «Городских столбцов» — выхваченная из городского быта картина, словно сфотографированная памятью художника в виде уродливой фантасмагории, где однообразно и бездумно живут сытые, плотоядные существа, подобные тем, каких на рубеже 15-го и 16-го веков изображал на своих полотнах нидерландский живописец Иероним Босх. Эмоциональный взрыв, вызванный ощущением дисгармонии, хаоса, несправедливости и грубости обстановки в стране в период НЭПа, рождал взрыв-стихотворение. Трагически-мрачные настроения, усиленные максимализмом молодости, заставили поэта наполнить стихи полуфантастическими уродами, совершающими нелепые и отвратительные действия. Это был своеобразный способ сатирического изображения мещанского быта в городе, который он отвергал и презирал.

Автору был чужд и противен душный мир рынков, толкучек со спекулянтами, лавок, замкнутых квартирок, шумных равнодушных улиц с калеками и попрошайками, ставших главным местом действия в цикле. В этом мире все подлежит купле-продаже, определена даже цена человеческой жизни, но она невелика, потому что кругом властвует материальное, телесное, бездуховное:

Весы читают «Отче наш» ,.

Две гирьки, мирно встав на блюдце, Определяют жизни ход…

(«Рыбная лавка», 28).

Здесь атрофированы понятия чести, достоинства, сострадания:

И пробиваясь сквозь хрусталь Многообразно однозвучный, Как сон земли благополучный, Парит на крылышках мораль.

(«Свадьба», 28).

Персонажи стихотворений не способны к волеизъявлению, их движения бездумны, автоматизированы, происходящее вокруг них и с ними фатально. Иx жизнь не имеет духовных идеалов и обречена на бесследное исчезновение («Обводной канал», 28; «Ивановы», 28):

О мир, свернись одним кварталом, Одной разбитой мостовой, Одним проплеванным амбаром, Одной мышиною норой, Но будь к оружию готов…

(«Ивановы»).

Тяжесть обстановки, вызывавшей у автора одновременно ощущение бренности, суетности и чувство презрения к тем, кто ее провоцирует, нагнетается с помощью особой синтаксической конструкции стиховприема «нанизывания» на единый сюжетно-смысловой стержень событий, явлений, персонажей, предметов. Этот прием предполагает перечислительную интонацию, которая все элементы стиха сцепляет друг с другом естественно и неразрывно, образуя общую, емкую по содержанию картину, пространственные образы. Поэтому, несмотря на большое количество глаголов, выражающих движение, динамику, в произведениях Заболоцкого 20-х годов (частично это относится и к «Смешанным столбцам») преобладает некая «предметность», статика, делающая их схожими с живописью П. Филонова и Н. Пиросманишвили.

Еще один значительный художественный прием, использованный поэтом для выражения противоестественности происходящего, — мотив сна. Сон в «Столбцах» — инструмент для передачи трансформированной действительности, фантасмагорическая суть которой не отличается от сути сновидения. В стихотворениях «Футбол» (26), «Болезнь» (28), «Фигуры сна» (28) имеют место приемы «нанизывания», «вырастания» одной детали из другой без логической мотивации, обрывочность, из которой в результате складывается сюжетная целостность.

Во сне он видит чьи-то рыла, Тупые, плотные, как дуб.

Тут лошадь веки приоткрыла, Квадратный выставила зуб.

Она грызет пустые склянки,.

Склонившись, Библию читает…

(«Болезнь», 28).

Абсурдность ирреального сна — интерпретации возможных дневных событий — приравнивается автором к сумбуру реальной действительности, в которой он не находит ни одной целесообразной, приятной черты. Он периодически прибегает к использованию образа Сирены, античного мифологического существа, чтобы подчеркнуть зыбкость и иллюзорность изображенной жизни.

А там, где каменные стены, И рев гудков, и шум колес, Стоят волшебные сирены В клубках оранжевых волос.

(«Ивановы»).

Н. Заболоцкий приходит к выводу, что власть большого города губительна для человека: не он контролирует город, а именно это нагромождение камня и стекла, разрушающее связи человека с природой, диктует ему свою волю, растлевая и уничтожая его. Спасение молодому поэту виделось в возвращении людей к природе, в возобновлении их родственных связей.

" Смешанные столбцы" - логическое продолжение предыдущего цикла в сборнике:

В жилищах наших Мы тут живем умно и некрасиво.

Справляя жизнь, рождаясь от людей, Мы забываем о деревьях.

(«В жилищах наших», 26).

Не случайно пантеистическая тематика вошла в творчество Н. Заболоцкого в этот период. Вдалеке от родительского дома, под впечатлением детских воспоминаний, он в первозданной природе, ее древних законах обнаруживает ту целесообразность и упорядоченность, каких не нашел в «царстве узких дворов» («Бродячие музыканты», 28).

Стихотворения второго цикла выдержаны в торжественном тоне радостного открытия:

Природа в стройном сарафане, Главою в солнце упершись, Весь день играет на органе.

Мы называем это: жизнь.

(«Поэма дождя», 31).

В центре внимания поэта — образ земли-родительницы, от которой веет силой, любовью, лаской. Она дарит жизнь, и она же принимает живое после смертного часа. Фантазия художника позволила Заболоцкому на время раствориться в Природе, стать деревом, травой, птицей — частью ее в буквальном смысле, как в стихотворениях «В жилищах наших», «Искушение» (29), «Человек в воде» (30).

Животные, растения, стихия наделяются сознанием, «оживают», подобно тому, как «оживала» в предшествующем цикле стихия городского быта. Но если в сатирических стихах о мещанском прозябании автор в силу художественного восприятия «вселял» в предметы злой, мстительный дух, уродующий психику людей, то в произведениях о природе он признает факт существования в ней «всеобъемлющей души», то есть универсального духовного абсолюта. Она мыслит, страдает, сомневается, но при этом остается величественной, гордой и снисходительной к невежественному, эгоистичному человеку-потребителю, как взрослая великодушная Мать. Человек не способен оценить ее, защитить и сберечь. Напротив, он унижает и разоряет ее в корыстных порывах, не думая о том, что сам является детищем и продолжением природы.

Когда б видали мы не эти площади, не эти стены, А недра тепловатые земель, согретые весеннею истомой;

когда б мы видели в сиянии лучей блаженное младенчество растений, ;

мы, верно б, опустились на колени перед кипящею кастрюлькой овощей.

(«Обед», 29).

В «Смешанных столбцах» Н. Заболоцкий создал символ природы, в котором угадывается желание философского осмысления ценности жизни и ее сути.

Первая книга Н. Заболоцкого «Столбцы», состоявшая из 22-х стихотворений, заметно выделялась оригинальностью стиля даже на фоне того многообразия поэтических направлений, каким характеризуется русская литература 20-х годов. Более того, самобытность автора отличала его и от поэтов-единомышленников, обэриутов А. Введенского и Д. Хармса. Первые одобрительные отзывы принадлежали В. А. Каверину, С. Я. Маршаку, Н. Л. Степанову. Однако само время появления сборника, когда был выдвинут лозунг об обострении классовой борьбы во имя победы социализма, не благоприятствовало его полному успеху. Рапповские критики, «разоблачившие» в Заболоцком «непролетарского поэта», и, следовательно, классового противника в литературе клеветнически-превратно истолковали его произведения, осложнив тем самым его дальнейшую творческую судьбу.

В 1929—1930 годах была написана поэма «Торжество земледелия», обращенная к проблеме взаимоотношений природы и человека. Впервые автор заговорил о страдании как философской проблеме: человек страдает ' от собственного несовершенства и несет страдания природе, создавшей его. Если люди смогут победить в себе эгоизм, избавятся от корыстного, потребительского образа жизни, сплотятся между собой, то им откроется мудрость коллективного преобразования жизни, земледелия, самой природы. В поступательной научной деятельности видел поэт выход из хаоса, из жестокого преобладания сильного над слабым, людей над растениями и животными, утверждая в будущем победу разума.

Натурфилософия как элемент поэтической системы В 1932 году Н. А. Заболоцкий познакомился с космогоническими идеями К. Э. Циолковского о монизме вселенной — единстве и взаимосвязи всех организмов и материй. И хотя он был достаточно подготовлен к этому знакомству (давно интересовался философскими проблемами естествознания и изучал труды Платона, Энгельса, Григория Сковороды, Вернадского), работы Циолковского произвели на него неизгладимое впечатление. В его стихотворениях, помимо ностальгических нот о величии земной природы, зазвучал голос мыслителя, заглянувшего в тайны мироздания. Однако и теперь, в решении великой научной загадки, он не отказался от пантеистического подхода.

В начале 30-х годов были написаны поэмы «Безумный волк» (31), «Деревья» (33), «Птицы» (33), несохранившаяся поэма «Облака», стихотворения «Школа жуков» (31), «Венчание плодами» (32), «Лодейников» (32). В их основе лежит натурфилософская концепция о мироздании как единой системе, объединяющей живые и неживые формы материи. Согласно теории монизма вселенной, все явления в мире представляют собой различные виды движущейся материи, наделенной сознанием в большей или меньшей степени. Благодаря их вечному взаимодействию и взаимопревращению возможно существование общего здания природы. Материя, каждый элемент которой «чувствует» и «отзывается» как в высокоорганизованном существе, так и неорганическом мире, составляет основу вселенной.

Природы вековечная давильня Соединяла смерть и бытие В один клубок, но мысль была бессильна Соединить два таинства ее.

(«Лодейников»).

В «зрелом» творчестве Заболоцкого природа утрачивает статус Матери и Спасительницы и перестает обозначать контекстуально только целинные просторы земли, леса с их диким населением. Природа — это все сущее: материя, малые и большие частицы, из которых строится ткань и плоть звезд, планет, предметов и организмов, заполняющих космос. В стихотворениях 30-х годов она приобретает абстрактное значение, можно сказать, космическую суть.

Одновременно поэта продолжала волновать Идея избавления мира от вечного «равномерного страданья» («Прогулка», 29), от подавления слабого сильным. Он по-прежнему утверждал возможность преобразования мироздания.

Мир должен быть иным. Мир должен быть круглей, Величественней, чище, справедливей, Мир должен быть разумней и счастливей, Чем раньше был и чем он есть сейчас.

Его совершенствование поэт видел в последовательном развитии материй (от простых — к сложным), разума, присущего всем частицам. И разум же, воплощенный в большей мере в человеке, должен стать движущей силой этого развития.

Природа больше не противопоставляется художником людям, не возвышается над ними, она становится соучастницей и помощницей человека-творца, сопереживает с ним трудности и успехи, дарит ему накопленную мудрость и сама обогащается новым опытом. Они равноправны, взаимосвязаны и взаимозависимы. Этой теме посвящены стихотворения «Засуха» (36), «Весна в лесу» (35), «Все, что было в душе» (36), «Вчера, о смерти размышляя» (36).

К концу 30-х годов поэт утверждается во мнении, что стихия Землиэто уменьшенная модель огромной вселенной в действии. Земная природа одновременно является и ее составной частью, и ее проявлением. Подобный размах мысли помог ему в постижении философских истин сущности жизни, рождения и смерти. Он признает смерть неотъемлемым элементом великой, непрерывной в космосе жизни.

Я — живой.

Чтоб кровь моя остынуть не успела, Я умирал не раз. О, сколько мертвых тел Я отделил от собственного тела!

(«Метаморфозы», 37).

Все больше внимание художника концентрируется на образе человека. Люди — важнейший элемент вселенной, результат и вершина творчества природы. Именно в их разуме необыкновенным светом вспыхнуло присущее ей сознание. А стремление постичь мудрость мироздания, его секреты, сложные для понимания, возвышает их.

В стихотворениях «Север» (36), «Горийская симфония» (36), «Седов» (37), «Голубиная книга» (37) появился образ человека-преобразователя, возвеличенного над природной стихией. За такой Личностью Н. Заболоцкий закрепил право искоренения всего несовершенного в мире — того, что вызывает страдание. Только люди способны освободить природу от «вековечной давильни», руководствуясь в созидательной деятельности ее же мудрыми законами во имя торжества этических идеалов.

Со временем стих Н. Заболоцкого заметно упростился, стал яснее и мелодичнее. Из него ушел эксцентричный гротеск, метафора утратила парадоксальность. Однако к алогичной метафоре поэт по-прежнему питал уважение и применял ее, что придавало его произведениям особый эмоциональный тон.

К концу 30-х годов форма стиха автора «Столбцов» начала тяготеть к классическим образцам русской поэзии, логической простоте и завершенности. Обращение поэта-мыслителя к научно-философским вопросам, требующим последовательного изложения мысли, повлекло упорядочение внутри здания стиха, стабилизацию и упрощение его архитектоники.

Цена «живой человеческой души» .

Впервые опубликованная в 1933 году поэма «Торжество земледелия» вызвала новый всплеск жесткой литературной критики произведений Н. А. Заболоцкого. Для пропагандистов идей «великого перелома» была абсолютно неприемлема теория поступательного научного преобразования мира и торжества разума над косностью. Из политических соображений поэту было отказано в публикации новой, уже готовой к печати книги, что вызвало у него депрессию и творческий спад. Необходимо было найти способ выжить в условиях травли и «замалчивания», тем более что к этому моменту Николай Алексеевич имел семью, в которой подрастали сын и дочь. Он нашел выход — в работе переводчика.

С 1927 года Н. Заболоцкий сотрудничал в детских журналах «Чиж» и «Еж», писал для детей стихи и прозу, перевел поэму «Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели, романы «Тиль Уленшпигель» Шарля де Костера и «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле.

После публикации в 1937 году сборника «Вторая книга» и появления одобрительных откликов на него поэт вновь с воодушевлением принимается за работу: пишет собственные стихи, создает поэму «Осада Козельска», работает над переложением древнерусского «Слова о полку Игореве», а также делает поэтические переводы с грузинского, немецкого, испанского языков.

Ничто не предвещало беды. Но неожиданно, 19 марта 1938 года, по сфабрикованному обвинению в причастности к несуществующей «контрреволюционной писательской организации» Н. А. Заболоцкий был арестован НКВД, осужден без суда и сослан в исправительно-трудовые лагеря на Дальнем Востоке и в Алтайском крае. Главными обвинительными документами в его «деле» стали злобные критические статьи, исказившие суть его произведений.

До 1944 года поэт, оторванный от семьи, друзей, литературы, лишенный всякой возможности писать, находился в нечеловеческих условиях лагерей. Сильный духом, он не позволил невзгодам и лишениям уничтожить в себе Человека. А несколько случайных книг, оказавшихся в его руках, среди которых был томик философских стихов Ф. Тютчева и Е. Баратынского, скрашивали его существование и помогали выжить. С 1944 до конца 1945 года Заболоцкий, оставаясь ссыльным, но уже вне заключения, жил в Караганде вместе с приехавшей к нему семьей и работал техником-чертежником.

В 1946 году он получил разрешение на проживание в столице, переехал в Москву, некоторое время жил на даче близкого друга В. А. Каверина в Переделкино, а потом перебрался в город. Николая Алексеевича восстановили в Союзе писателей, и в его творчестве начался новый — московский — период.

Поэт остался верен себе. Однажды провозглашенный принцип: «Вера и упорство. Труд и честность…» — соблюдался им до конца жизни и лежал в основе всего творчества. В «поздней» лирике Заболоцкого имеют место черты его «ранних» произведений: например, отголоски натурфилософских представлений, элементы юмора, иронии, даже гротеска. Он не забыл о своем опыте 20-х годов и использовал его в последующей работе («Читайте, деревья, стихи Гезиода», 46; «Завещание», 47; «Сквозь волшебный прибор Левенгука», 48; поэма «Рубрук в Монголии», 58). Но его творческий стиль претерпел значительные изменения после восьмилетнего молчания.

Трудно однозначно определить, что послужило тому причиной. Превратности ли судьбы, заставившие поэта задуматься о внутреннем мире, духовной чистоте и красоте каждого человека и общества в целом, повлекли тематическую перемену и изменение эмоционального звучания «поздних» его произведений? Или томик тютчевской поэзии, ставший в заключении тоненькой ниточкой между ним и прежней радостной явью, напоминанием о нормальной жизни, заставил с особой остротой, заново прочувствовать красоту русского слова, совершенство классической строфы?

В любом случае в новых стихотворениях Н. А. Заболоцкого обнаруживается и развитие философской концепции, и стремление максимально сблизить форму стиха с классической.

Период возвращения Николая Алексеевича Заболоцкого в литературу был трудным и болезненным. С одной стороны, ему хотелось выразить то многое, что накопилось в мыслях и сердце за восемь лет и искало выхода в поэтическом слове. С другой — опасение, что его оригинальные идеи будут еще раз использованы против него. В первые годы после возвращения из ссылки в счастливые минуты вдохновения он буквально выплескивал радостные эмоции в стихах, раскрывая секрет счастья творчества, вдохновения, свободного общения с природой («Гроза», «Утро», «Бетховен», «Уступи мне, скворец, уголок»). Затем этот творческий подъем сменился спадом, продлившимся до 1952 года. Редкие стихи («Урал», 47, «Город в степи», 47; «В тайге», 47; «Творцы дорог», 47) воспроизводили действительность, увиденную Заболоцким на Дальнем Востоке и Алтае. С грустью и иронией он писал о своем двойственном положении:

Я и сам бы стараться горазд, Да шепнула мне бабочка-странница:

Кто бывает весною горласт, Тот без голоса к лету останется" .

(«Уступи мне, скворец, уголок»).

Но без дела поэт никогда не оставался. Он завершил работу над «Словом о полку Игореве», сделал прекрасные переводы грузинских поэтов С. Чиковани, Д. Гурамишвили, В. Пшавелы и других, переводил немецких, итальянских, венгерских, сербских авторов.

Положение изменилось в лучшую сторону после развенчания сталинизма на XX съезде партии. В 1956 году Заболоцкий пишет очерк «История моего заключения», стихотворения «Где-то в поле возле Магадана» и «Противостояние Марса», ставшие откликом на это событие.

Звезда зловещая! Во мраке Печальных лет моей страны Ты в небесах чертила знаки Страданья, крови и войны.

(«Противостояние Марса»).

В его поэзии 1940 — 1950;х годов появляется несвойственная ему ранее душевная открытость, пропадает авторское отъединение от предмета разговора. В произведениях московского периода открываются его собственные стремления, впечатления, переживания, порой звучат автобиографические ноты. Философское содержание не покидает его стихотворений; наоборот, оно становится глубже и как бы «приземленное»: художник все более удаляется от естественно-космогонических абстракций и сосредотачивает внимание на живом, земном человеке, с его бедами и радостями, обретениями и потерями, — личности, способной чувствовать, конкретно мыслить, страдать. И теперь все, что происходит в мироздании, автор передает как бы через внутреннее зрение и восприятие этого человека. Гармония же мироздания представляется ему уже не только в освобождении от зла и насилия. Он шире взглянул на проблему: гармония природы — в законах, обуславливающих справедливость, свободу творчества, вдохновение, красоту, любовь. Торжество разума должно сопровождаться наличием человеческой души.

Душа, в понимании «позднего» Заболоцкого, — нематериальная субстанция, совокупность знаний, опыта и стремлений, не подверженных уничтожению временем и невзгодами.

Иначе художник взглянул и на проблему смысла бытия, взаимопроникновения жизни и смерти. Цель жизни не в том, чтобы в ее конце перейти из одного вида материи в другой или микрочастицами разлететься по всей вселенной, став ее строительным запасом. Смысл жизни мыслящего человека в том, чтобы однажды, перестав существовать физически, продолжить жить на Земле в оставленной о себе памяти, в накопленном за многие годы опыте, в духовном наследии, тайно материализованном другими формами природного бытия, — не только путем традиционно понятого продолжения жизни бессмертного духа.

Я не умру, мой друг. Дыханием цветов Себя я в этом мире обнаружу.

Многовековый дуб мою живую душу Корнями обовьет, печален и суров.

В его больших листах я дам приют уму, Я с помощью ветвей свои взлелею мысли, Чтоб над тобой они из тьмы лесов повисли И ты причастен был к сознанью моему.

(«Завещание»).

В произведениях московского периода наряду с проблемой духовности человека Н. А. Заболоцкий поставил проблему человеческой красоты. Этой теме посвящены стихотворения «Некрасивая девочка» (55), «О красоте человеческих лиц» (55), «Портрет» (53). В лицах людей он обнаруживает проявление их характеров, открывает прелесть и очарование портретов Рокотова и Боттичелли.

Есть лица, подобные пышным порталам, Где всюду великое чудится в малом.

Есть лица — подобия жалких лачуг…

Есть лица — подобья ликующих песен.

Из этих, как солнце, сияющих нот Составлена песня небесных высот.

(«О красоте человеческих лиц»).

Лицо прекрасно для поэта в случае, если принадлежит духовно богатой личности. А ценность природы тем выше, чем полезнее и значимее ее действие на внутренний мир людей.

Обостренный интерес к «живой душе», знание того, как душевный склад и судьба отражаются во внешности людей, помогли Н. Заболоцкому создать сюжетные зарисовки, философско-психологические размышления дидактического свойства; «Жена» (48), «Журавли» (48), «Неудачник» (53), «Старая актриса» (56), «Смерть врача» (57) и другие. Они представляют собой портреты с итоговым заключением — плодом вдумчивых наблюдений поэта.