Отражение взглядов Чаадаева в работах западников

" [2; 55]. Дальше следует фраза достаточно страшная для многих современных историков русской культуры. Он пишет: «Солунские братья сыграли для России фатальную роль… И что могло бы быть, если бы, как Запад на латинском, мы усвоили христианство на греческом языке?» [2; 55]. В России, по словам Шпета, «русская мысль, оторвавшись от источника, беспомощно барахталась в буквенных сетях „болгарского“ перевода. При общем невежестве его доступность с течением времени не росла, а уменьшалась» [2; 55].

Несмотря на восточную деспотичность Петра Первого, Шпет придавал его реформам важное значение в развитии России, при этом не идеализируя умственные способности императора: «Начавшаяся при Петре европеизация России сказывается в сфере образованности прежде всего тем, что просочившееся уже к нам богословское знание отводится в надлежащее ему русло. Государство, как такое, обращается к науке европейской, светской. Нет ничего при этом удивительного, что сам Петр и его ближайшие помощники ценят науку только по ее утилитарному значению, таково свойство ума малокультурного. Невежество поражается практическими успехами знания; полуобразованность восхваляет науку за ее практические достижения и пропагандирует ее как слугу жизни и человека» [2; 58].

Заслугу Петра Шпет также видит в проведенной им реформе кодификации русского языка. Заметим мимоходом, что прошлые и нынешние иерархи РПЦ до сих пор не могут признать русский язык достойным священных служений на нем, отрезая тем самым от своих служб потенциальную многомиллионную паству. Подобные претензии к русской православной церкви предъявлял и Чаадаев.

Впрочем, Шпета мало волновала проблема недоступности христианских книг. Для него самым существенным вопросом был вопрос усвоения Россией античного наследия. Чаадаев писал, что беда России в принятии христианства «от всеми презираемой Византии». Шпет поправляет Чаадаева: от Византии было бы и неплохо, но беда не в Византии, а в провинциальном языке, на котором не было великой самобытной, тем более — античной культуры. Византия говорила по-гречески, и вся античная философия, весь Гомер, все трагики и комедиографы Древней Греции были бы доступны владеющему этим языком [2; 55−56].

Шпета, как и остальных западников волновала проблема неполноценной европеизации России. Подлинный европеизм кроется для него в античной философии, которую Россия не сумела усвоить и освоить, хотя подступы к этому освоению он находил у Юркевича, Соловьева и др.

Серьезной проблемой для России, мешавшей ее полноценному развитию, Шпет видит в отсутствии, в отличие от Европы, подлинной аристократии. Но для него было важно наличие аристократии духа, аристократии талата: «История объясняет, почему ни в московской, ни в петровской России не стало творческой аристократии, почему Россия вообще прошла свой культурный путь без творчества. Может быть, философия истории и философия русской культуры и здесь найдут первую причину в отказе от античного наследства или в неумении принять его. Ясно — одно: что Россия становилась европейскою с помощью правительства и немецких чиновников, переносивших сюда чужие порядки и потому просвещавших Россию, но не творивших в ней и от ее лица» [2; 70].

Шпет подводит неутешительный итог условий, при которых развивалась философская мысль в России: «Невегласие есть та почва, на которой произрастала русская философия. Не природная тупость русского в философии, <�…> не отсутствие живых творческих сил, как свидетельствует вся русская литература, не недостаток чутья, как доказывает все русское искусство, не неспособность к научному аскетизму и самопожертвованию, как раскрывает нам история русской науки, а исключительно невежество не позволяло русскому духу углубить в себе до всеобщего сознания европейскую философскую рефлексию. Неудивительно, что на такой почве произрастала философия бледная, чахлая, хрупкая. Удивительно, что она все-таки, несмотря ни на что, росла» [2; 73]. Ученый говорит о том, что в России философия развивалась не там, где должна была развиваться: среди журналистики, в литературных кругах, художественных кружках. Это и обрекло ее на убожество. Философствование понималось как утилитарное творчество, оно должно было обязательно «служить» какой-то высшей цели, оказывавшейся на самом деле очередной модой.

Резкую антипатию у Шпета вызывали также разговоры о так называемой «молодости» России, которой постоянно многие были склонны объяснять нашу отсталость: «Разговоры о «молодости» России надоели. В них много лицемерия. Культура новой Европы — христианская; но Россия приняла христианство раньше некоторых народов и стран. И государственное единство России установилось раньше некоторых европейских, а тем более американских государств. Молодость России — отсталость; но не не догнала она, а ее перегнали.

Физически она созрела, но она отстала умственно. И пока она не обратиться к источникам Возрождения, она будет только «просвещаться». Так было до сих пор. И потому утилитаризм, вообще — субъективный факт, здесь становится объективным фактором" [2; 74−75].

По сути, Шпет пишет о возвращении к античному язычеству, чего явно не было у Чаадаева. Философ начала XX в. говорил буквально о необходимости перерождения на иной основе.

Очевиден утопизм многих идей Г. Г. Шпета. Но все же стоит оговориться: философ, не пренебрегая сослагательным наклонением, мечтает о времени, которое все же могло бы быть. Да, ни римского, ни греческого благотворного влияния на Россию не оказывалось. Да, об этом каждый русский западник-интеллектуал может постоянно горевать. Но в этом вопросе стоит исходить из суровых реалий сегодняшнего дня. Надо иметь дело с тем, что в России уже случилось. И трехсотлетнее жестокое и варварское иго, и болгарская письменность вместо древнегреческой это та наша реальность, с которой мы жили, прожили всю свою историю. Из этого и надо исходить как современникам, так и потомкам.

Заключение

Можно соглашаться или не соглашаться с западниками, однако стоит признать оригинальность и яркость многих их мыслей. Их влияние на развитие философии в России несомненно. Стоит также помнит о том, что именно в дискуссии с западниками развивалась славянофильство, представленное в истории русской философской мысли множеством великих имен.

Чаадаев и Шпет — два виднейших представителя направления западников. К сожалению, многим современникам и потомкам они воспринимались и воспринимаются исключительно как хулители России, а их знания считались и продолжают считаться опасными. Однако стоит помнить, что оба философа переживали за судьбу своей Родины, и именно эта боль за отсталость страны руководила ими при написании своих трудов.

Интересен тот факт, что и Чаадаев и Шпет за свои мысли подверглись преследованиям. Граф Уваров, главный автор и пропагандист формулы «православие, самодержавие, народность», не мог допустить критики крепостничества, абсолютной монархии и деятельности русской православной церкви. Подобно идеологам эпохи Николая I, деятели советской эпохи, несмотря на казалось бы существенное различие между ними, применили к Шпету еще более сильные репрессии. Философ, воспринявший и развивавший идей Чаадаева, был арестован и расстрелян в 1937 г. по ложному обвинению.

Шпет, как и Чаадаев, верил в возможность развития подлинной философии в России: «Философское знание как общественное сознание, философская культура, сама чистоая философия как чистое знание и свободное искусство в России — дело будущего» [2; 59].

В силу совершенно иной ситуации в стране, работа Шпета не произвела эффекта, подобного «Философическим письмам» Чаадаева". Если современник А. С. Пушкина, по выражению Шпета «зарядил» свое письмо, а Надеждин (редактор «Телескопа») «им выпалил» [2; 324], то в послереволюционной России работа Шпета обсуждалась лишь в кругах специалистов.

Между Чаадаевым и Шпетом есть еще одна существенная разница. Философ XIX в. не предвидел последствий публикации своих писем и не сознавал значения совершенного им акта. В свою очередь, Шпет, прекрасно понимал ту незначительную для современников, но значимую для развития русской философии, роль «Очерка развития русской философии».

Философия в России, действительно, имела не самую лучшую историю. Такие периоды исторического развития страны, как татаро-монгольское иго, смутное время, церковный раскол, оценивались как западниками, так и славянофилами как трагедии. В XVIII — XX вв. развитие философии было затруднено активным вмешательством власти, активно применявшей репрессии в отношении неугодных. В этой связи можно расценивать выход работ Чаадаева и Шпета как огромную удачу: несмотря на все препятствия, живая свежая мысль пробилась наружу. Многое из сказанного выбранными нами философами до сих пор актуально. Не случайно полемика между сторонниками западного и суверенного путей развития активно ведется и в наши дни.

Использованная литература Чаадаев П. Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Том 1. Москва, изд-во «Наука», 1991. 798 с.

Шпет Г. Г. Очерк развития русской философии. I.- М.: РОССПЭН, 2008. 592 с. (Российские Пропилеи).

Хоружий С.С. О старом и новом. СПб., 2000. С. 167.