Методы сбора информации в журналистики

общенаучные методы познания, модифицируемые в журналистике в соответствии с ее социальными функциями, такими как наблюдение, эксперимент, анализ, синтез, индукция, дедукция, обобщение, аналогия, сравнение и другие.

специально-научные методы, применяемые в журналистике, например — социологический опрос, психологическое наблюдение, статистическое обобщение, экономический анализ и так далее.

междисциплинарные методы, являющие собой синтез научных методов и способов художественного отображения действительности.

конкретная методика и творческий прием, адекватные особенностям данной проблемной ситуации, замыслу произведения и позволяющие добиться максимальной эффективности при воздействии на аудиторию

На сегодняшний день в журналистике используется чаще всего следующие методы познания действительности: проработка документов, беседа, наблюдение, конкретно-прикладные социологические и психологические исследования.

Список литературы

Ананьев Б. Г. О проблемах современного человекознания. М., 1977. 380 с.

Берто Д. Полезность рассказов о жизни для реалистичной и значимой социологии//Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ/Под ред. B. Воронкова, E. Здравомысловой. СПб., 1997. С.14−23.

Биографический метод/Под ред. E. Мещеркиной, B. Семеновой. М.: ИС РАН, 1994. — 216с.

Биографический метод: История. Методология. Практика. М., 1994. — С.24−27

Болтански Л, Тевено Л. Социология критической способности//Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. № 3. С. 66−84.

Буравой М.//Рубеж. 1997. № 10−11.

Вардомацкий А.П. Аксио-биографическая методика // Социологические исследования. 1997. № 7. С.80−84

Веселкова Н. Об этике исследования//Социологические исследования. 2000. № 8. С. 109−114

Голофаст В. Три слоя биографического повествования//Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ/Под ред. В. Воронкова, Е. Здравомысловой. СПб., 1997. С. 23−26.

Иванова Е. О гендерных особенностях памяти//Гендерные исследования. 1999. № 3. С. 242−253.

Козлова Н. Опыт социологического чтения «человеческих документов», или Размышления о значимости методологической рефлексии//Социологические исследования. 2000. № 9. С. 22−32.

Ньюман Л. Анализ качественных данных//Социологические исследования. 1998. № 12.

Ньюман Л. Полевое исследование//Социологические исследования. 1999. № 4.

Пилкингтон Х., Омельченко Е. «Зачем мне врать»? Опыт применения интервью к изучению русскоязычной миграции//Рубеж. 1997. № 10−11.

Романов П. Социальное конструирование статистики занятости//Романов П. Формальные организации и неформальные отношения. Саратов, 2000. С.126−141.

Романов П., Ярская-Смирнова Е. «Делать знакомое неизвестным»: этнографический метод в социологии//Социологический журнал. 1998. № 1−2. С.145−161.

Руус Й. Контекст, аутентичность, референциальность, рефлексивность: назад к основам автобиографии//Биографический метод в изучении постсоциалистических обществ/Под ред. В. Воронкова, Е. Здравомысловой. СПб., 1997. С. 7−14.

Тертычный А. «Что такое биографический метод» //Журналист 2006. С.57

Шанин Т. Методология двойной рефлексивности//Рефлексивное крестьяноведение: десятилетие исследований сельской России. М., 2002. С.69−93.

Hermanns H. Narrative Interview // Handbuch Qualitative Sozialforschung. Munchen, 1991.-С.183

Приложение 1.

Нарративное интервью Мне посчастливилось встречаться с учеными высшей пробы: Шкловским, Проппом, Якобсоном, Тарановским, Лотманом, Пермяковым, Бремоном, Риффатерром, де Маном, Зализняком, Старостиным, Колмогоровым, Гельфандом, Хоффманном, быть сыном Мазеля, работать с Мельчуком и Щегловым. С Михаилом Леоновичем (далее — М.Л.) я был знаком довольно хорошо, хотя и не так коротко, как некоторые другие (которые именно поэтому, боюсь, ничего не напишут).

Он умер в зените успеха — и по масштабам достигнутого, и по уровню признания. Неизлечимо больной, он продолжал работать и, живи дольше, не снизил бы темпа; но по любой человеческой мерке и так сделал достаточно. Памятником этому титаническому труду остаются книги, которые уже давно начали переиздаваться. К ним обращаешься постоянно — они служат фундаментом и укором, толкая к изучению, применению и вообще работе. Неловко требовать большего.

Не пытаясь охватить здесь значение его наследия, я хотел бы рассказать, каким я его знал и чем он был для меня лично. Я позволял себе писать о нем при его жизни, в статьях и виньетках, и мечтал бы, чтобы так было всегда. Увы! Подумать, что мне случилось познакомить его со Старостиным (в автобусе по дороге к Сереже я встретил М.Л.; они оказались соседями, от Старостиных мы позвонили М.Л., он охотно зашел, он вовсе не был нелюдимым), а сегодня нет их обоих!

Повторяю, отношения не были особенно близкими. До эмиграции я у него не бывал, но он регулярно приходил на Метростроевскую (Остоженку) на Семинар по поэтике (1976—1979), а много лет спустя как-то зашел к нам с папой на Маяковскую. Он несколько раз был у меня в Санта-Монике и потом принимал меня в последней своей квартире на Ленинском. В основном же мы виделись у общих друзей и на научных заседаниях (в Москве, в Штатах и снова в Москве), а перезванивались и переписывались, главным образом, по поводу моих работ, которые я отдавал ему на суд и к которым он для пользы науки щедро придирался.

Я храню его письма — мелким убористым почерком и густой, через один интервал, на двух сторонах листа, машинописью (наверное, надо подумать об их публикации). В одном, по поводу работы об Окуджаве и сомнений коллег, заслуживает ли он исследования, — скромная паче гордости мысль, что внимание к второстепенным поэтам окупится, если потомки не забудут нас, третьестепенных литературоведов. В другом, по поводу моих попыток психоанализировать Эйзенштейна, — предупреждение, что тогда от аналогичного подхода не застрахован и его исследователь. В нескольких (электронных и рукописных, в том числе из последней больницы) — заботливые метрические разъяснения, указания подтекстов и семантических ореолов. В связи с моей попыткой заняться 85-м стихотворением Катулла («Odi et amo…») — поощрение к работе, переписанные от руки не-известные мне русские переводы и подсказка термина (ропаллический стих) для замеченного мной удлинения глаголов от начала к концу. (Статью я забросил, и он мне несколько раз напоминал, что доделать надо.) В ответ на возбужденный звонок из Санта-Моники об идее инфинитивной поэзии — удовлетворение, что семантические ореолы распространимы на синтаксис.

Ничего этого уже не будет. Как не будет перед глазами примера уникального трудолюбия, на который я оглядывался в периоды лени и нелюбопытства, говоря себе, вот ты уклоняешься от работы, вспомни М. Л. Стыдно было и невежества, особенно при встречах, хотя сам М.Л. в своей просветительской роли держался с предельным тактом, во весь рост не выпрямлялся и справки давал исчерпывающе детальные, а не по-авгурски загадочные.

Впервые я увидел его полвека назад. Один из, наверное, уже немногих, я помню его высоким, крепко сложенным, даже полноватым, с густыми волосами — рыжевато-каштановыми, расчесанными на пробор. Я был на первом курсе, он, следовательно, на третьем. Познакомился с ним не я, а Юра Щеглов, — кажется, на лекциях С. М. Бонди, которого помню только издали. (Юра говорил, что, когда мел крошился, Бонди с наигранной капризностью требовал принести другой, лучший: «Принесите мне чехословацкий мел!» Дальше Чехословакии тогдашние мечты о хорошей жизни не простирались.)

Кажется, настоящее знакомство началось с того, что однажды в коридоре Иняза я осмелился попросить оттиск статьи о баснях Эзопа (1968) — и вскоре получил его (он надписал: «…с неожиданностью…»). Эту работу я ценю особо, как ранний вклад в теорию инвариантов, причем тематических, и всегда включаю в соответствующие курсы, рядом с пропповской «Морфологией» и якобсоновской «Статуей».

Немного ближе мы сошлись в начале 1970;х, в рамках полуофициального инязовского Семинара по структурной поэтике, основанного Д. М. Сегалом. После его отъезда в Израиль Семинар приютил И. Р. Гальперин (of all people), и там вспоминается доклад Джеймса Бейли на какую-то очень специальную тему (по английскому или немецкому стихосложению), а в прениях — выступление, практически содоклад, М.Л., у которого нашлись собственные, отличные от бейлиевских, подсчеты на том же материале. В силу своей американскости (а отнюдь не контраргументов М.Л.) этот доклад оказался в Инязе последним, после чего Семинар некоторое время просуществовал в Институте русского языка, под эгидой В. Д. Левина, и там последним стал уже мой доклад об окне у Пастернака, в ходе которого М.Л. и Марина Тарлинская что-то громким шепотом обсуждали и подсчитывали — оказалось, сравнительную частоту метонимий и метафор у Пастернака, — чтобы опровергнуть трактовку Якобсоном пастернаковской поэтики как основанной на смежности. Так или иначе, Семинар был из ИРЯ выдворен, В. Д. Левин уехал опять-таки в Израиль, а Семинар, уже на совершенно птичьих правах, перебазировался ко мне домой, где продержался три года (до моего отъезда тоже как бы в Израиль, а в действительности в Штаты), и тогда перебрался к Мелетинским.

Об этом Семинаре уже писалось (в том числе М.Л. и мной), здесь коснусь только археологического (в смысле Фуко) вопроса, почему, с одной стороны, он был гоним, а с другой, не разгромлен. Гонима была как сама полудиссидентская семиотика, так и ее ненадежные представители, норовившие свалить за рубеж. Формулой выживания, особенно на домашних, то есть, в сущности, антиобщественных, началах, было четкое отделение поэтики от политики. По молчаливому уговору стихи разбирались, в том числе полузаконные (Мандельштам, Цветаева), чуждые теории обсуждались, в том числе американские (Якобсон, Риффатерр, Лаферрьер, Каллер), иностранцы приглашались, в том числе буржуазные (Тарановский, Эд Браун), а «Хроника», КГБ, подписанты — не поминались. Но однажды это хрупкое равновесие было нарушено.

Мы собирались вечером, доклад мог длиться и час, и два, и только потом подавался чай с вареньем и кексом (из «Праги», с изюмом, длинный, мы называли его «рыба»). Чаепитие уже началось, когда в дверь позвонили. Это оказался Игорь Мельчук, с портфелем и двумя рюкзаками, — он был рядом и решил что-то занести для нашей завтрашней работы. Мельчука, гениального лингвиста, пламенного диссидента и заклятого врага гуманитарных печек-лавочек, я с Семинаром никак не смешивал. Он понимал, что явился не в свой день, но не пустить его дальше передней было бы некрасиво, и я пригласил его к столу. Его, конечно, все знали, он же, великодушно оставляя в стороне поэтику, с места в карьер заговорил о политике, арестах, Буковском, — не замечая, что все примолкли. Выговорившись и напившись чаю, он поднялся из-за стола с туристским: «Ну что, народы, по домам?!» Я попросил его не разгонять моих гостей, проводил и вернулся в гостиную извиняться. Но «народы» (Ю.И. Левин, Е. М. Мелетинский, Т. М. Николаева, О. С. Седакова, И. М. Семенко, Ю. К. Щеглов и другие) уже оттаивали, и разговор возвращался в безопасную колею, когда раздался заикающийся голос М.Л.: «А кто такой Буковский?» (Сегодня так прозвучало бы: «Кто такой Ходорковский?»)

Это было сказано с безукоризненной наивностью, вполне в образе чудака-ученого не от мира сего, но задним числом может быть прочитано с аналитическим акцентом не на «наивности», а на жизни «в образе». М.Л. не был прост — не оскорбим его памяти этой банальностью.

С легкой руки Пастернака (его слов о Рильке) в наш обиход, в частности, винюсь, мой, вошли слова о том, что нас читают на небе. И не только читают, нам оттуда еще и пишут. Внимание богов лестно, с ними приятно быть накоротке, и мы тем охотнее обожествляем своих корреспондентов. Наши игры понятны. Что касается богов, то ими, по известной формулировке, быть трудно, — потому что дело-то человеческое, слишком человеческое. Особенно когда делается оно в неблагоприятных условиях. Отдать должное этому реальному труду, на мой взгляд, важнее, чем законопатить его в упрощающем коконе легенды.

Секрет «простого» образа М.Л., рассчитанного на выживание и успех в советском, да и в любом человеческом обществе, состоял в «нестрашности». Великий эрудит, знаток мировой (в том числе легендарной античной) культуры и истории, многих языков, статистических методов и, добавлю, человеческой природы (по прочтении «Записей и выписок» в этом не приходится сомневаться) не выглядел угрожающе благодаря своей отрешенно академической внешности, заиканию, предупредительным манерам, да и «неактуальности» занятий — античной древностью и стиховедческими подсчетами. Для филолога-классика работа в ИМЛИ, занятом досье на российских и западных писателей и поддержанием идейно-политической амуниции в боевой готовности на случай выезда членов ЦК в соответствующие страны, была неплохим убежищем: государственные визиты в Древнюю Грецию и Рим оставались редкостью.

Но именно убежищем. Сколь трезво смотрел М.Л. (вместе со своим постоянным собеседником Аверинцевым) на политическую конъюнктуру, хорошо видно из тех же «Записей». И с наступлением новых, более свободных времен он из ИМЛИ ушел. Помню, что я был поражен, услышав об этом от него самого. Он пояснил, что «как античник давно деквалифицировался». Для меня и это прозвучало невероятно, но в общей ретроспективе поддается сегодня осмыслению. С одной стороны, отпала необходимость прятаться — вскоре стало можно публично комментировать Мандельштама, в том числе его гражданскую лирику 1937 года.

С другой, широко открылись непосредственные контакты с Западом, и его роль медиатора между мировой классической филологией и российской культурой потеряла исключительность. В целом, с М.Л. произошло в каком-то смысле то же, что со многими филологами-нерусистами (назову Аверинцева, Либермана, Щеглова), которые, выехав на Запад, с удвоенным вниманием обратились к всегда исподволь занимавшей их русской тематике. На службу этому финальному «обрусению» М.Л., разумеется, поставил и все то, что ранее приобрел в занятиях античностью и переводами.

Не будучи вседержителем, М.Л. не был и кенотически благостным «исусиком» или, ближе к античности, набоковским «сократиком». Даже и «сокращаясь» (из деликатности, по необходимости, иногда с иезуитским самоуничижением), он оставался трезвым, бескомпромиссным, полемически острым носителем выношенной им научной правоты — во многом сродни структурно-позитивистскому пафосу своего поколения. В моем опыте это был как бы еще один Мельчук, но не энтузиастично-конфликтно открытый миру и потому вынужденный эмигрировать, а изощренный, ироничный, житейски мудрый и потому сумевший «через все ваши революции сохраниться» (Зощенко), чтобы стать пророком в своем отечестве.

Он решительно отвергал постструктурализм («критику как самоцель») и при первой же встрече на Западе стал с пристрастием допрашивать меня, каким таким возможным собственным недопониманием я позволяю себе извинять его пагубные притязания. И он же убийственно деконструировал Бахтина, точно указав его место под солнцем 1920;х годов. Помимо претензий на диалог с классиками, в Бахтине его раздражал непрофессионализм античника. Тот же упрек предъявлял он и Ольге Фрейденберг — не забуду страстную демифологизацию ее работ и имиджа (я удивился, потому что был в свое время пленен «Поэтикой сюжета и жанра»), излитую в pendant к моему ахматоборчеству. Он с холодной усмешкой настаивал на запрете «читать в душе у автора» (напоминая мне Мельчука, старательно проводившего границу лингвистики ровно там, где кончались его интересы, и потому, например, оставлявшего за ее пределами прагматику). На моей памяти он сурово оценил нескольких коллег, а в одном случае просто отмахнулся («Что я, докладов X-а, что ли, не слышал?!»). Я внутренне содрогнулся, вспомнив, что он говорил мне в лицо («Собранные в книжку, ваши рассказы проигрывают, потому что недостаточно различны») и что мне передавали («Александр Константинович если решит что-то связать, то не беспокойтесь, свяжет»). Я уж не говорю о его ядовитых неответах «Медведю». Он был согласен нравиться, но не любой ценой.

Он щедро объявил Томашевского зачинателем, а Тарановского завершителем (у Пушкина: Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов) научной теории стиха, сознавая, конечно, что настоящий завершитель — он сам и история поставит все на свое место. Тарановского (наряду с Брюсовым и Б.И. Ярхо) он, насколько понимаю, числил на своем научном небе и много сил вложил в издание его работ в России, но его основоположную статью по теории семантических ореолов (о 5-ст. хорее) с полным пиететом пересмотрел, превзошел и практически отменил (как классический синтез превосходит и отменяет романтические прозрения).

Он проповедовал — и, по-видимому, исповедовал — великую скромность, заботясь не преувеличить возможностей человека вообще и исследователя в частности (об этом много в «Записях»), и своим примером показал, сколь продуктивной может быть такая позиция.

Поистине, Кутузов.

Приложение 2

Лейтмотивное интервью Ким М. Н. Технология создания журналистского произведения. СПб.: Изд-во Михайлова В. А, 2001//Источник:

http://molvar.narod.ru/lib.htm

А. К., корреспондент отдела социально-экономических проблем молодежной газеты

— С какими трудностями Вы столкнулись, оказавшись в газете?

— До прихода в данную редакцию мне казалось, что здесь творят такие асы журналистики, к которым и не подступишься. Но каково было мое удивление, когда один из заместителей главного редактора на моем стажерском направлении написал: «согреть и приютить» и отправил с этой визой в отдел сельской молодежи. Здесь меня, действительно, встретили хорошо, хотя потом я заметил, что люди здесь занятые и возиться им с новичками некогда.

Либо ты заявляешь о себе, либо ты расстаешься с газетой. Первые трудности. Их можно сказать, вначале и не было. Давали задания, а я старался как можно лучше их выполнить. Но когда близко столкнулся с требованиями, предъявлявшимися к материалам, когда познакомился с публикациями коллег, то стал больше понимать, что нахожусь на самом начальном уровне своего профессионального становления.

Поэтому пришлось уделять много времени самообразованию. Взаимоотношения с коллегами наладились сразу, хотя перед многими из них комплексовал. Возможно, и они замечали это, но виду не показывали, а, наоборот, всячески старались поддержать. Например, журналистка Л. после прочтения каждого материала неустанно повторяла: «Саша, освобождайтесь от районного стиля». А как? Объяснить это она не могла, но материалы правила жестко.

Эти «редакторские ножницы» заставляли критичнее относиться к себе, тщательно выписывать каждую фразу, слово. Потом у руководства отдела встал новый редактор. Сразу после назначения он собрал всех корреспондентов отдела и начал давать ценные указания. Редактор хотел, чтобы отдел резко заявил о себе, но изменений к лучшему не произошло. Не столько потому, что мы не хотели хорошо работать, а потому, что от очень жестких требований у сотрудников появилась неуверенность в собственных силах. В то время и я находился в депрессивном состоянии. Материалы, которые буквально «выдавливал» из себя, были скучны и беспомощны.

Поэтому хотел, разуверившись в своих возможностях, перейти в другую газету. Перестал появляться в редакции и как-то «выпал» из-под строгого редакторского ока. До перехода в другую газету решил написать для газеты очерк «Старик и море». Работал над ним в совершенно спокойном состоянии. Когда очерк отметили на летучке, понял, что не все еще в плане творческого роста потеряно. Поэтому и решил остаться в газете.

— Что понравилось, а что не понравилось в деятельности редакционного коллектива?

— В нашей газете работают фанатики своего дела. Их творческий азарт подкупает. Люди здесь не жалеют себя. Трудятся по 15 и более часов в сутки. Не понравилось то, что из-за напряженного ритма работы не имеешь возможности подробно отвечать на интересные письма читателей, не реагируешь порой и на звонки. Отсюда у меня вначале создалось впечатление, что сотрудники высокомерны и даже грубоваты с посетителями. Видимо, и я уже таким становлюсь.

— С какими творческими проблемами сталкиваются сотрудники вашей газеты?

— Наш секретариат постоянно стонет: «портфель пуст». Но по этому ли поводу надо бить в колокола? На мой взгляд, в газете стало все меньше и меньше появляться ярких материалов, потому что многие журналисты, откровенно говоря, занимаются строчкогонством. Все хотят заработать денег. Творческие аспекты деятельности отходят на второй план.

М.М., обозреватель вечерней газеты

— Ваш приход в журналистику был случайностью или закономерностью?

— Наверно, случайностью. После университета у меня были проблемы с трудоустройством. По совету матери пошла в заводскую многотиражку. Потом по воле судьбы оказалась в Москве. Здесь вначале попробовала свое перо в журнале «Крокодил», а затем перешла на штатную работу в «Вечерку».

— С какими проблемами Вы столкнулись, оказавшись в данной редакции?

— Особых трудностей не было. Газетная работа была знакома. В «Вечерке» попыталась поднять проблему маленького человека. В середине 90-х годов в газете действовал наш вымышленный герой. От его имени рассказывали читателям интересные истории из городской жизни. В эту роль не раз «вживалась» и я.

— Вам, видимо, часто приходилось работать в соавторстве с коллегами. Приведите какой-нибудь пример из вашей практики.

— Как-то у меня возникла идея написать материал об одном известном академике-экономисте. Рассказала об этом своей коллеге по отделу. Она мою тему поддержала.

Потом стали думать, через какую сферу многогранной деятельности ученого нам можно будет раскрыть его внутренний мир. Но наши творческие поиски ни к чему не привели, пока однажды не увидели по телевизору передачу о нем. Публичная исповедь ученого вызвала какое-то щемящее чувство. Наши первоначальные представления о пылком герое экономических реформ разлетелись в пух и прах. Перед нами предстал совершенно иной человек. Академик очень по-доброму отозвался о своей супруге.

Данная деталь помогла нам разглядеть этого человека в нужном ракурсе, и у нас сформировался замысел будущего произведения. А далее — дело техники. Все организационные вопросы: назначение времени и места встречи с академиком, сбор различных материалов о нем и многое другое — взяла на себя моя коллега. Большая подготовительная работа позволила нам свободно держаться в беседе с известным человеком. После встречи с ученым нам пришлось осмыслить и переварить множество богатейших фактов из его жизни и на их основе наметить концепцию очерка. Подобная совместная работа помогает не только наладить определенные творческие контакты с коллегой, но лучше узнать его секреты и приемы работы. А это, в свою очередь, очень обогащает твой собственный опыт.

С. Л. корреспондент областной газеты

— С какими трудностями Вы столкнулись, оказавшись в данной редакции?

— В команду газеты попасть было чрезвычайно трудно. И не только потому, что здесь очень тщательно отбирают будущих сотрудников, но и потому, что число желающих, мечтающих работать в этой газете, велико. Поэтому мне пришлось пройти ряд серьезных испытаний, чтобы заслужить право трудиться в данной газете. В основном эти трудности пришлись на период стажировки. В то время приходилось выполнять всю черновую газетную работу: начиная от вычитки свежих полос и кончая регулярными (три раза в неделю) дежурствами по номеру. Конечно, при такой нагрузке времени на творческую работу катастрофически не хватало.

Поэтому приходилось писать по ночам, да и все выходные дни использовать на поездки по области. Сейчас даже не верится, что столько всего пришлось пережить. Но вспоминаю о том времени с удовольствием. Ведь только тогда по-настоящему ощутила вкус к газетной работе, да и опыта набралась, которого так не хватало. Вскоре меня признали и мои будущие коллеги. Кстати, они меня и поддержали при конкурсном отборе в редакцию.

— Что понравилось и что Вам не понравилось в деятельности данного редакционного коллектива?

— Прежде всего понравилось то, что здесь работают молодые, но уже именитые журналисты. Понравилась творческая атмосфера, которая царит в редакции. Самые неожиданные и оригинальные идеи рождаются у нас не на планерках, а во время неформальных бесед. Мне сразу стал симпатичен и наш главный редактор. Демократизм в отношениях с людьми и новаторство в работе — его отличительные черты. Что пришлось не по душе? Видимо, то, что наша газета постепенно стала «желтеть».

— Были ли у Вас проблемы с журналистской специализацией?

— В редакции каждому предоставлено право творить в том направлении, которое ему нравится. Хочешь заняться рок-музыкой — пожалуйста, спортом или культурой — нет проблем, экономикой — думай и дерзай. Словом, у нас в этом вопросе свобода выбора. Лично я занялась социально-экономическими вопросами потому, что увлекалась ими еще в годы учебы в университете. Данная тематика близка мне по духу.

— Как Вы относитесь к срочным редакционным заданиям? — Мне часто приходится писать в номер. Поэтому к выполнению редакционного задания готова всегда. Оперативная работа нравится больше, чем размеренная кабинетная жизнь.

В нашей газете медленные темпы работы просто немыслимы. Редакция постоянно находится в активном творческом поиске. — Бывали ли у Вас конфликты с коллегами? — Раньше, когда только начинала работать в газете, с моими материалами происходили странные метаморфозы.

Сданная в отдел экономики статья выходила в газете под моей фамилией, но в совершенно неузнаваемом виде. При выяснении причин обнаружила, что все мои материалы подвергались беспощадной правке со стороны редактора отдела. Естественно, это очень задевало мое самолюбие. Подобное отношение к авторской рукописи всегда кощунственно, если человек не поставлен в известность о серьезных редакторских поправках. На этой почве у меня в основном и возникали конфликты с коллегами.

Биографический метод: История. Методология и практика. / Под редакцией Е. Мещеркиной, В. Семеновой. М.: Институт социологии РАН, 1994. С. 147

Вардомацкий А.П. Аксио-биографическая методика // Социологические исследования. 1991. № 7. С.80

Здравомыслова Е. Коллективная биография современных российских феминисток // Гендерное измерение социальной и политической активности в переходный период. Центр независимых социальных исследований. СПб., 1996. С. 33−60

Леонтьев. А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1998. — С.65

Психологический словарь. Под ред Зинченко М., 2000. — С.104

Психологический словарь. Под ред Зинченко М., 2000. — С.105

Леонтьев. А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1998. — С.65

Молодежь Германии и России. М.: Социум, 2000

Нежиховская Е.М.К вопросу о формировании мотивов выбора вуза и факультета //Мотивация жизнедеятельности студента. Каунас, 2001. С.14

Мельник Г. С., Тепляшина А. Н. «Основы творческой деятельности журналиста». — СПб.: Питер, 2004. С.8

Там же

Мельник Г. С., Тепляшина А. Н. «Основы творческой деятельности журналиста». — СПб.: Питер, 2004. С.9

Там же С.255

Столяренко Л.Д. «Основы психологии в экзаменационных вопросах и ответах». — Ростов н/Д: Феникс, 2004. — С.308

Рэндалл Д. Универсальный журналист. — СПб, 1999

Мельник Г. С., Тепляшина А. Н. «Основы творческой деятельности журналиста». — СПб.: Питер, 2004. — С.27

Там же — С.27

Лазутина Г. В. Технология и методика журналистского творчества. М., 1988. С. 42

Лазутина Г. В. Технология и методика журналистского творчества. М., 1988. С. 45

Парыгин Б. Д. Анатомия общения. СПб., 1999. С. 28

Парыгин Б. Д. Анатомия общения. СПб., 1999. С. 32

Ньюман Л. Анализ качественных данных//Социологические исследования. 1998. № 12

Ньюман Л. Анализ качественных данных//Социологические исследования. 1998. № 12

Ньюман Л. Анализ качественных данных//Социологические исследования. 1998. № 12

Ананьев Б. Г. О проблемах современного человекознания. М., 1977. — С.310

Логинова Н. А. Жизненный путь человека как проблема психологии // Вопросы психологии. 1985. № 1. С. 103—109

Тертычный А. «Что такое биографический метод» //Журналист 2006. С.57

Там же

Тертычный А. «Что такое биографический метод» //Журналист 2006. С.57

Тертычный А. «Что такое биографический метод» //Журналист 2006. С.57

Тертычный А. «Что такое биографический метод» //Журналист 2006. С.57

См.: Ядов В. А. Стратегия социологического исследования; Пэнто Р., Гравитц М. Методы социальных наук. — М., 1972; Шумилина Т. В. Методы сбора информации в журналистике. — М., 1983

Шумилина Т. В. Методы сбора информации в журналистике. — М., 1983

Аграновский В. А. Кто ищет… М., 1988. С. 464

http://www.filology.ru/60 — Хочунская Л. В. ст. Психология делового общения

Там же