Проблемы интеллигенции в русской публицистике 1909-1912 гг

РЕФЕРАТ по теме:

ПРОБЛЕМЫ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РУССКОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ 1909 — 1912 ГГ.

1. Правые конституционалисты и социальные христиане (веховцы)

Авторы «Вех» не составляли единого идейного направления. С точки зрения идеологической, это была парадигма, основанная на традициях религиозно и националистически ориентированной русской общественной мысли, конкретно-исторические выражения, которой исследователи определяют как раннее и позднее славянофильство, религиозное западничество, почвенничество, новое религиозное сознание (неохристианство), либеральный консерватизм. С точки зрения институциональной это была корпорация, основанная главным образом на личных контактах публицистов, время от времени оформлявшихся в совместном участии в сборниках статей, сотрудничестве в группе журналов. Среди них были христианские социалисты (Бердяев Н.А., Булгаков С.Н.) и правые конституционалисты (Кистяковский Б.А., Струве П. Б., Трубецкой Е. Н., Франк С.Л.) как представители социально-политических идеологий, модернисты как представители эстетического направления в искусстве (Белый А., Гершензон М. О., Иванов В. И., Розанов В.В.). Переписка авторов сборника свидетельствует, что на этапе подготовки сборника ставился вопрос о включении в состав его авторов отдельных представителей неонародничества (Р.В. Иванова-Разумника, А. Г. Горнфельда, Ю.И. Айхенвальда).

М.О. Гершензон категорически отрицал свою принадлежность к славянофильской традиции, подчеркивая, что и социально, и психологически идентифицирует себя с еврейской культурой и интересуется русской литературой, поскольку видит в ней глубокое общечеловеческое начало. О приоритете общечеловеческих ценностей в творчестве гуманитарно ориентированного интеллектуала писал М. О. Гершензон А.Г. Горнфельду 20 января 1910 г.

Различия позиций авторов «Вех» хорошо видны в их рецензиях на вышедшие в этот период авторские сборники статей друг друга. Различия эти касались главным образом способов теоретического обоснования в значительной части сходной социальной программы. Так Н. А. Бердяев отмечал, что у С. Франка недостаточно сильно религиозное обоснование идеи культуры, которой придается самодовлеющее значение; а религия Франка, не являясь конфессионально православной, по существу индивидуалистична и субъективистична. В свою очередь Франк в рецензии на сборник статей В. Иванова определил идеи последнего как «мистическое славянофильское народничество», направленное «против самой воли к культуре и духовному обогащению». Иванов не участвовал в сборнике «Вехи» но, по воспоминаниям участников полемики, имел тесные личные связи с веховцами. Явно направляя свои строки не только против Иванова, но и против С. Булгакова и М. Гершензона, Франк делал вывод, что их идеология «санкционирует нашу подлинную дикость и отсталость». По вопросу о принципиальной допустимости политической революции разногласия между С. Н. Булгаковым и П. Б. Струве проявились в ходе их обмена мнениями в «Московском Еженедельнике» уже в 1910 г. Если Булгаков через ссылку на «идеал христианской религии» пытался обосновать ценность «органичного роста и мирного развития», принципиально отвергая революцию как средство решения социальных проблем, то Струве ставил вопрос о революционных инереволюционных методах в зависимость от религиозности обоснования целей и возможностей текущей политической конъюнктуры.

Тем не менее, большинство авторов «Вех» (за исключением Б. Кистяковского, участвовавшего в сборнике скорее в силу личных, чем идейных связей с его инициаторами) основывались на категориях, традициях, стиле мышления и ценностных установках, характерных для традиции «русской идеи», в целом сходясь в оценке социально-политической ситуации, сложившейся после поражения революции 1905;1907 гг. и последовавшей реакции. В значительной степени поэтому автор настоящего исследования предпочел совместное рассмотрение их позиций.

Одним из краеугольных камней веховской точки зрения на социальное развитие России являлось положение об определяющем, «судьбоносном» значении интеллигенции в развитии русского общества в силу присущей ей интеллектуальной монополии в «полуграмотной стране». Эта концепция была заимствована веховцами у народников и приспособлена к иным оценочным суждениям с иными практическими выводами. Поражение и деструктивный характер движения 1905;1907 гг. авторы сборника связывали с идейно и организационно вдохновлявшей его русской интеллигенцией.

Серьезным недостатком «Вех», на который сразу обратили внимание их критики, и были вынуждены признать их немногочисленные идейные сторонники (прежде всего Е.Н. Трубецкой), было отсутствие четкости определений и единства в осознании рамок того понятия, которое составляло основной объект рассуждений «Вех» — понятия интеллигенции. Е. Н. Трубецкой через три месяца после выхода сборника уточнял это понятие: «Хотя „Вехи“ называются „сборником статей о русской интеллигенции“, однако в действительности предметом их рассуждений служит не вся интеллигенция, а только та, которая активно участвовала в революции 1905 г. и подготовляла ее раньше, — иными словами, — интеллигенция радикальная. Эта критика в действительности относится не к интеллигенту вообще, а к типичному интеллигенту-радикалу» .

Таким образом, говоря о методах характеристики русской интеллигенции веховцами, следует иметь ввиду, что сами они этих методов четко не формулировали, пользуясь ими в значительной степени интуитивно.

Как отмечал Ю. Н. Давыдов, для веховцев «отправным моментом при определении понятия „интеллигенция“ был не столько тип или способ деятельности (интеллектуальный в отличие от физического), сколько отношение к предмету этой деятельности, выражавшееся в способности „жить“ идеями». Потребность в служении идеям социального порядка «социальный идеализм», осознанная к тому времени идеологами русской интеллигенции, составляла существенный признак этого понятия, взятый за основу авторами «Вех» .

Интеллигенция понималась ими как носитель определенного типа сознания («интеллигентщины» — Н. Бердяев), что позволяло им говорить об интеллигенции как о «целостном культурно-историческом феномене». Важнейшими характеристиками этого типа сознания веховцы отмечали «народопоклонничество», «безрелигиозность», «противогосударственность», «космополитизм», политикоцентризм. То есть — тип сознания, характеризующийся отчужденностью («отщепенством» — П. Струве) от выработанных русским обществом традиционных социокультурных норм, переходящей в радикальный разрыв с ними.

С методологической точки зрения подход «Вех» к пониманию русской интеллигенции можно определить как «нравственно-философский» (с вкраплениями социологического порядка)". Как писал Ю. Н. Давыдов, для него характерна «субъективность» понимания, несущая на себе печать недавней «вовлеченности» в события", «внутренней причастности к „объекту“, о котором они свидетельствуют». Веховцы сами принадлежали в прошлом к революционной интеллигенции, участвуя в освободительном движении, имели контакты с руководителями этого движения и с его рядовыми участниками. Ю. Н. Давыдов вел речь о «дистанцированное» авторов сборника по отношению к анализируемым событиям лишь в хронологическом плане. В то же время необходимо отметить определенную дистанцированность в смысле критичности по отношению к традиционному для русской интеллигенции типу сознания, смены характерных для него парадигм. В этом случае сборник «Вехи» следует рассматривать как памятник критического самосознания русской интеллигенции.

Предметом внимания и критики веховцев были не идеологические доктрины, систематически сформулированные и изложенные в текстах теоретиков, а восприятие их на уровне массового интеллигентского сознания (среднего интеллигента).

Попытка веховцев к пониманию социальных действий русской интеллигенции нашла свое выражение в форме «интеллектуального покаяния», «этически ориентированного» анализа ее идейных установок с соотнесением их с представлениями об абсолютной истине и совершенстве. С. Н. Носов, отмечал, что авторы «Вех» мыслят в христианских категориях, часто оперируя ими как категориями мифологического порядка. Принимая во внимание методы подачи своих идей, характер ожидаемого отклика (столь характерные для мыслителей традиции «русской идеи»), можно утверждать, что «Вехи» представляют собой интеллектуализированную проповедь.

С идеологической точки зрения, сборник «Вехи» представлял собой идейную реакцию на революцию 1905;1907 гг. Это была реакция на идеи, в основе которых лежало убеждение в необходимости и желательности насильственного установления социальной справедливости и которые выявили свою социальную опасность в 1905;1907 гг.

Веховцы ни в коей мере не осуждали социальный идеализм и тоталитарность сознания революционной интеллигенции. Такие ее качества, как «жажда целостного мировоззрения», «жажда веры», стремление к «синтезу веры и знания», готовность к самопожертвованию ради установления социальной справедливости («Царства Божьего на земле»), отвращение к «мещанству», веховцы оценивали как чрезвычайно ценные по своим мотивам, но искажаемые ложной направленностью. Ключ к разрешению кризиса русской интеллигенции авторы «Вех» видели в преодолении утопически-радикалистского сознания, приводившего при трансформации в традиционные структуры русской ментальности к социально опасному радикализму, путем восприятия интеллигенцией православной по церковной религии с протестантской структурой и социальной направленностью.

Веховцы видели в религиозной идее фундамент национальной культуры, основы социального и культурного творчества интеллигенции. Они переводили восприятие интеллигенцией социалистических теорий в категории религиозного мышления. Но большинство авторов считало такое подобие чисто внешним, так как нарушалась традиционная для любой религии система ценностей. Фанатизм, идейная нетерпимость, жажда не только самопожертвования, но и признание необходимости жертв со стороны окружающих ради достижения социального идеала выводились из извращенной «религиобразности» революционного сознания. По вопросу о «религиозности русской интеллигенции» С. Булгаков, П. Струве, С. Франк однозначно заявили, что религиозность предполагает признание «абсолютных ценностей» трансцендентального порядка, следовательно, русская интеллигенция «безрелигиозна» не только в теории, но и по типу своего сознания и образа жизни. Сложнее был подход Н. Бердяева, который уже в тот момент склонялся к точке зрения Д. Мережковского, что русская интеллигенция, отвергнув Бога втеории, своей совестью и делами наиболее активно ему служит. Впоследствии, в эмиграции, Н. Бердяев окончательно встал на эту точку зрения.

Другим краеугольным камнем мировоззрения и социального поведения русской интеллигенции авторы «Вех» находили политикоцентризм (ориентированность на политическую борьбу, превращение ее в исходный смысл жизни). Политикоцентизм исходил, по мнению С. Булгакова, П. Струве и С. Франка из идеи французских просветителей XVIII века об изначальной и постоянной готовности людей жить в условиях свободы, реализоваться которой мешает «неразумное» государственное и социально-политическое устройство. К философским основам политикоцентризма веховцы причисляли также теорию об обусловленности сознания и поведения человека окружающими его общественными отношениями.

Авторами «Вех» была предпринята попытка обоснования ценностного подхода к политической жизни с точки зрения подчинения ее ценностям духовного порядка. Задача осмысливалась в превращении политической механики из самоцели в вспомогательное средство, в подчинении ее задачам культурного развития личности. В сборнике было подвергнуто критике традиционное для русской интеллигенции мнение, что позитивное решение социальных проблем определяющим образом зависит от политической механики, изменения властных структур. С другой стороны, за идеей радикальной переориентации интеллигентского сознания с «внешних» на «внутренние» условия человеческого существования скрывалась попытка «переориентации российской интеллигенции, а тем самым всего „освободительного движения“ России с одной традиции на другую, с традиции атеистически-революционной — на нравственно-реформационную» .

Признание культуры самоценностью, важнейшей сферой применения интеллектуального труда, критика политикоцентризма и заявление о необходимости приоритета духовной культуры личности над социально-политической механикой свидетельствуют о принципиально новых акцентах в социальном самосознании русской интеллигенции. Выражалось, однако, это новое самосознание главным образом через социальный морализм. Собственно, это была попытка создать новую социальную мифологию, выражавшую самосознание гуманитарной и творческой интеллигенции.

Проблема взаимоотношений интеллигенции и государственной власти представляла для веховцев особую значимость и освещалась ими главным образом на основе опыта революции 1905;1907 гг.

Для веховцев (за исключением Б. Кистяковского) принципиально важное значение имел вопрос не о правовом (как для либерала) или классовом (как для марксиста) характера государства, а о характере и выполнении им своей религиозной идеи. Полного единодушия в отношении к идее государственности не было. Среди авторов «Вех» были и «мистический анархист» Н. Бердяев, и государственник П. Струве. Но идея секуляризации не разделялась авторами «Вех». Социальная роль интеллигенции, по мнению веховцев, заключалась также в том, чтобы своей деятельностью побуждать государство к выполнению его религиозной идеи. Новый момент осознания русской интеллигенцией своей социальной роли заключался также в идее о том, что интеллигенция не должна полностью связывать себя с судьбой тех или иных властных структур и политических элит; приоритетным для нее является наличие интеллектуальной свободы, достигаемой лишь при сохранении автономного статуса по отношению к властным структурам. Такой подход разграничивал сферы компетенции интеллигенции и политической власти, так или иначе легитимируя последнюю.

При общем враждебном отношении к политическому строю России до 17 октября 1905 года, было стремление в той или иной степени сохранить действующие государственные институты. С одной стороны, государственность виделась С. Булгакову и П. Струве внешним олицетворением могущества нации, выполняемых ею провиденциальных задач. С другой стороны, речь шла о социально-прагматическом моменте консерватизма, обеспечивающем опору на традиции политической культуры, присущей русскому обществу. Такой подход, по мнению веховцев, способен был предохранить общество от социальной дезинтеграции и обеспечить поддержание социокультурного равновесия.

В противогосударственном сознании русской интеллигенции авторы «Вех» видели ключ к пониманию причин поражения освободительного движения и возрождения деспотизма. Свобода без организующей ее религиозной идеи или нового правопорядка, «терроризирование» власти привели, по мнению веховцев, к временному безвластию, развалу и хаосу, которые затем сменились «чрезвычайной охраной и военным положением» .

Авторы «Вех» отмечали заслуги русской интеллигенции, которая своей социально-политической активностью и жертвами, так или иначе, способствовала достижению необходимого для общества минимума гражданской свободы.

Веховцы признавали возможность и необходимость политической революции в случае, если она способствует решению объективно назревших исторических задач, которые по тем или иным причинам оказалась не в состоянии решить существующая государственная власть. Вместе с тем они относились к идее насильственного преобразования социальных отношений, выступая в данном случае за эволюционный путь. Весь вопрос заключался в том, соответствуют ли цели и задачи политической революции обновлению религиозной и государственной идеи.

Для всех веховцев отношение к политической свободе в рамках третьеиюньского режима можно выразить в следующем виде: существующий государственный режим есть безусловное зло, но он, тем не менее, дает минимум возможностей для свободы мысли и творчества, а в политической сфере — для мирного преобразования в направлении конституционализма и большей политической свободы. Веховцы отнюдь не имели ввиду консервацию и освещение патриархальности (за что он упрекали славянофилов 1840—1850-х гг.) и самодержавной государственности.

Важнейшим моментом социального самоопределения интеллигенции было переосмысление характера ее взаимоотношений с народом. Веховцы рассматривали народ в двух измерениях: как нацию (категорию, имеющую сакральное, мистическое значение) и как эмпирический народ (низшие социальные слои населения) с его интересами и инстинктами, которые ни в коей мере нельзя идеализировать. «Вехи» знаменовали собой отрицание народничества как основополагающей характеристики не только революционно — демократической, но и религиозно-националистической традиции русской мысли (славянофилы, Ф. Достоевский, идейные предтечи веховцев, были революционными народниками, верившими в мистическое значение патриархального жизненного уклада, крестьянской общины и русский «народ-богоносец» как в хранителя идеалов православия). Главная беда и вина русской интеллигенции, по мнению веховцев, состояла в том, что она неправильно понимала свою задачу служения народу. Свою ответственность за осуществление общенациональных задач она понимала как чувство долга перед низшими слоями населения, которое должно было удовлетвориться достижением с ним имущественного и культурного равенства. Общенациональные задачи России веховцы ставили выше повседневных, эмпирических потребностей и интересов ее населения.

С одной стороны, веховцы, обвиняя интеллигенцию в разрыве с традициями народного сознания и культуры, призывали к сближению с народом на основе признаваемых им православных ценностей и традиций. С другой стороны, веховцы считали, что со стороны интеллигенции по отношению к народу необходима не культурная тождественность с ним, а социальное и религиозное «воспитание» (П. Струве), приобщающее его к более высокой культуре за счет более органического развития уже имеющихся традиций, выработанных православием. Социальное «воспитание» включало в себя выработку культурных навыков профессиональной организации трудовой деятельности, в отстаивании социальных интересов через профессионально-корпоративные организации, политические партии (на последнем особенно подробно останавливался А. Изгоев.).

В разрушительном характере взаимодействия интеллигенции и народных масс авторы сборника видели основной смысл и урок революции 1905;1907 гг. Здесь революционно-утопическое сознание особенно явно продемонстрировало свою ограниченность и социальную опасность. Веховцы заметили, что народвоспринимает революционно-атеистическую пропаганду неадекватно расчетам пропагандистов, улавливая в ней, прежде всего деструктивное начало.

2. Консерваторы-охранители

К консерваторам-охранителям мы относим публицистов, придерживавшихся позиций официальной православной церкви и правительственной бюрократии (умеренное течение), либо критиковавших государственную власть с позиций патриархальности и антисемитизма (черносотенное течение). Принципиальные отличия охранительного консерватизма от консерватизма либерального нам видятся следующими. В области политической — приверженность первого неограниченному самодержавию, в то время как последний мог оправдывать существование авторитарного режима лишь временными чрезвычайными обстоятельствами, принципиально выступая за либеральные формы политической власти. В области религиозной — свободная или критическая религиозность либерального консерватизма в противоположность официозной религиозности охранительного консерватизма. С социальной точки зрения охранительный консерватизм, допуская технические новации, был принципиальным противником модернизации общественных отношений. Идеологи либерального консерватизма исходили из того, что буржуазная модернизация общественных отношений так же неизбежна, как и техническая модернизация (индустриализация) России. Отсюда возникали их различия в отношении к интеллигенции, коллективному олицетворению модернизирующих тенденций. Консерваторы-охранители четко и сознательно отделяли себя от интеллигенции.

Поддержавшие «Вехи» консерваторы-охранители, в большинстве своем приветствуя выход сборника как позитивный факт общественной жизни, не разделяли политических взглядов веховцев и протестантскую ориентированность их религиозности. Однако, они предпочитали не акцентировать на этом внимания. Тон статей консерваторов-охранителей, поддержавших «Вехи», отличался умилительным высокомерием. Их общее мнение — «Вехи» лишь повторили то, что всегда говорили правые, и то, не полностью встав на точку зрения последних.

Публицист газеты «Новое время» А. А. Столыпин (брат премьер-министра П.А. Столыпина) считал основной идеей «Вех» призыв к интеллигенции переместить сферу приложения своих сил с политической борьбы на культурное творчество. И. Фудель, констатируя культурный разрыв интеллигенции и народа, выражал сомнение по поводу общественной значимости идей авторов «Вех». «Быть может, свое собственное переживание они обманчиво приняли запереживание всей интеллигентской массы?» — писал он.

Архиеп. А. Волынский (А. Храповицкий) направил авторам «Вех» открытое письмо, насыщенное приветствиями и похвалами в их адрес. Для него, как и для других консерваторов-охранителей, веховцы представляли ценность как «провозвестники общественного возрождения из другого лагеря». Это приветствие, оказавшее дурную услугу авторам «Вех», широко использовалось их критиками как аргумент для доказательства тезиса о совпадении основных позиций «Вех» и консерваторов-охранителей.

Различия в позициях веховцев и консерваторов-охранителей выявили наиболее проницательные из последних. Так, И. Айвазов упрекал веховцев за «внецерковность» их религиозных исканий. На протестантистскую ориентированность религиозных идей веховцев указал также автор под псевдонимом Rum-vum в органе «Союза Русского Народа» «Русское Знамя»: «Похоже, по-видимому, что наша — так называемая передовая интеллигенция (с кокардою и без кокарды), стремясь отделить церковь от государства и исходя из деистического и пантеистического мировоззрений, намеревается, — путем обсуждения предметов веры и церковного управления, реформировать, рано или поздно, Православную церковь в духе пресвитерианства». Л. Волков видел в повороте части интеллигенции от «космополитизма» к религиозным и националистическим чувствам новый метод, новую попытку подорвать веру русского народа. Новая религия, — считал Волков, создается с целью ослабить связи народа с христианством и заменить «здоровый русский патриотизм» интеллигентским новоиспеченным национализмом. С помощью «Вех», по мнению Волкова, интеллигенция лишь нашла новую форму своей пропаганды, в то время как цели ее остались прежними.

Достаточно проницательно с охранительной точки зрения разглядел направленность «Вех» умеренный консерватор славянофильского толка И.Залетный. Имея противоположные исходные позиции, он пришел почти к тем же выводам, что и марксисты. «Вехи» им были оценены как «глубоко буржуазно-кадетский сборник,… очень старательно прикрытый религиозно-философским гримом». В решительном разрыве кадетства с историческими традициями радикальной русской интеллигенции И. Залетный увидел реальную опасность для разделявшегося им патриархального славянофильства.

Наиболее непримиримо встретил появление «Вех» Д. Булатович, опубликовавший в официальном органе «Союза русского народа» «Русское знамя» целую серию статей, посвященных «Вехам». «Далеко не о раскаянии интеллигенции свидетельствует появление „Вех“ , — писал Д. Булатович, — а о безграничной приспособляемости нашей интеллигенции, не имеющей ничего заветного за душой». Неприязнь консерваторов-охранителей к интеллигенции, взгляд на нее как на абсолютно чужеродное тело, играющее исключительно деструктивную роль, были предельно четко выражены Д. Булатовичем: «Мы не можем, тоже не обинуясь, прибавить, что если бы вся интеллигенция сию минуту испарилась, Россия только выиграла бы во всех отношениях». Наиболее существенным аргументом для отрицательного отношения к «Вехам» для Булатовича являлся тот факт, что среди авторов сборника трое (М. Гершензон, А. Изгоев и С. Франк) были лицами еврейской национальности. Воинствующий антисемитизм пронизывал все статьи Булатовича и определял их основные положения. Соглашаясь с С. Булгаковым в том, что «легион бесов вошел в гигантское тело России и сотрясает его в конвульсиях», Булатович добавлял, что имя этого легиона — «жид» .

На неотрефлектированное отношение консерваторов-охранителей к интеллигенции проливает свет листовка «Смиренное моление христолюбивым жителям стольного Петрограда», написанная на старославянском языке депутатом 3-й Государственной Думы В. А. Образцовым по поводу постройки Народного дома в г. Екатеринославле на средства, собранные местным «Союзом русского народа». В сознании автора «интеллигенты» и «жиды» — не одно и то же. «Интеллигенты» изначально были частью русского народа, но по своему «скудоумию», они находятся под воздействием пропаганды «жидов», закоренелых врагов русского народа и организаторов «крамолы». В более отрефлектированном виде эти идеи были выражены в переизданных в 1910 г. статьях покойного редактора «Московских Ведомостей» В. А. Грингмута, относившихся к периоду 1904;1907 гг.

Другим откликом из консервативно-охранительных «низов» является письмо в редакцию официального органа «Союза русского народа» «Русское Знамя» студента Горного института. Автор этого письма-доноса на деятельность Академии Наук по популяризации учения Ч. Дарвина разделил понятия «интеллигенция» и «псевдоинтеллигенция». Он также мимоходом упомянул о «Вехах» как о книге «очень полезной в религиозном отношении, да и во всех других отношениях», написанной «лучшими, озаренными религиозным светом людьми из той же интеллигенции».

Полемика обнажила две тенденции в развитии консервативно-охранительной мысли: тенденция к диалогу с наиболее близким идейным направлением (представлена А. Столыпиным, А. Храповицким (архиеп. Волынским), И. Фуделем), с другой стороны, тенденция к герметизации, обскурантизму по отношению ко всяким модернизирующим процессам (представлена И. Айвазовым, Д. Булатовичем, Л. Волковым). Следует отметить, что антисемитское черносотенное ответвление русской консервативно-охранительной мысли в рассматриваемый период по большей части находилось на уровне идеологических представлений, а не систематизированной и последовательно разработанной идеологии. В то же время, умеренное направление пыталось либо в лице отдельных представителей приспособиться к модернизирующим тенденциям, либо, по крайней мере, философски обосновать свои позиции и не отказываться от диалога с представителями социально-религиозного и право-конституционалистского направлений.

Последовательная попытка подведения теоретических основ под консервативные позиции в рамках рассматриваемой полемики была предпринята К. М. Милорадович. Интеллигенция, по мнению Милорадович, в России является и «образованным классом», и негативистским классом социально и политически. В этом, по ее мнению, и состоит специфика положения «образованного класса» в России. Приняв за основу положение, что «знание» народу может принести только интеллигенция, она последовательно проговорила вслед за С. Н. Булгаковым основную дилемму консервативной мысли в отношении к интеллигенции: «или народ должен оставаться в невежестве, и мы должны покровительствовать его невежеству, или мы должны примириться с тем, что он получит просвещение в форме разрушения путем здравого рассудка всех его культурных ценностей». Самый ценный момент идей «Вех» Милорадович видела в возвращении части интеллигенции к «старым и вечным» культурным ценностям: «творчество, наука как знание ради знания, искусство ради искусства, определенная конкретная религия, национальная государственность и, личная нравственность и даже семейная традиция». К. Милорадович, в значительной степени разделяя «культуроцентризм» социальной философии С. Франка, в отличие от него и других представителей социально-религиозной мысли, настаивала на противоположности воли к свободе и воли к культуре. Если свобода, по ее мнению, основана на индивидуалистической вседозволенности, то культура основана на служении сверхличным ценностям, которые ценны изначально, сами по себе. Она «вяжет», а не освобождает, и в этом есть ценность консерватизма.

Идейные переклички и текстуальные заимствования из К. М. Милорадович мы находим в публикациях Н. Смоленского и автора под псевдонимом Б. Н-в, опубликованных в неофициальном религиозном журнале «Отдых Христианина» и не попавших не только в научный оборот, но и в поле зрения составителей библиографических указателей. В отличие от Милорадович и консерваторов-охранителей авторы этих публикаций не сводили всю русскую интеллигенцию к оппозиционно настроенной ее группе, хотя и признавали, что именно «эта группа давала тон всему остальному развитому и мыслящему населению России». Приветствуя «Вехи» как симптом перехода части интеллигенции к «творческому» религиозно ориентированному консерватизму, эти публикации оптимистично оценивали перспективы наметившейся тенденции. В журнале «Отдых Христианина» проводилась мысль, что именно интеллигенция, проникшись религиозно ориентированной трудовой этикой, способна «окультурить» и модернизировать русское общество. Анонимный автор «Церковного Вестника», задаваясь вопросом, «как привести к церкви интеллигенцию», основную причину неприятия интеллигенцией традиционной религии видел в разрыве между словом и делом у представителей официальной Церкви. «Сама интеллигенция, например, — отмечал автор, — гораздо энергичнее работает на поприще разных благотворительных начинаний, чем церковное общество». Выход автор видел в усилении социальной активности клира и осуществлению «церковного учения» и «добра» в жизни. Четко проводилось различие между «обрядным» и «сознательным» усвоением христианства, повышенное внимание придавалось личностному аспекту религиозности. В качестве образцов и положительных деятелей будущей эпохи Н. Смоленский приводил вслед за П. Струве и М. Гершензоном писателя А. И. Эртеля, ставшего управляющим имением, и героя пьесы А. Чехова «Вишневый сад» купца Лопахина: «Лопахин еще тяжело думает, но под его не вполне культурной внешностью скрывается способность тонко и глубоко чувствовать». Позиция журналов «Отдых Христианина» и «Церковный Вестник» в полемике об интеллигенции говорит нам, о том, что даже в церковно-православной среде консервативное охранительство подвергалось эрозии, и развитие получало стремление сочетать православную обрядность с модернизированным социальным содержанием. Выражалось также стремление к диалогу и встречному движению с теми слоями образованного общества, которые признавали значимость религиозной проблемы и по крайней мере номинально не порывали с православием.

3. Левые конституционалисты

Предметом наиболее острой критики веховцев был менталитет среднего русского радикала. Однако аудиторией, со стороны которой веховцы могли рассчитывать на наибольшее сочувствие и поддержку, являлась именно «либеральная» (политически умеренная) интеллигенция, идеологией которой являлся конституционализм. Однако в этой среде позитивные оценки «Вех» были чрезвычайной редкостью. В целом в конституционалистском лагере «Вехи» встретили неодобрительные отклики и высокопрофессиональную критику. Критические отклики на «Вехи» в лагере левых конституционалистов были в значительной степени определены негативной оценкой их как факта общественной жизни. Так, П. Милюков считал, что веховцы, хотя и не встали полностью на позиции ультраправых охранительных сил, тем не менее, сблизились с ними во многих отношениях и стоят на пути дальнейшего сближения. Уважительно отзываясь о личных качествах авторов «Вех» (Изгоев, Гершензон, Булгаков), редактор газеты «Речь» И. В. Гессен оценивал их сборник как односторонний и несвоевременный, хотя и не считал мировоззрение интеллигенции непогрешимым.

Интересные свидетельства о том, что в левоконституционалистских кругах выступления Струве были восприняты как защита пресловутого «Нового Времени» и черносотенства, оставила в своих дневниках член ЦК кадетской партии А. В. Тыркова, выступившая в провинциальной печати с мягкой критикой «Вех» под псевдонимом А. Вергежский. Она отметила, что наиболее подозрительное отношение Струве вызвал со стороны кадетов еврейского происхождения. В отличие от них Тыркова не подвергала сомнению благородство и порядочность авторов «Вех».

Ошибка «Вех», по мнению Е. де-Роберти (разделявшемуся многими левыми конституционалистами), состоит в том, что они поставили в вину русской интеллигенции то, что «могло бы быть поставлено на счет разве только небольшой группы очень уж правоверных и прямолинейных марксистов». Ему вторил и А. А. Дживелегов: «Вехи» произвольно сужают понятие «интеллигенция» до интеллигенции кружковой или революционной". Коренная же ошибка авторов «Вех», по мнению Е. де-Роберти, состоит в «обыденности» их способов постановки и решения вопросов.

В задаче критики революционной, «кружковой» традиции веховцы и левые конституционалисты были едины. Однако последние были в той или иной степени неудовлетворенны тем, как эта задача была веховцами выполнена. «Я, — писал СВ. Лурье, — почти всецело принимаю их практическую программу, и чем больше я дорожу ею, тем решительнее должен отвергнуть ее теоретическое обоснование». А. А. Кизеветтер также считал ошибочными рецепты, данные веховцами русской интеллигенции.

Наличие значительных точек соприкосновения между умеренными сторонниками и критиками «Вех» продемонстрировала также переписка Е. Н. Трубецкого, симпатизировавшего авторам «Вех», и соредактора антивеховского «Вестника Европы» И. В. Жилкина. Трубецкой приветствовал статью Жилкина «Две интеллигенции» в антивеховском журнале «Запросы Жизни» и предлагал ему сотрудничество на страницах издаваемого им журнала «Московский Еженедельник». Жилкин с благодарностью принял приглашение, отметив, что к «Московскому Еженедельнику» давно относится «с уважением и сочувствием».

Существенный упрек веховцам со стороны левых конституционалистов касался неоправданности терминологии первых. Их разногласия начались с определения самого объекта критики — понятия «интеллигенция» .

Левые конституционалисты достаточно широко толковали понятие «интеллигенция»: для них она охватывала либо все образованное общество, либо его социально и интеллектуально активную часть, транслировавшую создаваемые ею ценности в остальную часть образованного общества. В последнем смысле понимал интеллигенцию П. Милюков. Д. Овсянико-Куликовский сужал понятие «образованное общество» до научной и творческой интеллигенции, которая «активно или пассивно принимает участие в умственной жизни страны» .

Однако интеллигенцию, понимаемую в широком смысле, левые конституционалисты наделяли определенными этическими или идеологическими характеристиками. Так, по мнению П. Боборыкина, приписавшего себе введение в широкий оборот в 1860-е годы термина «интеллигенция», она «состояла и состоит из людей высшей умственной и этической культуры, принадлежащих к разным лагерям, партиям и направлениям.

По мысли автора (С.-Петербургский присяжный поверенный И. Наводничанский) присланной в редакцию газеты «Речь» статьи «Интеллигенция и сволочь» (осталась неопубликованной), понятие «интеллигенция» выражает «единение умственных и нравственных сил данного народа», и как бы ни низка была эта интеллигенция умственно и нравственно, есть что-то неизмеримо ниже и хуже нее.

Большинство левых конституционалистов так же, как и неонародники, выводили из идеи «внесословности», нравственного благородства и отсутствия социальной и политической «корысти» ведущую роль интеллигенции в освободительном движении и социальном развитии России. Е. де-Роберти один из немногих левых конституционалистов обратил внимание на то, что русская интеллигенция давно уже распалась на множество враждующих друг с другом и редко понимающих друг друга лагерей.

Левые конституционалисты отрицали самобытность характера русской интеллигенции, хотя и не отрицали наличия некоторых черт ее своеобразия, объяснявшихся историческими условиями. Постоянно проводя параллели с Западной Европой, они делали вывод, что русская интеллигенция решает те же социальные задачи) идейная борьба идет в том же направлении, по которомушло развитие интеллигенции на Западе; все дело лишь в отставании России по фазе развития, но не в типологических особенностях этого развития.

Согласившись с такими характеристиками русской интеллигенции, как «народопоклонство», «отщепенство», политикоцентризм, потребность в служении социальным идеям, левые конституционалисты стремились объяснить их с точки зрения определенных социально-исторических условий.

П. Милюков в сборнике «Интеллигенция в России», наиболее полно и убедительно отразившем позиции левого российского конституционализма, определил суть веховской критики интеллигенции так: «По мнению авторов „Вех“, русская интеллигенция оказалась отлученной от национального общения вследствие трех своих основных свойств, тройного „отщепенства“. Она безрелигиозна, антигосударственна и космополитична» .

Нападение, утверждал Милюков, веховцы вели на все прошлое русской интеллигенции, поскольку традиции «отщепенства» восходят ко времени, предшествующему 50-м годам, и времени возникновения социализма.

Наиболее радикально на веховские обвинения русской интеллигенции в «отщепенстве» от народа и государства возразил социолог Е. де-Роберти. По его мнению, любой (философский, художественный, политический, юридический, экономический, технический) прогресс в той или иной степени есть «отщепенство», «то есть разрыв с прежними формами деятельности и поведения, освященными традицией и превратившимися в рутину».

Отвечая на упрек в «безрелигиозности» интеллигенции, П. Милюков объяснял это тем, что в момент ее возникновения народная религиозность не выходила за рамки ритуализма, какой-либо традиции «в смысле живых религиозных переживаний вовсе не имелось налицо». Милюков оставлял в стороне вопрос о своих религиозных воззрениях, подчеркивая вслед за прагматиком У. Джеймсом, что религиозное переживание всегда индивидуально и имеет смысл вести речь лишь о социально-функциональной стороне религиозности. А. А. Дживелегов попытался доказать обреченность религиозного идеологического творчества авторов «Вех» сравнением его с творчеством Л. Толстого: уж если религиозный призыв Толстого не произвел ожидавшегося отклика, то вряд ли будет успешна проповедь гораздо менее авторитетных публицистов.

О том, что отношение к религии как к мощной позитивной социальной силе не было чуждо левым конституционалистам, свидетельствует в своем дневнике А. В. Тыркова (в связи с откликами на смерть Л.Н. Толстого). О своем интересе к метафизическим проблемам писал В. Е. Чешихину (Ветринскому) и М.Н. Туган-Барановский.

Возражая авторам «Вех», видевшим начало «радикальной интеллигентской традиции» в 1860-х годах, Милюков акцентировал внимание на интеллигенции «великих реформ и крестьянского освобождения» как на коллективном представителе импонирующей ему «зрелой» традиции. «Истинная русская интеллигенция 60-х годов» представлялась ему носительницей реформаторской деятельности.

Милюков проводил мысль о том, что именно левые конституционалисты являются единственно законными преемниками традиций «внеклассовой» русской интеллигенции. При этом Милюков категорически отвергал веховские обвинения либеральной интеллигенции в антигосударственном «отщепенстве». По его мнению, интеллигенция проявила себя в годы первой русской революции чуть ли не единственной и наиболее последовательной носительницей идеи государственности. «Безгосударственность», как считал Милюков, безосновательно приписывается всей русской интеллигенции. Подобным обвинением стираются различия между различными течениями общественной мысли. В истории русского освободительного движения красной нитью проходит борьба за государственность и законность. Это проявилось в эпоху Екатерины II, в либеральной программе А. Н. Радищева, затем идея государственности ярко воплотилась в союзе правительства и демократической интеллигенции в «эпоху великих реформ». Славянофилов же, которых веховцы делали своими идейными предшественниками, Милюков определял в известном смысле как представителей безгосударственности, поскольку они отрицали в прошлом России государство и «юридические начала» .

Защита интеллигенции от обвинений «Вех» сопровождалась утверждениями о том, что не вся интеллигенция являлась социалистической, а значительная ее часть была демократической и либеральной. Недооценка «Вехами» роли либеральной интеллигенции составляла, по мнению многих, одно из основных ошибочных положений «Вех». Вместе с тем, изображая традицию русской интеллигенции в конституционалистских тонах, левые конституционалисты желали идентифицироваться в глазах общественности с героическими традициями радикальной интеллигенции, рассчитывая на объединение сил с ней в борьбе против существовавшего режима.

То, исходя из чего веховцы определяли само понятие «интеллигенция», Н. Гредескул и Д. Овсянико-Куликовский рассматривали как ее основную характеристику на определенном этапе развития.

Если Гредескул определял такую характеристику как «народничество», то Овсянико-Куликовский видел ее в «идеологической «психологии». Он достаточно определенно формулировал признаки «идеологического» сознания: поиск синтеза знаний, идей, моральных устремлений, проповедническая ориентированность мысли, яркая выраженность личных симпатий и антипатий при рассмотрении социальных проблем. Овсянико-Куликовский, в профессиональном плане мысля себя в первую очередь филологом, а не социологом, видел проблему интеллигенции среди центральных проблем общественной жизни России.

Проблему и дело логичности русской интеллигенции Д.Н. Овсянико-Куликовский еще ранее рассматривал в своей «Истории русской интеллигенции», популярнейшем труде по теме, который вышел с 1907 по 1914 гг. пятью изданиями (как и «Вехи»). Для Овсянико-Куликовского история интеллигенции — это история социально-психологических типов героев русской художественной литературы, изложение которой ведется через основную оппозицию «идеологизм — практицизм». Овсянико-Куликовский ведущую тенденцию развития интеллигенции в России видел в движении от идеологического творчества к «широкой политической и культурной деятельности, которая должна быть основана на расчете, знании и справедливости». Тут же он парадоксально признал, что идеологическое творчество — это основное призвание и смысл деятельности интеллигенции, и бросив его, она перестанет быть интеллигенцией. Задача, по его мнению, состоит в том, чтобы идеологические стремления освободить от мифологических примесей.

В своих воспоминания Д.Н. Овсяннико-Куликовский характеризует системообразующий элемент своего мировоззрения (наиболее концентрированно выразившегося, по его самооценке, в многотомной «Историирусской интеллигенции») как «культ гуманности». Но по сравнению с веховцами подход Овсянико-Куликовского гораздо более историчен, чем морали стичен.

Овсянико-Куликовский определил предмет своего изучения как «вопрос о субъективном отношении лица к той или иной умственной деятельности». Он выделял два типа профессионального сознания интеллигента: 1) ориентация на самостоятельное творчество самоценных культурных благ; 2) ориентация на имплантирование уже созданных ценностей в определенную идеологическую структуру, предполагающая избирательное отношение к ним.

Овсянико-Куликовский стремился определить социальную роль каждого из этих двух типов профессионального сознания. Именно «идеологии», по его мнению, были главной движущей силой «умственного и нравственного прогресса в России в течение всего 19 века… Теперь их роль сыграна и наступает новая эпоха, когда просветительная миссия идеологий сменяется более широкой профессиональной деятельностью». Контраст между убожеством русской материальной культуры и относительным богатством идейной жизни Овсянико-Куликовский признавал, как и неонародники, основополагающим отличием русской жизни. Но, по его мнению, это было связано с «отсталостью» и «запоздалостью» социального развития России, явлением безусловноотрицательным и подлежащим преодолению.

В противоположность веховцам, под влиянием современных им исследований В. Зомбарта, М. Вебера, Е. Трельча, отстаивавших идею религиозной (протестантски ориентированной) трудовой этики, Овсянико-Куликовский предложил секуляризованный вариант трудовой этики, согласно которому интеллигент «живет» своей профессией, которая превращается в самоценность, не обосновываемую какими-либо философскими или религиозными системами.

Необходимость преодоления господства идеологического типа сознания отметили также С. Лурье и А. Кизеветтер. В религиозном подвижничестве, к которому призывали «Вехи», Кизеветтер усматривал тот же максимализм, от которого авторы «Вех» призывали освободиться. Обвинения веховцев, в частности Гершензона, в преимущественном увлечении русской интеллигенции вопросами общественно-политической сферы Кизеветтер признавал неосновательными. Характерно, что в противовес утверждениям Гершензона, Кизеветтер использовал отдельные положения напечатанной в «Вехах» же статьи Кистяковского, который упрекал русскую интеллигенцию в отсутствии у нее правосознания и считал «большой бедой» для России отсутствие развитых правовых учреждений. Его вывод сводился к тому, что недостатки интеллигенции возможно искоренить устранением «недостатков общественной жизни», под которыми он разумел слабое развитие различного рода представительных учреждении.

Левые конституционалисты настаивали на четком разграничении сфер политической борьбы и «личного самоусовершенствования». Многие из них были профессионалами политической борьбы и неудивительно, что этому вопросу они придавали первостепенное значение. Общая посылка авторов «Вех» о «примате теоретического и практического первенства духовной жизни над внешними формами общежития», была воспринята как отказ от активной политической борьбы против правительственно — черносотенного лагеря.

Рост профессионализации умственного труда отмечали также Н. Гредескул, П. Милюков, С. Лурье, М. Туган-Барановский. С достижением определенного уровня гражданских свобод Гредескул связывал возможность изменения профессиональной направленности интеллектуальной деятельности с политической борьбы на создание культурных ценностей «истины, красоты, нравственного достоинства, религиозного вдохновения — свое вековое и постоянное дело» .

П. Милюков, напротив, сконцентрировал внимание на политической борьбе как профессии интеллектуала. Выбор такого предмета был обусловлен тем, что Милюков сам пришел в профессиональную политику из научных сфер, и такой аспект был особенно ему близок.

" Самым крупным приобретением" русской интеллигенции Милюков считал факт образования политических партий и «опыты самообучения в политической борьбе», упрекая в неумении пользоваться искусством политики. Милюков, говоря о том, что «нужно всеми силами налечь на «внешнее устроение», имел в виду, прежде всего людей своего круга, отнюдь не призывая к этому всю интеллигенцию: «Глубокий мыслитель, тонкий художник, увлекающийся поэт, кабинетный ученый могут не обладать качествами, необходимыми для политического деятеля так же, как и политический деятель может не годиться в философы, художники, поэты и ученые. «Политика» есть специфическая область, как и всякая другая. Она требует особых вкусов, склонностей, способностей, привычек и знаний». Призывая к реабилитации политической деятельности в глазах общественного мнения, Милюков настаивал на необходимости специальной политической этики с целью «морализировать» политику.

Впоследствии П. Н. Милюков нисколько не изменил своего отношения к полемике. На закате своей жизни, оценивая авторов «Вех» как «близких нам людей в политике», он по-прежнему видел в их идеях «перенос упадочных настроений» декадентов, во главе с Д. С. Мережковским, из литературы в политику. Поведение своей группы (объединившейся, по его словам, вокруг И. И. Петрункевича и издавшей сборник «Интеллигенция в России») он оценивал как достойный разбор нападок на политику как профессию интеллектуала.

Левые конституционалисты возразили веховцам по поводу обвинения интеллигенции в неудаче освободительного движения. Во-первых, по их мнению, нельзя было признать поражение полным. Для Н. Гредескула, например, прозаической истиной являлось положение, что революция не могла привести к осуществлению всего того, что от нее ожидали. Но она, по его мнению, привела к огромным изменениям, как в народном сознании, так и в системе государственно-правовых структур, обеспечив базу для дальнейшей перестройки государства в духе конституционализма. Степень же их вины за неудачи ложится неравномерно на разные группы интеллигенции — на революционные течения — больше, на конституционалистов — меньше всего — и не только на интеллигенцию, но и на весь народ.

И.И. Петрункевич, К. К. Арсеньев, Н. А. Гредескул возражали против утверждения «Вех» об отсутствии взаимосвязи и взаимодействия между интеллигенцией и народом. Гредескул, например, считал, что разрыв интеллигенции и народа отчетливо проявлялся лишь до революции 1905 г. Н. Гредескул отверг веховское утверждение об определяющей роли интеллигенции в социальном развитии России, попутно обвинив авторов «Вех» в оценке народных масс как пассивного объекта воздействия образования классов. Позиции Н. Гредескула в этом вопросе вплотную смыкались с позициями неонародников.

Е. де-Роберти возразил Н. Гредескулу в том, что революция принципиально изменила политическое сознание народа. По его мнению, народ принципиально отличает от интеллигенции недифференцированность и «обыденность» мысли, служащие «главным препятствием на пути к прогрессу, главным источником общественной инерции и социальных реакций». Сходные позиции разделяли П. Милюков и К. Арсеньев. По их мнению, разрыв интеллигенции с традиционным народным миропониманием составляет суть и достоинство всякой интеллигенции. Этот разрыв и порождает потребность интеллигенции в выполнении своей социальной роли. С объективной точки зрения, интеллигенции принадлежат функции критики и интеллектуальной инициативы, она выступает катализатором развития и изменений, с чем не справляются ни государство, ни народные массы в силу традиционалистских ценностных установок. С субъективной точки зрения этот разрыв порождает чувство социального и личного долга интеллигента перед народом, потребность поднять его культурный и интеллектуальный уровень.