Работа дворянских комитетов по улучшению быта помещичьих крестьян под надзором жандармских штаб-офицеров

История дворянских губернских комитетов начинается со знаменитого рескрипта генерал-губернатору Виленской, Гродненской и Ковенской губерний В. И. Назимову 20 ноября 1857 года. Наименее крепостнически настроенное дворянство этих западных губерний стало «тестовым образцом» для Тайного комитета по крестьянскому вопросу: организация первых дворянских комитетов, регламентация их деятельности и рекомендации министра С. С. Ланского виленскому дворянству повторились в таких же организационных документах для остальных губерний. Предполагалось, что в прочих губерниях благородное сословие само попросит императора открыть у себя подобные комитеты, однако этому процессу явно было необходимо придать импульс сверху. Поэтому второй высочайший рескрипт практически такого же содержания был обращен к санкт-петербуржскому генерал-губернатору П. Н. Игнатьеву уже 5 декабря того же года. Открытие дворянских комитетов в остальных губерниях происходило постепенно в течение следующего полугода в зависимости от активности отдельного губернатора и реальной заинтересованности дворянского общества. К тому же, постепенное открытие комитетов создавало иллюзию того, что помещичье дворянство по собственной инициативе приступило к обсуждению путей решения крестьянского вопроса. Между тем, как мы видим, губернские комитеты находились под неусыпным контролем правительства, которое использовало губернаторов как связующее звено между ним и дворянским обществом.

С первых рескриптов губернаторам МВД дало понять, что именно на них ложится ответственность за результаты работы дворянских комитетов, как и обязанность направлять их деятельность. В прилагавшихся к рескриптам отношениях С. С. Ланской подробнее очерчивает обязанности губернаторов: утверждать членов комитета, избранных дворянами; при необходимости вносить свои замечания на обсуждениях; принимать решение о праве прочих лиц присутствовать на заседаниях комитета и др. Кроме того, губернатор по своему усмотрению назначал в комитет двух членов «из опытных помещиков», что давало ему возможность иметь в комитете дворян, разделявших его позицию по крестьянскому вопросу (которая, кстати, могла не совпадать с позицией МВД). Вдобавок к ним, в комитет мог вводиться специальный представитель от МВД, функции которого не прописывались ни в рескрипте, ни в отношении министра.

О губернских комитетах обязательно докладывали жандармские штаб-офицеры, а частные письма членов комитета родственникам и покровителям в Москву и Петербург подлежали перлюстрации в Третьем отделении. Это свидетельствует о том, что донесения губернаторов о ходе работы комитетов были недостаточными, и правительству был необходим дополнительный информационный канал для получения представления о ситуации в губерниях. Обратимся теперь к тому, что именно составляло интерес верховной власти по отношению к губернским комитетам 1858−1859 гг.

Состав комитетов и «расположение умов».

В первую очередь объектом внимания Третьего отделения было мнение членов комитета относительно освобождения крестьян и то, на какие уступки готовы были пойти помещики, чтобы обеспечить их земельным фондом (или не обеспечить вовсе). На основании просмотренной переписки можно сделать вывод, что большинство во всех поволжских комитетах составляли консервативно настроенные помещики. И даже в нижегородском комитете, дворянство которого было одним из первых, добивавшихся высочайшего разрешения начать официальные обсуждения, либерально мыслящие члены составляли меньшинство (6 против 17, по мнению одного из членов). Это несоответствие объясняется в письме члена комитета Н. Жадовского, очень недовольного непросвещенностью своих коллег. По его словам, в решении просить открыть у себя комитет нижегородское дворянство было сподвигнуто благомыслящей молодежью, «которая увлекла за собой староверов», однако молодежь в комитет не выбрали, а выбрали консервативных помещиков («старый хлам»).

Одним из представителей меньшинства в нижегородском комитете был предводитель Ардатовского уезда А. Н. Карамзин, который в мае 1858 г. писал, что он и его единомышленники (7−9 членов комитета) всерьез собираются удалиться от дел комитета, потеряв надежду влиять на его решения. Он отмечает, что замена открытого голосования тайным «нанесла серьезный удар по намерениям людей благонамеренных». Однако уже до 4 июня открытое голосование было восстановлено.

В воронежской губернии по мнению воронежского уездного предводителя С. Г. Стишинского 2/3 помещиков поддерживали и понимали необходимость освобождения крестьян, хотя это грозило им потерей не менее трети своего состояния. В воронежском комитете сразу рассматривался вариант освобождения с землей (правда, лишь 2 десятины на душу), причем расходы за выкуп земли предлагалось возложить на государство по опыту европейских стран. Однако, подобные их предложения не были удостоены внимания со стороны правительства.

Через материалы перлюстрации, посвященные казанскому комитету, красной нитью проходит мысль о его медленной и неплодотворной работе. Хотя обсуждения начались даже до даты официального открытия заседаний (по поводу исполнения приказа получить сведения по имениям) уже в декабре дворянин А. Б. Безбородов писал, что в комитете ничего не решается, но хотя бы нет больших ссор и партий, как в других губерниях. Из другого письма следует, что сама «рассылка программ о доставлении описаний имений» была плохо организована, а члены комитета не хотели содействовать её ускорению. Относительно того, что в комитете не сложилось «партий», член губернского Правления А. Н. Перцов видел в этом, наоборот, проявление отсталости общественного мнения: «для нас русских это еще так дико, что по большей части мысль принадлежать к какой-нибудь партии кажется предосудительной». Он же свидетельствует, что большинство дворян комитета — люди непросвещенные и видят в реформе только «угрозу карману». Дворянин Л. Трубников подтверждает низкий уровень образованности дворян, пишет, что никто почти не читает литературы по крестьянской реформе. Даже через два года после закрытия комитета его бывший участник Д. Рычков констатировал, что «единственный прогресс в мышлении дворянства» заключался в том, что они «поняли, что эмансипации не избежать». Проблема, впрочем, заключалась не только в закоренелости умов, но и в отсутствии перехода от слов к делу: как было сказано в одном из писем, «поговорить мы готовы, писать — также, благо теперь позволено, а действовать — так никого нет». Таким образом, Казань вполне соответствует общей крепостнической тенденции дворянских комитетов.

Наиболее консервативным был самарский комитет. Несмотря на то, что накануне его открытия губернатор К. К. Грот писал сенатору Я. А. Соловьеву, что «расположение умов довольно хорошо», многие помещики, по его же свидетельству, скрывали свой истинный образ мыслей, который и обнаружился только с началом работы комитета. Из анонимного письма самарского чиновника Губернского правления известно, что самарские помещики не видели необходимости в улучшении крестьянского быта, и стремились решить это дело так, чтобы «наружно оно было решено, и сколь возможно подходило под Манифест, а внутри осталось так». Под стать им был и Губернский предводитель А. Н. Чемодуров. В самой снисходительной характеристике он представлен как «очень добрый человек, но необразованный и недальний, кровный степняк». В личной беседе с автором письма И. Бабкиным (секретарем комитета) он чистосердечно признался, что было бы очень хорошо, если бы «все осталось по старине», но не может идти против воли государя. Сам Бабкин чутко уловил и передал причину этих настроений: «безграмотная лень и безграмотная власть в глуши так отрадны и приятны, а тут трудись, думай, да еще, пожалуй, приноси жертвы».

После открытия комитета в Самаре его члены условно разделились на партии, о чем узнаем из письма приближенного к губернатору помещика Аксакова к отцу. Аксаков выделяет 4 разряда: первые — «молчащие и ничего не понимающие сторонники крепостных начал». Вторые — «поборники Рескрипта», не желавшие уступать крестьянам помещичью собственность, их большинство. Третьи — «ни рыба, ни мясо, но ожесточенные на правительство». И лишь четвертый разряд оценен Аксаковым положительно, к которому относился и он сам, а именно — либерально настроенные помещики, сплотившиеся вокруг кандидата от правительства Ю. Ф. Самарина, который по уровню образования, политическому мышлению и ораторским способностям значительно превосходил прочих местных дворян. Однако, этот разряд составлял меньшинство, что усложняло работу комитета, поскольку только он оправдывал ожидания правительства. Подробнее о «борьбе» за пункты положения речь пойдет в другом разделе.

О тамбовском комитете не известно практически ничего. Головной болью тамбовских помещиков было межевание земель, о котором идет речь во всех трех сохранившихся анонимных письмах. Единственное письмо от 3 июня 1858 года рисует крайне пессимистичную картину собрания Кирсановского уезда: «кроме бестолковости, свойственной всем русским заседаниям, в Кирсанове была еще какая-то мужицкая робость», помещики боялись высказывать свое мнение, если оно у них вообще было, а должным образом разобраться в сложностях крестьянского вопроса просто не желали. Автор верно подметил, что «для заседаний тоже нужна привычка», которой у провинциальных помещиков, очевидно, не было. Автор сообщает также об отсутствии сил, которые могли бы составить либеральную оппозицию, но распространять этот вывод на губернский комитет было бы ошибкой, поэтому примем лишь, что либеральных помещиков в Тамбовском комитете практически не было.

Минимум сведений сохранился и об астраханском комитете. В нем дела обстояли еще более печально, поскольку помещичьего землевладения в этой губернии было на порядок меньше, и в сумме число помещичьих крестьян в ней едва превышало 6000. Весь комитет состоял всего из семи членов (в воронежском, к примеру, было 28), однако они все равно не могли должным образом решить поставленную перед ними задачу и откладывали решение вопросов на новые и новые заседания. При описании комитета, его член В. И. Копытовский использовал эпитеты «жалкий» и «пустоголовый», а само предприятие именовал «переворотом народности в России», что позволяет оценить его позицию по отношению к эмансипации крестьян.

Такими были поволжские дворянские комитеты, по крайней мере такими они существовали в представлении высшей власти, которая опиралась на данные Третьего отделения. Для того, чтобы получить от комитетов ожидаемый правительством результат, необходимо было влиять на их деятельность, направляя в нужное русло или попросту ускоряя работу. Этим, как уже говорилось, занимались губернаторы.

Влияние губернаторов на работу дворянских комитетов Корректировка работы дворянских комитетов могла обуславливаться двумя силами, которые мотивировали губернаторов: первая — это необходимость следования рескрипту и циркулярам, а вторая — это их личная инициатива. Ожидаемо, последняя проявлялась значительно реже первой.

Ярким примером активного проявления инициативы был нижегородский Начальник Губернии А. Н. Муравьев, некогда участник декабристского движения. Он не только способствовал быстрому открытию в своей губернии дворянского комитета, но и представил в апреле 1858-го г. С. С. Ланскому объемное «предположение», в котором содержались его мысли по поводу крестьянского вопроса. Содержание этого проекта выдает в нем человека, искренне желавшего освобождения крестьян на выгодных для обоих сословий условиях. Однако в нем обнаруживается еще одна важная черта: поэтизируя приближающиеся социальные изменения, он не смущается называть два сословия «властителями» и «рабами», а прежние их отношения описывать как «основывавшиеся преимущественно — с одной стороны — насилием, а с другой — невежеством». Министр запретил губернатору представить этот проект в комитет, который медлил с принятием решений, однако подобные выражения в адрес помещиков использовались им и в других выступлениях перед дворянством. Высокопарный слог А. Н. Муравьева не могли оценить «властители», такие обороты речи явно задевали их честь, независимо от их обращения с крестьянами. Однако вдохновленный губернатор не ограничился словами, а на деле восстанавливал справедливость в отношениях двух сословий, причем справедливость — в своем понимании, не санкционированную министерством. В майском письме нижегородский дворянин крайне резко отзывается о работе губернатора: «А. Н. Муравьев — совершенный злодей во всех отношениях. Мы того и ожидаем, что он развернет здесь бунты, чему образцов много уже было. Вся его цель, кажется, клонится к восстановлению крестьян против помещиков: самые несправедливые потворства первым и притеснения другим, почти непрестанные». Несмотря на явное преувеличение антидворянского настроя А. Н. Муравьева, недовольство его деятельностью по правовой защите крестьян еще несколько раз упоминается в письмах других нижегородских дворян.

В начале августа несогласия двух партий в нижегородском комитете достигли высшей точки, и «меньшинство» самоудалилось из комитета, после чего А. Н. Муравьев распорядился о временной приостановке его работы. Скандал усилился еще и тем, что он случился незадолго до приезда монарха, который в августе предпринял путешествие по внутренним губерниям, чтобы, в том числе, проверить работу комитетов и вдохнуть в оба сословия верноподданнические чувства. К тому же, от имени комитета Ланскому была подана записка с жалобой на своего губернатора за публичное оскорбление и укор, будто бы комитет действовал на вред эмансипации. Для разрешения конфликта в Нижний Новгород был послан товарищ министра А. И. Левшин, который докладывал, что обе партии «уклонились от пути долга и вдались в ссоры и личности». Комитет вновь возобновил свою работу и теперь должен был успеть завершить свой проект к 1 октября. Самым активным сторонникам «большинства» был высочайше объявлен строгий выговор. О том, как эта ситуация сказалась на А. Н. Муравьеве, в Третьем отделении по понятным причинам сведений не отложилось: ответ на этот вопрос необходимо искать во внутренних документах МВД.

Решительно действовал и воронежский губернатор Н. П. Синельников, однако он не проявлял собственной инициативы. Член комитета И. И. Шидловский в ноябре 1858 г. отмечал, что губернатор внес целых шесть предложений, в каждой опровергая по крайней мере четыре положения (итого 24 вмешательства), причем объяснял это тем, что дворяне в этих пунктах поступали против рескрипта. Это был хороший ход со стороны губернатора, поскольку, не смея нарушать предписания монарха и не имея возможности опровергнуть мнение губернатора (т.к. в рескрипте содержатся только общие принципы, на которых должна зиждиться реформа), члены комитета вынуждены были изменять текст проекта, а поправки Н. П. Синельникова, таким образом, фактически носили обязательный характер. Стоит правда оговорить, что в замечаниях губернатора отсутствовало пояснение, как именно пункты дворянского положения расходились с Рескриптом, на что ему справедливо указывали члены комитета, после нескольких вмешательств отказавшиеся вносить поправки без указания конкретной причины. Н. П. Синельников ответственно подошёл к контролю работы дворянского комитета. Историк М. Д. Долбилов нашел этому объяснение. Дело в том, что спустя два дня после издания рескрипта Назимову во время личного разговора с ним Александр II дал ему понять, что рассчитывает на него в деле убеждения дворян Воронежской губернии и ускорении работы самого комитета. Такое внушение явно возымело действие.

В случае с воронежским комитетом важную роль сыграла фигура губернского дворянского предводителя, князя И. В. Гагарина. В статье, посвященной его действиям накануне реформы, М. Д. Долбилов описывает его как типичного крепостника, который был недоволен принудительным характером отчуждения некоторых прав помещиков (хотя не выступал против освобождения крестьян). Еще в начале работы комитета князь Гагарин получил строгий выговор С. С. Ланского «за превышение полномочий» — он организовал рассылку своих «мнений» дворянам губернии и пробовал собрать их всех для обсуждений. Неудачной оказалась и его попытка отправить ходатайство Ланскому в обход губернатора: министр просто признал его неуместным. Исследователь точно подметил, что такая реакция правительства оказалась неожиданным разочарованием для предводителя дворянства, поскольку использовать мнение дворянства в качестве «юридической санкции» верховная власть вовсе не собиралась, а основной целью создания дворянских комитетов было получение их одобрения в проведении грядущих реформ. Дальнейшая судьба князя Гагарина будет разобрана в другом разделе работы.

Казанский губернатор П. Ф. Козлянинов в связи с работой дворянского комитета упоминался лишь в одном письме А. П. Перцова, и то без указания на то, чтобы он предпринимал какие-то действия. Дело, безусловно, в том, что во время работы комитета П. Ф. Козлянинов еще не был назначен губернатором, но лишь исполняющим обязанности. Отсутствие его активности можно объяснить в таком случае тем, что из МВД ему еще не поступили указания, которые, скорее всего, были негласно отданы губернаторам относительно склонения мнения дворянского сословия в сторону поддержки отмены крепостного права. Самостоятельно же такую инициативу генерал-майор не проявил по вполне понятным причинам. Похоже, он не оказывал давления на комитет, зато критиковал его положение по завершению заседаний: он отмечал, что такой проект не представлял должного улучшения быта крестьян, затруднял их переход в другие сословия, предоставлял им недостаточный земельный надел и был более выгоден помещикам, в связи с чем присовокупил к нему мнения членов от Правительства В. В. Трубникова и В. М. Молоствова.

В самарском комитете значительно упрощал губернаторскую работу Ю. Ф. Самарин, который всеми силами пробовал сдвинуть недвижимое — добиться компромиссных условий освобождения от противостоящих ему в комитете помещиков. Письма Самарина и его единомышленников в один голос вторят, что самарские помещики очень тяжело шли на уступки, вплоть до того, что для них было откровением, что крестьян требуется освободить, а не просто улучшить их быт, как говорилось в программе МВД, что уж говорить о размерах усадьбы и земельного надела. Ссоры и споры доходили до того, что дело чуть не дошло до дуэли двух членов. Однако и губернатор К. К. Грот, по его собственным словам, не оставался в стороне. 20 октября 1858 г. он сообщал Я. А. Соловьеву, что огромным влиянием на баллотировку предложений Самарина обладал губернский предводитель А. Н. Чемодуров, который, однако, когда к нему обращаются на собрании, «мечет дикие взгляды во все стороны и не знает ни что делать, ни что сказать». По его выражению, он Чемодурова «муштровал», сколько мог, однако лидер крепостников — И. П. Рычков — постоянно сбивал его мысли.

Таким образом, мы видим, что для дворянских комитетов в целом характерно деление на «большинство», которое составляли помещики, искавшие возможность для «формальной» отмены крепостного состояния, оставляя при этом прежний уклад отношений между двумя сословиями, и «меньшинство», которое пыталось составить положения проекта на более выгодных для крестьян условиях. В случае с нижегородским комитетом правительство явно принимает сторону меньшинства: оно получает право представить в дополнении к общему свой «проект меньшинства», в то время как крепостники комитета получили выговор в результате августовского инцидента.

В деле корректировки проектов дворянских комитетов основными факторами, определявшими его сложность, были личностные факторы. От того, находил губернатор поддержку со стороны губернского предводителя (нижегородский вариант) или же, наоборот, сопротивление и стремление к независимому составлению проекта (воронежский вариант), зависел успех работы комитета для правительства. Личностные особенности губернатора также имели значение: если П. Ф. Козлянинов вел себя достаточно пассивно, то А. Н. Муравьев, наоборот, готов был чуть ли не самостоятельно выполнить задачу комитета, наблюдая вялость и нерешительность его членов. Главными помощниками губернаторов в контроле дворянских комитетов были назначаемые им члены, от которых действительно значительно зависел успех предприятия, что доказывает история с привлечением к этой должности Ю. Ф. Самарина.

Что можно сказать о том, какую роль Третье отделение сыграло в период работы дворянских комитетов? Жандармами подробнейшим образом собиралась информация о том, какие настроения и мысли преобладали среди членов комитетов, а также о том, как протекали конфликты между ними и губернаторами, которые по долгу службы неизбежно теряли свою популярность в дворянской среде. Эти сведения уникальны, потому что губернаторские отчеты, единственный альтернативный канал, по которому МВД могло узнавать о ходе работы комитетов, не могли содержать подобную информацию. В частных письмах дворяне выразили свое мнение о коллегах по комитету и о вмешательстве губернатора в их дела, которое не могли себе позволить выразить публично, а значит эти сведения не доходили до губернаторов, не входили в их отчеты. Система жандармского надзора позволила верховной власти более оперативно (по крайней мере для того времени) издавать нужные циркуляры, которые подтверждали корректирующую роль губернаторов и укрепляли их позицию в спорах с комитетами над теми или иными пунктами.