Методологические основы и принципы применения междисциплинарных методов в историко-антропологических исследованиях

Одной из характерных черт развития историографии в XX в. являлся процесс ее глобализации, который проявлялся во все большей взаимосвязи, взаимодействии, взаимопроникновении национальных и региональных научных школ, методологических течений. Другим значимым явлением современной мировой, а в последние годы и отечественной историографии, стала разработка антропологически-ориентированной истории: повышенный интерес к человеку в истории, мотивам его поведения, действий, поступков, представлениям, ментальным нормам и ценностям, повседневному бытию, всем формам жизнедеятельности. Представление о том, что все сферы общественной жизни (экономическая, социальная, политическая), социальные структуры и процессы имеют культурно-историческую обусловленность (реализованное в трудах представителей новой социальной истории на Западе), получает все большее признание российских исследователей. Об этом свидетельствуют материалы научных конференций, проводившихся в нашей стране в последнее десятилетие, направления и результаты научных поисков как в сфере методологии и методов исторического познания, так и в области конкретных разработок тех или иных сюжетов отечественной истории. При этом российские ученые, как правило, опираются на опыт и достижения мировой научной мысли, прежде всего исторической, всей совокупности социальных и гуманитарных наук, пытаясь выработать свой подход к разработке антропологически-ориентированной истории.

Термин «историческая антропология» для обозначения нового направления исследований стал применяться на Западе с начала 1970;х гг. К этому времени стало ясно, что для понимания истинной роли человека в истории, социальных аспектов ментальных проблем недостаточно знания содержания и значения «автоматически» действующих в данной культуре, «безликих» ментальных структур. Была осознана и «недостаточность» психологии как главной дисциплины-партнера для изучения мотивов человеческого поведения в истории, прошлой социальной жизни, механизмов социального взаимодействия. Историческая антропология, таким образом, возникла в результате осознания внутренней потребности исторической науки в обновлении методики и проблематики. Одним из средств такого обновления стало использование достижений смежных социальных наук, прежде всего, социальной и культурной антропологии, а также социологии, лингвистики. Помимо «очеловечивания» исторических трудов историческая антропология как новая парадигма гуманитарного знания характеризовалась признанием альтернативности в истории, множественности форм, в которых протекают важнейшие процессы в различных точках земного шара и отдельных регионах.

Историческая антропология, как отмечал А. Бюргьер, а энциклопедии «Новая историческая наука» в 1978 г., соответствует нынешнему моменту в развитии исторической науки, а не составляет какой-то определенный ее сектор. Тем самым было подчеркнуто ее влияние на определившуюся общую ориентацию исторического знания, характерную для современности. Сюжеты, рассматриваемые исторической антропологией, могут составлять предмет изучения и других отраслей исторической науки. Но историка-антрополога интересует, прежде всего, «человеческий резонанс» исторической эволюции, модели поведения, которые она порождает или изменяет. Еще более широко трактует историческую антропологию Ж. Ле Гофф: «Историческая антропология представляет собой общую глобальную концепцию истории. Она объемлет все достижения «Новой исторической науки», объединяя изучение менталитета, материальной жизни, повседневности вокруг понятия антропологии. Подобную расширительную трактовку исторической антропологии как программы обновления всей исторической науки дает в своих трудах А. Я. Гуревич. М. М. Кром выделяет ряд черт, присущих исторической антропологии во всех ее трактовках. Так, сторонники этого направления единодушны в том, что касается междисциплинарного характера исторической антропологии, плодотворного взаимодействия ее с социальными науками, в первую очередь этнологией. Далее, все они видят важную задачу исторической антропологии в открытии «инаковости» минувших эпох, непохожести их друг на друга и на наше время. Наконец, историческая антропология имеет свою специфику в сфере проблематики: особое внимание историки этого направления уделяют символике повседневной жизни, манере поведения, привычкам, жестам, ритуалам и церемониям.

Как общая ориентация исторического знания «историческая антропология» представляет собой конгломерат не имеющих четких границ, переплетающихся между собой научных направлений, прежде всего истории ментальностей (Франция), «новой культурной истории» (США), микроистории (Италия), истории повседневности (Германия). Микроистория и история повседневности во многом «выросли» из исторической антропологии на основе продуктивной ее критики. Последняя была связана с ростом внимания к особенному и уникальному в истории, во многом «ускользавшими» от взгляда историка-антрополога в 1970;е гг., с протестом против представлений об автоматизме действия исторических тенденций и процессов.

Понимание исторической антропологии в ее современных воплощениях как направлений социальной (социокультурной) истории, для которых характерно изучение и социальных структур, и их восприятия современниками в их взаимодействии и взаимовлиянии, а также использование в качестве инструмента исследования «социального микроскопа» присуще П. Берку, К. Гинзбургу, Дж. Леви, Н. Дэвис, Х. Медику, И. Нарскому. Как отмечает Н. Е. Копосов, в условиях современного кризиса истории микроистория стала одним из основных интеллектуальных течений, с которыми в последние годы связывают надежды на создание новой парадигмы социальных наук. Сам термин «микроистория» впервые появился в 1950;60-е гг. и употреблялся еще Ф. Броделем. В конце 1970;х гг. группа итальянских историков: К. Гинзбург, Дж. Леви и др. сделала этот термин знаменем нового научного направления. Несмотря на то, что программная разработка проекта микроистории была осуществлена в Италии, движение в этом направлении происходило в разных национальных историографиях. К числу наиболее известных работ, написанных в этом жанре, относятся «Сыр и черви» К. Гинзбурга, «Возвращение Мартина Герра» Н. Девис, «Нематериальное наследство» Дж. Леви. Ю. Шлюмбом, М. Кром и Т. Зоколл отмечают, что микроистория стремилась рассматривать людей прошлого как действующих лиц, обладавших собственными целями и стратегиями, выступая против позиций «традиционной» макроориентированной социальной истории, для которой низшие слои оставались «безмолствующими» и представлялись просто анонимной массой. Гинзбург и Пони в 1979 году поставили цель: соединить «неэлитарную перспективу» социальной макроистории со «стремлением к индивидуализации», характерным для биографически-ориентированного исследования элит, и писать «просопографию масс», или, точнее сказать, «маленьких людей», а это можно было осуществить только посредством множества эмпирических штудий.

Для микроистории характерны:

применение крупного масштаба исследования, позволяющего изучить существенные особенности явления, «ускользающие» при макроанализе;

внимание к стратегиям, выбору и интерпретациям «маленьких людей», благодаря которым функционируют общественные институты, происходят исторические изменения или поддерживается традиция;

анализ социального взаимодействия людей в контексте сети социальных отношений, в рамках которых они осуществляют свои «стратегии»;

привлечение всех без исключения доступных источников, относящихся к объекту исследования; особое внимание к номинативным (именным) источникам;

экспериментирование с методами исследования и формой изложения материала при приоритетном использовании микроаналитических процедур.

В начале 1980;х гг. в Западной Германии возникает история повседневности, ставшая к концу этого десятилетия признанным научным направлением. Наибольший вклад в его разработку внес сотрудник Института истории им. Макса Планка в Геттингене Альф Людтке, изучавший с позиций нового направления историю германских рабочих в XIX XX вв. История повседневности как бы заново оценивает значение повседневного личного опыта индивида в формировании его представлений и поведения по сравнению с ролью политических и социальных структур. В соответствии с таким подходом «действующее лицо» истории, человек рассматривается как ее активный субъект. Это противоречит историографической традиции, опирающейся на ту или иную социологизированную схему в изучении прошлого, либо рассматривающей деятельность «великих» людей, и исключающей таким образом повседневность из своего видения. Центральными в анализе повседневности являются жизненные проблемы тех, кто в основном остались безымянными в истории, так называемых «маленьких», «простых», «рядовых» людей. Они составляли в то же время большинство участников исторического процесса, чья социальная практика определяла изменчивость и преемственность в истории. История повседневности позволяет решить одну из фундаментальных методологических проблем, стоящих перед исторической наукой: изучение взаимосвязей между социальными структурами и практикой субъекта. Это, в свою очередь, дает возможность на основе реконструкции этих взаимосвязей выявить «пути, следуя которым, участники исторического процесса становились или могли стать и объектами истории, и в то же время ее субъектами».

Представители школы «Alltagsgeschichte» (Х. Медик, А. Людтке и др.) разработали не только целый ряд сюжетов в рамках данного направления, но и его методологию, источниковедческие подходы. В России в последнее десятилетие были предприняты усилия по освоению данного направления и его реализации в практике конкретно-исторических исследований. Созданный в нашей стране в апреле 2002 г. Научный Совет РАН «Человек в повседневности: прошлое и настоящее» разработал программу и основные направления развертывания масштабных исследований различных сторон человеческого бытия. Члены Совета Ю. А. Поляков и В. Б. Жиромская отмечают, в частности, что проблемы человеческого бытия бесчисленны и многообразны, как неизмеримы и многообразны проявления самой жизни, что требует комплексного подхода к изучению повседневной жизни человека. «Необходим выход на широкий междисциплинарный уровень. В этой сфере должны быть задействованы не только гуманитарные науки, но и естественные, причем и фундаментальные, и прикладные».

Одним из перспективных современных направлений исторических исследований, близких исторической антропологии и испытавших в процессе своего становления ее мощное воздействие является новая интеллектуальная история. Не порывая с историей идей, предметом традиционной интеллектуальной истории, она занимает гораздо более обширное исследовательское пространство и не является направлением, опирающемся на какую-либо одну научную парадигму. В отличие от традиционной интеллектуальной истории, она выступает по сути как культурно-интеллектуальная, изучая не только содержание и формы, но и условия интеллектуальной деятельности, интеллектуальный климат эпохи, рассматривая мыслительные комплексы в их социокультурном контексте. Л. П. Репина отмечает: «Одной из исходных предпосылок современной интеллектуальной истории является осознание неразрывной связи между историей самих идей и идейных комплексов, с одной стороны, и историей условий и форм интеллектуальной деятельности, с другой… „Новая культурная история“ заменяет сложившуюся в историографии 1970;80-х годов бинарную модель культурных форм более сложной и подвижной моделью, отвергает вводящие в заблуждение дихотомии „идеи“ и „чувства“, „рационального“ и „религиозного“, „аналитического“ и „символического“, „интеллектуальной элиты“ и „профанной массы“, а с ними — жесткое противопоставление народной и ученой культуры, производства и потребления, создания и присвоения культурных смыслов и ценностей, подчеркивая активный и продуктивный характер последнего. Таким образом, с точки зрения нового подхода, человеческая субъективность выступает в ее истинной целостности, неразрывно соединяющей категории сознания и категории мышления. Именно в этом варианте культурная и интеллектуальная история — под объединяющим влиянием культурной антропологии, „лингвистического поворота“ и теоретического литературоведения — как бы сливаются воедино. Первая фокусирует внимание на мифах, символах и статичных языках, в которых люди осмысляют свою жизнь или отдельные ее аспекты. Вторая — накладывает на эту основу творческое мышление интеллектуалов, „вышивая“ по канве динамический рисунок».

Л.П.Репина следующим образом характеризует специфику предмета иследования и возможности новой интеллектуальной истории: «представляется наиболее перспективной теоретическая модель „новой культурно-интеллектуальной истории“ с некоторым уточнением, касающимся преимущественного интереса собственно интеллектуальной истории к историческим категориям мышления, интеллектуальной деятельности и продуктам человеческого интеллекта, а также к историческому развитию интеллектуальной сферы (включая ее художественные, гуманитарно-социальные, натуралистические, философские компоненты) в рамках общекультурной парадигмы. В такой интерпретации, в исследовательское поле интеллектуальной истории может быть включен и анализ разнообразного мыслительного инструментария, конкретных способов концептуализации окружающей природы и социума (т.е. субъективности „интеллектуалов“ разных уровней), и изучение всех форм, средств, институтов (формальных и неформальных) интеллектуального общения, а также все усложняющихся взаимоотношений с „внешним“ миром культуры».

Другой методологией антропологически ориентированного исторического исследования является новая социальная история. Она сложилась под влиянием общей тенденции антропологизации научного знания и интеллектуальных течений постмодернизма в последние десятилетия XX в. на основе трансформации традиционной социальной истории. В отличие от последней в центре ее внимания оказались не социальные структуры и процессы, а человек «как элементарная клеточка живого и развивающегося общественного организма». Изменился ракурс рассмотрения общественных процессов: история стала изучаться не «сверху», через восприятие «сильных мира сего» и не через официальный дискурс, воплощающий «язык власти», а как бы «снизу» и «изнутри», начиная с того, как складывалась жизнь обычных людей в то или иное время, какие существовали формы общественного бытия, какая связь была между ними и властными институтами, как исподволь видоизменялось их место и роль в системе общественных связей. Таким образом, существенно изменилась проблематика социальной истории: на первый план вышли социально-культурная практика и социальная мотивация человеческого поведения (взаимоотношения людей и власти в повседневной жизни, отношения между людьми; проблемы семьи, брака, рождения и воспитания детей; взаимоотношения полов, образования, материального благополучия, отдыха и т. д.; общественные учреждения, призванные поддерживать каждодневные основы существования, материальное благополучие, моральное и психическое здоровье общества; проблемы пьянства, преступности, наркомании; символы веры, мифы общественного сознания, ритуалы, разговорная практика, фольклор и т. д.). По мнению Л. П. Репиной историки сегодня, анализируя сложные переплетения экономических, политических, культурных процессов, все чаще ставят перед собой стратегические задачи всеобщей истории. На смену «новой социальной истории» приходит новейшая, ориентированная на комплексный анализ субъективного и объективного, микрои макроструктур в человеческой истории, превращаясь в своей основе в социокультурную в той мере, в какой реализуется ее синтетический потенциал.

В теоретическом отношении новая социальная история опирается на принципы современной философской герменевтики, лингвистики, теории языка и дискурса, т. е. подходы, создающие возможность осуществления методологического синтеза, реализации задач междисциплинарного исследования. Большая роль отводится микроанализу, историческому синтезу на микроуровне общества. В источниковедении новой социальной истории делается акцент на изучении источников личного происхождения, использовании новых источников, требующих специальных приемов и методов изучения, таких, например, как «дискурсивная квантификация», без которой невозможно выяснить «что люди говорят, и что это значит». Большое значение имеют также группы источников, которые отражают непосредственные взаимоотношения людей с государственными и общественными институтами. Среди них письма, обращения, заявления, жалобы, личные и персональные дела, судебно-следственные материалы и прочие документы подобного типа, служащие источниками для построения коллективных биографий (просопографии). Для советского периода особое значение приобретают сводки и донесения о настроениях в обществе, систематически составлявшиеся различными политическими органами, материалы проверок, чисток, контрольных комиссий и т. д., которые давали представление о действительном, а не мнимом состоянии общества.

В последние годы в российской историографии выделилось новое направление междисциплинарных исследований военно-историческая антропология, «призванная не только и не столько к специализации в исследовании войн, сколько к интеграции знания о них, получаемого различными гуманитарными и общественными науками». Говоря о соотношении военно-исторической антропологии с более широкой областью исторической науки исторической антропологией, лидер этого направления Е. С. Сенявская отмечает, что война является специфическим общественным явлением, характеризующим экстремальное состояние общества в противостоянии другим социумам, поэтому требуются специфические подходы и методы его изучения. Е. С. Сенявская ставит перед исследователями задачу изучения того общего и особенного в войнах, что влияет на психологию социума в целом (а не только армии), анализ ценностей, представлений, верований, традиций и обычаев всех социальных категорий в контексте назревания войны, ее хода, завершения и последствий на основе междисциплинарной кооперации истории и военной науки, психологии, социологии.

Таким образом, можно констатировать, что междисциплинарность, являясь неотъемлемым атрибутом исторической антропологии, выступает как характерная черта исторического познания в современную эпоху. Она требует от историков, по справедливому замечанию О. М. Медушевской, выхода на более высокий, метадисциплинарный уровень, т. е. на уровень теории познания, эпистемологии. Общим объектом, на который направлены методы социальных и гуманитарных наук, является культурно-исторически детерминированный человек, который с помощью этих методов может быть наиболее глубоко и разнообразно интерпретирован.

Та или иная методология, как известно, реализуется посредством применения определенных теоретических подходов (в том числе эпистемологических), концептуальных моделей, принципов, методов и техники исторического исследования. Все эти уровни теоретико-методологического и методического оснащения исторического исследования взаимосвязаны и взаимообусловлены. Методологический синтез вовлекает в этот процесс все перечисленные уровни, порождая феномен междисциплинарности.

Историки вырабатывают новые подходы в методологии на базе осмысления основных тенденций в развитии современного научного знания, общенаучных парадигм, оказывающих влияние на развитие теоретических концепций всех отраслей науки. Наиболее ярким воплощением последних является теория синергетики, возникшая в рамках физики и ставшая методологическим основанием междисциплинарных исследований. Как показано в работах Ю. М. Лотмана, Л. И. Бородкина, М. И. Левандовского, А. Ю. Андреева и др., синергетический подход может быть методологической основой исторического исследования, в том числе историко-культурного и историко-антропологического. Теория синергетики позволяет выявить и определить характер развития неустойчивых ситуаций в историческом процессе, влияние случайностей, малых воздействий, которые принципиально невозможно предугадать и прогнозировать, на ход дальнейших событий, развитие ситуации в точке бифуркации. Этот междисциплинарный по своей сути методологический подход связывает выбор альтернатив развития в истории с ролью тех конкретных людей, которые оказались волею судеб в гуще событий в «минуты роковые».

Актуализированными в современной ситуации оказались философско-исторические концепции герменевтики. На научном семинаре «Герменевтика в России», проведенном в сентябре 2001 г. Воронежским межрегиональным институтом общественных наук, было заявлено, что «герменевтика как теория понимания все настойчивее претендует на статус универсальной философской науки». М. Ф. Румянцева видит синтез герменевтики бытия (Гадамер) и герменевтики сознания (Шлейермахер, Дильтей) в качестве эпистемологической основы восстановления органического единства макрои микроподходов в истории. Е. С. Сенявская рассматривает философскую герменевтику как одну из методологических основ военно-исторической антропологии, исследования человека на войне. Обращая внимание на значимость идей Ф. Шлейермахера для развития герменевтики, В. Г. Кузнецов отмечает, что современник Гегеля, один из основателей Берлинского университета, он выдвинул несколько принципов, которые составили содержание современных дискуссий и даже способствовали образованию новых направлений в герменевтике. Так, он предложил принцип «лучшего понимания»: цель герменевтики понять текст и его автора лучше, чем сам автор понимал себя и свое собственное творение. В дальнейшем этот принцип был интерпретирован В Дильтеем, Г.-Г. Гадамером и другими авторами. Кроме того, Ф. Шлейермахер впервые ввел новую интерпретацию принципа герменевтического круга: в соответствии с ней текст-памятник рассматривается как часть, а культура, в которой он функционирует, как целое. Понимать отдельную мысль и произведение в целом можно, исходя из всей совокупности «жизненных отношений» автора текста. К истокам философской герменевтики, ее классическим образцам отечественные исследователи обращаются сегодня в поисках способов интерпретации текстов исторических источников путем воссоздания внутреннего мира их авторов, реконструкции типов поведения и мышления. Метод психологической реконструкции, основанный на интерпретации источников, признан в качестве основы психолого-исторического исследования.

Таким образом, проблема методов исследования становится особо актуальной в современной историографической ситуации в силу ряда обстоятельств:

Расширения дисциплинарных границ исторической науки, выходящей за пределы традиционного исследовательского «поля», многообразие и сложность изучаемых ею историко-культурных процессов и явлений, социальной реальности прошлого;

Смешения граней между различными дисциплинами и применяемыми ими методами;

Воздействия «лингвистического поворота» в развитии гуманитарных наук, показавшего, что исторические источники имеют знаково-символическую природу, суть «зашифрованные описания», которые невозможно «раскодировать» без использования современных методов, прежде всего семиотики и лингвистики;

Сложности самого объекта историко-антропологического исследования наделенного сознанием человека прошлого, «многослойности» любого исторического явления, что требует синтеза методологических подходов целого ряда гуманитарных, социальных и естественных наук, применения основанных на них междисциплинарных методов;

Успехов смежных социальных и гуманитарных дисциплин, достигнутых в XX начале XXI вв. в изучении человеческих обществ и их культур, которые не могут игнорироваться историками, имеющими общий с представителями этих наук объект познания.

Смежные социальные и гуманитарные, а также естественнонаучные дисциплины не только оказывают влияние на способы исторической интерпретации прошлого, внося коррективы в трактовку взаимоотношений объекта и субъекта исторического познания, но и позволяют существенно расширить арсенал его средств, которые представлены прежде всего научными методами.

Основные принципы их применения состоят, на наш взгляд, в следующем:

• · Выбор методологических подходов и методов смежных дисциплин, применяемых в историческом исследовании, должен отвечать требованиям современной интеллектуальной ситуации и новейшей парадигмы знания, складывающейся в начале XXI в.;
• · Указанные концепции, выводы и методы не должны в своей теоретической и эпистемологической основе противоречить друг другу; в то же время они должны позволять рассматривать объект исследования под разным углом зрения, с разных сторон, создавая его «голографическое» видение;
• · В историко-антропологическом исследовании должна использоваться солидная и разнообразная источниковая база, все многообразие источников по изучаемой проблеме;
• · Необходимо соблюдать принцип адекватности характера и типа используемых источников методам их обработки (принцип «изоморфности»);
• · Предпочтительно избегать прямого «перенесения» методов смежных дисциплин в историческое исследование, их концепции и исследовательские технологии должны применяться творчески, подчиняться целям и логике исторического исследования;

Говоря о непротиворечивости теоретических подходов, применяемых историком в рамках одного исследования, мы выступаем за грамотно реализуемый методологический синтез. Очевидно, что позитивизм, неопозитивизм, структурализм, с одной стороны, и герменевтика, постструктурализм и постмодернизм, с другой, в своем предельном выражении противоречат друг другу. В то же время в исторических исследованиях до сих пор используются те методы научной, внешней и внутренней, критики источников, которые были выработаны позитивизмом. Не представляется обоснованным отвергать и достижения семиотического направления в исследовании культуры, возникшего на базе концептуальных подходов неопозитивизма и структурализма в нынешнюю эпоху, когда ставится под сомнение возможность единого (или общезначимого) толкования текста. Если подходить к понятию «противоречивость в подходах» механистически, то его, на первый взгляд, допускали уже представители школы «Анналов», выступая одновременно за диалогизм исторического познания, интерпретацию и использование методов системно-структурного анализа.

Наиболее явно выступает противоречивость, с одной стороны, семиотического подхода к анализу культуры, выработанного структурализмом, и, с другой, интерпретационных моделей ее исследования, базирующихся на достижениях герменевтики (в частности, методологии К. Гирца). Если в рамках первого культура воспринимается как текст (совокупность текстов или сложно построенный текст) и в качестве текста культуры рассматривается только сообщение, имеющее культурную значимость, то второе ставит вопросы о невозможности определения этой значимости без интерпретации всех без исключения проявлений жизнедеятельности того или иного сообщества («плотное» описание в антропологии), а применительно к историческому исследованию без изучения всей совокупности исторических источников, порожденных данной культурой, для понимания и воссоздания ее целостности. Второе особо остро ставит вопрос о необходимости реконструкции культурных значений в понимании самих носителей исследуемой культуры, представителей изучаемого сообщества.

Характерно, что эволюция структуралистского семиотического подхода к исследованию культуры в творчестве одного из наиболее выдающихся его представителей, Ю. М. Лотмана, показывает изменение понимания им текста и его функций в условиях новой эпистемологической ситуации в развитии гуманитарного знания, сложившейся в последнее двадцатилетие XX века. В своих последних работах ученый обосновывал представление об активности и субъективности текста, вступающего во множественные отношения с различными контекстами и порождающего тем самым различные смыслы и толкования. Так, он отмечал: «Такое „перекодирование самого себя“ в соответствии с ситуацией обнажает аналогию между знаковым поведением личности и текста. Таким образом, текст, с одной стороны, уподобляясь культурному макрокосму, становится значительнее самого себя и приобретает черты модели культуры, а с другой, он имеет тенденцию осуществлять самостоятельное поведение, уподобляясь автономной личности (курсив мой О.П.)… Процесс дешифровки текста чрезвычайно усложняется, теряет свой однократный и конечный характер, приближаясь к знакомым нам актам семиотического общения человека с другой автономной личностью». Другим значимым примером непротиворечивого соединения различных методологических подходов, при котором рождается новое качество, является анализируемое нами выше творчество А.С. Лаппо-Данилевского.

Итак, в каждом конкретном случае историк должен ясно определить, исходя из целей своего исследования, какие концепции, термины и методы он заимствует из смежных областей социального и гуманитарного знания. Задача исследователя выбрать те концептуальные основания и базирующиеся на них методы, которые в наибольшей степени соответствуют собственной мировоззренческой ориентации ученого, природе изучаемых феноменов, познавательным задачам и источниковой базе исследования.

Необходимо учитывать специфику исторического познания, включающего не только элементы строго научного анализа, но и такие интерпретации источников, их синтез, в которых «задействованы» интуиция и творческое воображение ученого. Без последних невозможно постижение «чужой одушевленности», создание подлинно значимого исторического труда в той же мере, как и без знания методик и техник историко-антропологического исследования.