Проблема междисциплинарных методов в контексте интеллектуальных течений и парадигм социальных и гуманитарных наук конца XX-начала XXI века

На рубеже XXXXI вв. историографическим фактом стало значительное продвижение отечественных историков и обществоведов в осмыслении природы современных процессов в сфере методологии исторического познания. Особенно плодотворным с точки зрения интересов приращения исторического знания становится исследование историками-профессионалами перспектив нового методологического синтеза, основанного на творческом освоении теоретических «поворотов» и тенденций в развитии гуманитарных наук, произошедших в последние десятилетия в мировой историографии. Зримым результатом процесса осмысления интеллектуальных «вызовов» современной эпохи стал выход в свет монографий и сборников статей, в которых авторам конкретно-исторических исследований, базирующихся на синтезе новейших концептуальных подходов и достижений историографии, удалось выйти на новый уровень в познании и понимании прошлого.

В работах отечественных авторов рассматривается современная ситуация в развитии гуманитарных наук, обозначаемая, вслед за западной историографией, термином «постмодернизм», дается анализ влияния основных интеллектуальных течений эпохи постмодерна на историческое сознание и историческую науку.

Наступление новой эпохи в гуманитарном познании связывается с разочарованием в идеологии Просвещения с ее стержневой идеей прогресса, утверждением постпросвещенческой научной парадигмы, подвергающей сомнению устоявшиеся стандарты научного знания. Констатируется радикальная инверсия научной картины мира: вместо представления о целостности приходит понимание множественности реального мира, характеризующегося фрагментацией, локализацией, индивидуализацией. Вместо установки на научную универсальность принципиальное отстаивание разнообразных познавательных перспектив и стратегий. На первый план в новой научной парадигме вышли центробежные тенденции, микропроцессы, индивидуальное и уникальное, становление как самодостаточный процесс.

М.Ф. Румянцева отмечает, что причинами кризиса метарассказа (глобальных исторических концепций) и проявлением наступления эпохи постмодернизма в историческом познании являются осознание непреодолимости человеческой субъективности, подрывающее доверие к глобальным историческим построениям, а также отрыв глобальной истории от источниковой базы. Она подчеркивает, что «в ситуации преобладания индивидуально-психологических аспектов функционирования исторического знания меняется смысл репрезентации результатов познавательной деятельности… смысл ее сводится, с одной стороны, к саморефлексии, а с другой к обращению к „Другому“, который может использовать результаты моих размышлений при выстраивании собственной идентичности». Автор задается вопросом: «При каких условиях все же можно сохранить научность передаваемого знания?» и отвечает на него: «Убеждена, что только при экспликации метода», тем самым ставя в качестве ключевого вопрос о выборе адекватных новой эпистемологической ситуации методов анализа источников, «прозрачности», ясности и воспроизводимости метода как способа обеспечения верифицируемости исторического знания в эпоху постмодерна.

В.В. Керов выделяет среди острых проблем, стоящих перед современной исторической наукой, проблему ««объективности'' знания о безвозвратно ушедшем времени», сохраняющую свою актуальность, а также «вопрос о корреляции источниковой информации и социально-исторического контекста», порожденных современной гуманитарной рефлексией. В этих условиях, по мнению исследователя, надо «попытаться использовать имеющиеся в наследии постмодерна «рациональные зерна»». Анализ современной ситуации в сфере теории исторического познания привел к сходному выводу и других российских историков.

Исследователи говорят сегодня об актуальности и востребованности методологического синтеза, которые определяются необходимостью дать ответ на «интеллектуальные вызовы» конца XX начала XXI века. В качестве таких «вызовов», в частности, выделяются «лингвистический», «исторический» и «прагматический» (связываемый с развитием микроистории) повороты, которые рассматриваются как «тренды единого глобального методологического сдвига, связанного со вступлением мировой науки и социальной практики в целом в эпоху постмодерна». Методологический синтез, по мнению автора приведенной цитаты О. Ф. Русаковой, «обнаруживает себя в продуцировании новых „идеальных моделей“, структурирующих одновременно и объект и дискурсный ряд исторического исследования. Такими моделями в последнее время выступают лингвистические топосы, социокультурные репрезентации и саморепрезентации, семиофоры, казусы и cases („кейсы“, или конкретные практические случаи-опыты)».

Л.П. Репина подчеркивает, что главный вызов постмодернизма направлен против представления об исторической реальности объекте исторического познания, который трактуется не как нечто внешнее по отношению к познающему субъекту, а как-то, что конструируется языковой и дискурсивной практикой. Утверждается, что исторический нарратив не является адекватной реконструкцией прошлого, так как историческое повествование носит искусственный, креативный характер, выстраивая неравномерно сохранившиеся, отрывочные и нередко произвольно отобранные сведения источников в последовательный временной ряд. Таким образом, поставлены под сомнение само понятие об исторической реальности, критерии достоверности источника, вера в возможность исторического познания и стремление к объективной истине.

Клио, следующая интеллектуальным течениям мировой историографии последних десятилетий, пережила, в трактовке западных исследователей, «лингвистический», затем «интерпретативный» и «риторический» «повороты». Хотя они и отличались друг от друга, как отмечает Р. Беркхофер, каждый ставил под вопрос точку зрения, лежащую в основании социальных наук: идеал научного позитивизма, строгое отделение объективного от субъективного, факта от ценности, эмпиризма от политической и моральной пропаганды. Каждый из трех «поворотов» подчеркивал значение языка, смысла и интерпретации как центральных феноменов с точки зрения человеческого понимания окружающего мира, а значит, понимания самого человека. Все они утверждали, что методологии, внедренные в процесс овладения научным знанием, не являются универсальными и вневременными, социально и культурно обусловлены, могут быть исторически определены как одна из сфер человеческой деятельности.

Стимулированные постструктурализмом и постмодернизмом, эти вызовы поставили под сомнение возможность исследования истины и основания исторического знания, определявшие дисциплинарные границы: автономность и единство человека как агента и субъекта исторического процесса, стабильность смысловых значений в языке. Была поколеблена дихотомия, лежавшая в основании парадигмы традиционной истории: различие между литературой и наукой, реальностью и ее изображением.

Применение так называемой «большой теории» в гуманитарных науках, как показано в американской историографии, находит наивысшее выражение в недавних тенденциях к «денатурализации», «демистификации», «деконструкции», «дереференциализации» социальной реальности, которые отвергают возможность любого «простого» отделения текста от контекста, а также политики от методологии. Наиболее широко принимаемое направление — «денатурализация» таких феноменов как раса, этничность и пол. Большинство из того, что предыдущие поколения исследователей приписывали эффектам биологии в понимании расовых и этнических различий между людьми, а также половых различий между мужчиной и женщиной, современные исследователи относят к влиянию факторов социальной организации и культуры. Приоритет, отдававшийся естественной природе в дихотомии природа культура, являвшейся основанием трактовки человеческого поведения в указанных выше сферах, был отброшен, и культура стала превосходящим объяснением человеческого поведения.

Сопровождает и усиливает тенденцию денатурализации другая, которая может быть названа демистификацией. Этот подход трактует социальные отношения как систему структурного неравенства. Как методология он служит для исследования связей между неравенством в системе социальных отношений и властью в формировании человеческого поведения, идей и артефактов. В сфере методов это проявилось в замене поиска единственного, единого и зафиксированного смысла текста исследованием множественных соревнующихся значений, воспроизводящих в этом тексте классовые, гендерные и другие конфликты внутри общества.

Другая отчетливая тенденция в современной теории исторической науки — так называемая «деиерархизация» связана с эрозией исследовательских и эстетических разграничений, отделяющих элиту от массовой культуры. Семиотика, структурализм и постструктурализм используют объяснительные модели и методы исследования, устраняющие различия между элитарной и другими формами культуры (в литературе, изобразительном искусстве, музыке). Эта тенденция была усилена «новым историцизмом», который изучает литературные произведения высокой культуры путем сопоставления их текстов с обычными историческими документами с целью показа того, что и то, и другое было частью социального и культурного устройства в данный исторический период. Под эгидой «нового историцизма» каноническая литературная работа стала рассматриваться как вид исторического документа, «циркулирующего» внутри общей культурной системы. Это соединение литературы и нелитературных текстов подрывает прежнюю исследовательскую иерархию, различающую «литературную икону» от земных документов, сливающиеся текст и контекст. Несогласие с критериями, различающими элитарную и массовую, народную культуры основывается на отрицании абстрактных и универсальных принципов и норм в оценке литературы, искусства, музыки, на релятивизации эстетических стандартов в целом.

«Дереференциализм» концептуально ставит под вопрос внелингвистическую реальность также как необходимость в абстрактных категориях. Преобразуя социальную конструкцию значений в культурно обусловленные категории, «дереференциализм» сводит все типы человеческих взаимодействий к формам их обозначения и изображения. Когда он ставит под вопрос реальный статус субъекта и объекта, он также ставит под вопрос природу социальной сущности, конструирующей контекст. Этот подход, таким образом, подрывает возможность исторической реконструкции.

Деконструкция — метод, отрицающий видимое единство текста в пользу его неоднородности и внутренней напряженности. Это достигается путем выявления того, как текст подрывает свое собственное содержание через внутренние противоречия, двусмысленность и подавление противоположностей. Деконструкция в своем основании имеет целью показать истинную природу всех изображений как социально обоснованных дискурсивных конструкций. Последователи Ж. Деррида, отца-основателя деконструкции, поняли его знаменитые слова «нет ничего вне текста», как тот факт, что все должно и может быть интерпретировано текстуально. Хотя фокус метода находится в сфере выявления и итерпретации напряженности в самом тексте, метод также подразумевает, что конфликты внутри текста являются проявлением оппозиционных дискурсов внутри общества. Деконструкция фокусирует внимание на самом тексте в извлечении значений и умаляет ценность контекста в интерпретации текста, что грозит сведением реальности к ее изображениям, а всей истории к ее текстам. Однако, в отличие от ранних авторов, многие современные деконструкционисты рассматривают тексты как продукты социально обусловленных дискурсивных практик.

Таким образом, постструктуралистская теория в своем подчеркивании власти языка в оформлении реальности недооценивает власть социальных, экономических и политических сил в формировании языка как любой другой социальной реальности.

Постмодернизм предлагает текстуализм как ориентацию и метод, начинающиеся с нового определения текста. Его теоретики не принимают письменные, устные и другие коммуникативные артефакты в качестве конкретных феноменологических объектов с фиксированным значением. Более того, они рассматривают такие артефакты как ареалы пересекающихся смысловых систем, получающих различное прочтение и истолкование. Тексты «прочитываются» как системы или структуры значений, вытекающих из семиотического, социального и культурного процессов, конструирующих или текстуализирующих их. Смешивая прошлое и настоящее как текстуализации, текстуализм, в противовес обычной практике исторической дисциплины, объединяет текст и контекст, историю и историографию.

Помимо двух крайних точек зрения, лингвистической и «объективистской», в западной историографии наметилась третья, или средняя, позиция. Она была выражена в ряде выступлений на XVIII Международном конгрессе исторических наук в Монреале (Монреаль, август-сентябрь 1995), в которых авторы констатировали, что признание невозможности прямого восприятия исторической реальности не означает, что ее конструирование может быть произвольным. Эта позиция в исторической науке связывается также с концепцией опыта, не сводимого полностью к дискурсу, с признанием наличия базового контекста человеческих действий. Историки различают три базовых вида контекста, определяющих трактовку взаимоотношений между прошлым и настоящим:

• 1. Сеть взаимоотношений в самом историческом прошлом и человеческом опыте в нем. Существует независимо от его изучения и дает основание всем формам исторического реализма. Используется для реконструкции прошлого на основе свидетельств, оставшихся от него.
• 2. Документальные и иные источники, сохранившиеся от самого исторического прошлого, а также исторические изображения, созданные в документальном жанре и близкие к историческим документам: изданные письма и дневники, воспроизведенные артефакты.
• 3. Интерпретация прошлого как большой структуры исторических форм верований и поведения. Получается в результате синтеза первого и второго контекстов, что позволяет реконструировать контекст исторической действительности.

Стремление выработать «третью» позицию, чуждую крайностей в трактовке языка как самодостаточной системы и в то же время открытую к диалогу и использованию интеллектуальных достижений постмодернизма характерно для современной российской историографии. Так, В. В. Керов обращает внимание на то, что основатели различных направлений постмодернизма Ж. Ф. Лиотар и М. Фуко не отрицали возможность и необходимость выявления связи содержания исторического источника и результатов его анализа с социальным контекстом. М. Ф. Румянцева выдвигает в качестве основания преодоления кризиса метарассказа достижение целостного понимания культуры прошлого путем обращения ко всей совокупности порожденных этой культурой исторических источников. Она отмечает также, что, «сближаясь с художественной литературой по характеру воздействия на читателя, историческое знание должно остаться научным, то есть полученным на основе исторических источников, осмысленным методом и поддающимся воспроизведению и проверке». Л. П. Репина, приветствуя стимулированный постмодернизмом сдвиг от социально-структурной к социально-культурной истории, в то же время указывает на необходимость контроля историка за результатами своей профессиональной деятельности.

Новые подходы к интерпретации культуры, концепция дискурса, порожденные эпохой постмодернизма, способны обогатить арсенал методов исторического исследования, прежде всего в таких его сферах, как изучение интеллектуальной истории, культурной истории, истории ментальностей, повседневности, микроистории.

Развитие и применение концепций и методов социальных наук в историческом исследовании требует постоянного взаимодействия между историками и представителями других дисциплин. Этот процесс может быть только двусторонним, суля выгоды от кооперации обеим сторонам. Неисторические социальные науки по существу являются аналитическими и их достижения связаны в большей степени с реализацией подхода, базирующегося на аналитических процедурах; в историческом исследовании, с другой стороны, наиболее актуальной является проблема синтеза, и процедуры синтеза занимают важнейшее место в арсенале исследовательских методов. Поэтому кооперация между дисциплинами ведет к взаимному обогащению обеих сторон. Отмечающийся рядом авторов в последнее время «исторический поворот» в социальных и гуманитарных науках, делает возможность такого сотрудничества более вероятной. Этот поворот выражается в возрастающем интересе к роли агента исторического процесса во взаимоотношении и взаимодействии с социальными структурами и средой, применении исторического подхода к объяснению природы и функций любого социального института. Историческая социология доминирует в настоящее время в социологии, а исторический подход считается фундаментальным в антропологии и политических науках. В этом же ключе можно рассматривать появление особого направления в социальной психологии — исторической социальной психологии. Знаковой является популярность в среде историков концепций антропологов, в частности, Эванса Притчарда, отстаивавшего исторический подход в антропологии, выступавшего за тесную кооперацию между двумя дисциплинами. Так, он отмечал, что даже те его коллеги, которые не разделяли идеи закономерного исторического развития, «стремились объяснить любые социальные институты с точки зрения их происхождения или в какой-то степени — их предшествующей жизни, что есть характерная черта исторической методологии». «Исторический поворот» в социальном и гуманитарном знании произошел также под воздействием возрождения в последние два десятилетия на новой методологической основе нарратива в исторической науке, продемонстрировавшего важность и плодотворный характер исследования событий и человеческой деятельности во времени.

Междисциплинарное сотрудничество ведет не к изменению целей исторического исследования, а к переориентации его интереса, «фокуса», пересмотру как вопроса о границах возможного, так и исследовательских процедур. Не всякий историк имеет возможность реализовать такой подход на практике, и не каждое историческое исследование может быть выполнено в междисциплинарном ключе. Однако как вопрос общей тенденции в развитии гуманитарного и социального знания междисциплинарная кооперация становится той сферой, знакомство с которой каждого историка все более входит в круг его профессиональных интересов. Особенную значимость это приобретает в тех случаях, когда в смежных дисциплинах используются аналогичные источники и серии документальных данных. Методы их обработки, выработанные в этих дисциплинах, могут быть применены в практике историка, обогащая его исследовательский инструментарий. При этом подходы и методы смежных дисциплин должны применяться в случае появления реальной перспективы приращения исторического знания, сопровождаться проверкой их достоверности и надежности, не предвосхищая выводы исторического исследования. Преимущество детальной разработки вопроса не только в выявлении возможностей анализа конкретных типов документальных и других данных, имеющихся в арсенале смежных дисциплин, но также в том, что она делает необходимым критическое переосмысление фундаментальных проблем природы истории как одной из отраслей гуманитарного знания.

Наряду с признанием перспектив сближения истории и других социальных наук в западной историографии уже в начале 1970;х г. стали появляться критические оценки заимствования историей методов из смежных научных областей. Они включали утверждения, что модели и концепции одной дисциплины не должны применяться в фундаментально иных условиях другой, что поле истории не должно стать объектом экспансии других наук. Задачи новой истории, по мнению представителей школы «Анналов», были не только в том, чтобы уйти от обособленного, узко понимаемого исторического исследования, практиковать его многонаправленность, но и бороться с опасностью превращения истории в что-либо иное, нежели история. Последнее утверждение отражает понимание важности определения специфичности предмета исторической науки в условиях междисциплинарности, а также открывающихся на этой основе перспектив методологического синтеза.

Современный российский исследователь Л. П. Репина ставит задачу «переопределения» предмета исторической науки в условиях новой междисциплинарности: «История выступает как наука комплексная, интегральная и в этой своей целостности имеет дело со всеми явлениями, которые изучаются другими социальными и гуманитарными дисциплинами. Предметная ориентация современной историографии требует конструктивной синтезирующей идеи именно потому, что между ее областями, обладающими большой спецификой, трудно найти что-либо общее, кроме той самой давно или совсем недавно прошедшей, утраченной, недоступной непосредственному наблюдению реальности, о которой мы узнаем только по оставленным ею следам. Будучи неотъемлемой частью гуманитарного знания, история все же остается наукой, наукой об общественном человеке, действующем и изменяющемся в некоем социально-темпоральном пространстве, в том ином, „вчерашнем“ мире, который мы называем „прошлое“ и который некогда был „настоящим“, став исторической реальностью лишь потом в своем „завтра“». Таким образом, именно специфика предмета истории, сама природа исторической дисциплины создают предпосылки междисциплинарного синтеза в изучении человека.

Одна из современных концепций, а именно семиотический подход к анализу культуры, предложенный американским антропологом К. Гирцем на основе метода «плотного описания», приобретает все больше последователей в гуманитарных дисциплинах. Как подчеркивает А. Зорин, антиструктуралистская ориентация его «Интерпретации культур» не просто прозрачна, но ясно постулирована. В своих попытках преодолеть структурализм К. Гирц обращается к категориальному аппарату герменевтики подходу к анализу культуры, использующему понятия «семиотический» и «интерпретативный». Практически одновременная разработка семиотического подхода к анализу культуры в 1970;е гг. на Западе, в трудах К. Гирца, и в российской науке (еще в советский период), в работах Ю. Лотмана и других представителей московскотартусской семиотической школы, несмотря на существенные различия двух научных традиций, была выражением общих тенденций, конвергенции и дивергенции в развитии национальных научных школ. Не менее показательной с точки зрения междисциплинарности является эволюция взглядов Ю. М. Лотмана, одной из последних работ которого была монография «Культура и взрыв», где автор применил теорию синергетики как методологию историко-культурного исследования.

Теория дискурса, сформулированная в трудах основателей и приверженцев различных течений постмодернизма и философской герменевтики Ж.-Ф. Лиотара, М. Фуко, Ф. Анкерсмита, Э. Хирша, П. Рикера, может служить концептуальным основанием дискурсивного метода анализа исторических источников. Так, в соответствии с классическим подходом герменевтики, берущим свое начало еще в идеях Ф. Шлейермахера и развитом в трудах его последователей, в том числе современных авторов, текст-памятник рассматривается как часть, а культура, в которой он функционирует, как целое.

Проблематика исследования отношений исторического текста и контекста, источника и отображаемой реальности нашла широкое отражение в новейшей отечественной историографии. Задача формирования адекватной требованиям времени источниковедческой парадигмы методологии истории как науки о человеке была поставлена О. М. Медушевской. Автор видит в качестве ключевого момента этой парадигмы понятие источника как продукта целенаправленной человеческой деятельности, феномена культуры. «Созданное человеком произведение, отмечает О. М. Медушевская, дает информацию о ее творце, и в этом смысле исторический источник антропологический ориентир гуманитарных наук». А. К. Соколов, определяя пути обновления источниковедения социальной истории в новейшем ее понимании, обращает внимание не только на необходимость привлечения новых источников, но и иное прочтение тех, которые считаются основополагающими, а также изменение способов работы с ними. Он не только подчеркивает особую значимость источников личного происхождения для социальной истории, но и выступает за принципиально иной подход к ним. Источники личного происхождения, по мысли А. К. Соколова, «выступают прежде всего как массовые источники, т. е. такие, которые служат способом социальной идентификации людей и обозначения реально стоявших перед ними проблем. Язык источника приобретает в этом случае особую важность как способ самовыражения человека. Повторяемость и устойчивость речевых практик в источниках может служить основой для более широких обобщений в социальной истории».

Л.П. Репина, как было показано выше, проанализировала сущность подхода постмодернизма к анализу взаимоотношений субъекта и объекта исторического познания. Она отмечает, что наряду с крайностями в трактовки отношений историка, исторического источника и «внеязыковой реальности», со временем на Западе стали все громче звучать голоса, призывающие к взаимопониманию. Историки все чаще высказываются «в пользу так называемой средней позиции, выстроенной вокруг ставшей в настоящее время центральной концепции опыта, несводимого полностью к дискурсу… Они исходят из существования реальности вне дискурса, независимой от наших представлений о ней и воздействующей на эти представления, однако переосмысливают свою практику в свете новых перспектив и признают благотворное влияние „лингвистического поворота“ в истории постольку, поскольку он не доходит до того крайнего предела, за которым история и литература, факт и вымысел становятся неразличимыми и отрицается само понятие исторического знания (пусть и с учетом его специфики)».

Таким образом, необходимость методологического синтеза определяется как недостаточностью прежних моделей исторического объяснения в условиях кризиса метарассказа (исторических метатеорий), так и общими тенденциями сближения гуманитарного и естественнонаучного знания, интеграции подходов социальных наук, наметившимися на рубеже XX XXI вв. Само это сближение, как отмечают И. М. Савельева и А. В. Полетаев, в свою очередь, стало результатом специализации социальных наук на протяжении последнего столетия, сопровождавшейся углублением взаимосвязей; модели и методы одних дисциплин все чаще использовались в других, нередко модифицируя и предмет исследования.