Человек в условиях гражданской войны: антропология российского вооруженного конфликта. 
1917-1920 гг

События Гражданской войны в России даже накануне столетия Русской революции 1917 г. являются предметом научных и общественных дискуссий, критерием политического и мировоззренческого позиционирования россиян. Переживаемые страной потрясения политического, экономического, мировоззренческого характера готовы опять всколыхнуть российское общество и в эпоху современных трансформаций. Войны (в том числе латентные) на постсоветском пространстве во многом являются конфликтами подобного происхождения и характера, поэтому внимательное прочтение истории 1917;1920 гг. даст новый взгляд и на эти проблемные зоны современности.

Обозначившийся в отечественной науке так называемый антропологический переворот расширяет познание конфигурации социальных связей, формирующих исторический процесс. Повернувшись лицом к индивиду, история как исследовательская практика получает более широкое представление о социокультурной гетерогенности, чем раньшепростор для интериоризации индивидуального жизненного опыта, преобразовывающегося в социальную практику и память, который выглядит более противоречивым и непредсказуемым, чем поведение классов и групп. Интерес к этой проблематике нашел отражение и в паспорте специальности 07.00.02 «Отечественная история», включившего в область исследований историю повседневной жизниисторические изменения ментальностей, общественных настроений и общественного мненияпросопо-графические изыскания в сфере персональной истории (пп. 6, 17, 18, 25).

Объектом данного исследования стали современники и участники Гражданской войны в России 1917;1920 гг. Предмет исследования включает в себя индивидуальное и массовое сознание, мировоззрение и ожиданиястереотипы мышления, механизмы и практики действияобъективные и субъективные факторы, ставшие основой кристаллизации новых коллективных идей, традиций, образцов поведенияпроцесс становления новой функциональной дифференциации масс людей, вовлеченных во внутренний вооруженный конфликт.

Целью диссертационного исследования является изучение психологических и ментальных процессов, протекавших в период Гражданской войны в Россиивыявление динамики восприятия людьми социально-политической действительности и реконструкция моделей их поведения.

Достижение поставленной цели предполагает исследование социально-психологических, морально-нравственных аспектов истории Гражданской войны, а именно:

— мировоззрения различных категорий военнослужащих — рядового и командного состава армий противоборствующих лагерей;

— механизмов и культурно-психологических характеристик, поведенческих практик отдельных социальных групп и их представителей в нарастающем конфликте;

— подлинного смысла и механизма формирования лингвистических формул и символики моделей поведения, характерных для периода Гражданской войныа также выявление:

— комплекса социокультурных, этнических, социально-демографических факторов, влияющих на повседневную жизнь и психологию социума и на поведение отдельного человека в вооруженном конфликтеа также совокупности социальных представлений, с помощью которых осуществлялось конструирование образа происходящих событий;

— доминирующего типа социальных связей в воюющих армиях.

Хронологические рамки исследования ограничены 1917;1920 гг. Нижняя временная граница определена формулировкой темы, которая нацелена на изучение поведения россиян в условиях расширяющегося властного вакуума. Но вместе с тем, психологическая подготовка внутригражданского противостояния началась задолго до его фактического начала. Поведение участников событий испытывало влияние предшествующего личного и социального опыта. Для корректной детализации изменений в общественных настроениях, для установления факторов генезиса слоев, наиболее активно проявивших себя в ключевых событиях (временного интервала и темы исследования), была поставлена задача 5 выстраивания своеобразных динамических рядов «микроданных», пригодных для ретроспективного анализа. Здесь подразумевается информация, заимствованная из биографических и автобиографических повествований, изучаемая как казус — уникальное событие — или как результат деятельности поколенческих и локальных групп акторов. Все эти соображения и вызвали выход за обозначенные в теме диссертации хронологические рамки при решении некоторых из заявленных задач исследования.

Финальная дата продиктована фактом ликвидации на Европейской части страны антибольшевистских вооруженных формирований регулярного типа, что предопределило исход борьбы.

Географические рамки включают территорию Российской империи, которая представляла собой многослойное государственное образование, составленное из народов, находившихся на разных этапах исторического развития и стоящих перед необходимостью решения крайне непохожих задач, что не могло не сказаться на своеобразии военно-революционных событий на местах. Сравнение источников, происходящих из разных регионов страны, как и предполагалось, позволило отчетливее увидеть общее и особенное, закономерное и случайное в событиях революционной эпохи.

Степень изученности темы. Интерес к российскому вооруженному конфликту 1917;1920 гг. нашел свое отражение в многочисленных исследованиях российских и зарубежных авторов, причем подавляющее число их выполнено в русле макроисторического направления.

Итоги изучения истории Гражданской войны в советский период носят двойственный характер. С одной стороны, конкретно-историческая составляющая событий реконструирована в исчерпывающей мереизучена политическая сторона деятельности руководящих органов РККА. На это были направлены усилия общественных организаций, объединявших ветеранов революционного движения, Гражданской войны и советского строительства, а также профессиональная деятельность научного сообщества СССР в целом. С другой стороны, происходило конструирование мифов в отношении многих событий и персонажей с целью максимальной героизации периода зарождения советского госу6 дарства. В то же время в неопубликованных текстах мемуарного и историко-описательного характера, принадлежащих современникам и участникам революционных событий, ощущается особый интерес к человеческой составляющей этой эпохи, от чего, однако, авторы (или редакторы) отказывались при подготовке рукописей к печати. Они сосредотачивались на таких вопросах, как датировка событий, имеющих региональное значение, и политическая оценка вовлеченных социальных сил и конкретных лиц.

Процесс изучения истории Гражданской войны в России неоднократно получал историографическую оценку. Первые публикации такого характера датируются ранними послевоенными годами. После периода некоторого затишья активизация историографической работы приходится на послесталинское время1. В постперестроечные годы массовый поток монографий, диссертаций, не говоря уже о статьях в сборниках и журналах, побудил не одного исследователя предпринять усилия по историографической систематизации результатов научной деятельности в области разработки этой проблемы. В качестве предмета выбиралась совокупность публикаций за определенный хронологический период или касающаяся одной из сторон конфликта. Эти работы выявили тот факт,

1 Владиславлев И. В.

Литература

по истории Октября и гражданской войны // Пролетарская революция. 1924. № 10 (33). С. 240−267- Фурманов Д. Краткий обзор литературы (непериодической) о гражданской войне (1918;1920 гг.) // Там же. 1923. № 5. С.326−327- Пролетарская революция: Систем, и алфавит, указатель. М.: Госиздат, 1931; Шелестов Д. К. Советская историография гражданской войны и военной интервенции в СССР // Вопросы истории. 1964. № 2. С. 22−48- Шерман И. Л. Советская историография гражданской войны в СССР (19 201 931 гг.). Харьков: Харьк. гос. ун-т, 1964; Очерки истории исторической науки в СССР. В 5 т. Т. 4. М.: Наука, 1966; и др.

2 Бордюгов Г. А., Ушаков А. И., Чураков В. Ю. Белое дело, основы, режимы власти. Историографические очерки. М.: Рус. мир, 1998; Голдин В. И. Гражданская война в России в современной историографии // Гражданская война в России и на Русском Севере: проблемы истории и историографии. Архангельск: Солти, 1999; Его otee. Россия в Гражданской войне: Очерки новейшей историографии. (вторая половина 1980;х — 90-е годы). Архангельск: Боргес, 2000; Немчинова Т. А. Белое движение в Сибири: современнная российская историография. Улан-Удэ: ИПК ВСГАКИ,

2002; Салов О. А. Белое движение в гражданской войне на Юге России (ноябрь 1917 -1920 гг.).

Историографическое исследование. Автореф. дис.. д-ра ист. наук. М., 2007; Скипина КВ. Человек в условиях гражданской войны на Урале: историография проблемы. Автореф. дис. д-ра ист. наук. Тюмень, 2003; Тормозов В. Т. Советская историография истории белого движения (конец 1920;х — 1991 г.). М.: Воин, 1994; Его же. Белое движение в гражданской войне. Историография проблемы (1918;1998 гг.): Автореф. дис. д-ра ист. наук. М., 1998; Его же. Белое движение в гражданской войне. 80 лет изучения. М.: Рос. всеобщ, энцикл., 1998; Федюк В. П. Гражданская война: новое прочтение старых проблем // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет / Под ред. Г. А. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 1996. С. 206−221- и др. 7 что Гражданская война не осталась только на страницах книг: сама современная историография этой войны оказалась расколотой на «красных» и «белых», что сделало ее чрезмерно политизированной3. Это лишний раз показало, что изучение этого конфликта в рамках политической и военной истории объективно продолжает детерминировать ту или иную степень раскола в обществе вообще и научном сообществе в частности.

Проявилась исчерпанность изучения некоторых тем в русле конкретно-исторического подхода. Примером может служить ситуация с полученными данными о близости социального состава Красной армии и вооруженных формирований Белого движения, что не объясняет, а запутывает вопрос о причинах конфликта. Потребность в переформулировке проблем и знакомство с методологическими подходами мировой науки вызвали появление исследований в русле исторической психологии, истории повседневности, микроистории.

Разработка вопросов, близко примыкающих к проблематике и методологии данного исследования, имеет достаточно давнюю традицию в отечественной науке. Сразу же после окончания вооруженной борьбы с белыми в СССР началась работа по сбору документальных свидетельств об истории революционного движения. Тогда определилось два направления осмысления еще не остывшей истории: изучение деятельности выдающихся революционеров и дешифровка смысла поведения российского пролетариата. Как было сформулировано в предисловии к тому словаря Гранат, включавшему биографии деятелей СССР и Октябрьской революции, высокую ценность имеют автобиографии тех фигур, которые своей работой питали революциютолько из их жизненных 4 впечатлении станут понятны движущие стимулы исторического процесса .

В те годы интерес к субъективному фактору революции имел особую актуальность в свете внешнеполитических задач большевизма. Группа ученых под руководством A.M. Панкратовой (1897−1957) приступила к реализации проекта

3 Бордюгов Г. А., Ушаков А. И., Чураков В. Ю. Указ. соч. С. 8−9- Голдин В. И. Гражданская война в России в современной историографии. С. 20,22- Отечественная история. 2002. № 1. С. 207.

4 Деятели СССР и революционного движения России: Энцикл. словарь Гранат. Репринт. М.: Сов. энциклопедия, 1989. С. 347.

Истории фабрик и заводов"5. Отмечая слабую разработанность вопроса о «социологическом типе русского рабочего класса и его отдельных отрядов», этот научный коллектив считал основными источниками для его изучения документы, исходящие от самих рабочих, и фабрично-заводские архивы6. Сбор материалов, освещающих стачечное движение в 1905 г. и рабочее движение 1917 г., страницы истории фабрик и заводов, начался весьма активно при поддержке на самом высоком уровне, но к концу 1930;х гг. работа была свернута. Она потерпела фиаско из-за Большого террора, «изымавшего» одну за другой еще недавно популяризировавшиеся исторические фигуры, а также из-за усилий редакции «Истории фабрик и заводов» по выработке неуязвимого к неожиданным поворотам политической конъюнктуры шаблона публикаций, выхолащивавших первоначальный замысел проекта7. В целом, следует отметить, что в эти годы человеческая составляющая революции изучалась на предреволюционном материале, а борьба с белогвардейцами и интервентами была окрашена в исторических сочинениях в эпические тона неумолимого движения исторического процесса.

Второй подъем интереса к теме пришелся на 1960;е гг. и особенно полно проявился в спорах вокруг сборника «Российский пролетариат: облик, борьба,

8 9 гегемония", а также монографии П. В. Волобуева. В 1960;е гг., как и в 19 201 930;е гг. основанием этих исследований была марксистская парадигма, но не в ее ортодоксальном варианте, а понимаемая творчески, следующая идее комплексности исторического подхода, имеющая широкий взгляд на исторические процессы, критикующая эмпиризм и ортодоксальность предшествующих исторических направлений. Авторы сборника «Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония» находились крайне близко к тому отношению к марксист

5 Рыбников H.A. Автобиографии рабочих и их изучение. Мат-лы к истории автобиографии как психологического документа. M.-JL: Госиздат, 1930; XIII Международный конгресс исторических наук. Москва, 1970. Доклады. М.: Наука, 1973;1974. Т. 1. С. 1−6.

6 Цит. по: История пролетариата СССР. Сб. I. М.: Ин-т истории Комакадемии, 1930. С. 17.

7 См.: Журавлев C.B. Феномен «Истории фабрик и заводов»: горьковское начинание в контексте эпохи 1930;х годов. М.: ИРИ РАН, 1997. С. 73−77, 113, 154- Сидорова Л. А. Панкратова Анна Михайловна (1897−1957) // Историки России. Биографии. М.: РОССПЭН, 2001. С. 685−690.

8 Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. М.: Наука, 1970.

9 Волобуев П. В. Пролетариат и буржуазия России в 1917 г. М.: Мысль, 1964. 9 ской традиции, которое продемонстрировала школа «Анналов"10. Методологической опорой советских историков были обращенные к исторической проблематике работы отечественных социологов и психологов, а также академика-историка Б. Ф. Поршнева, тяготевшего к широкой междисциплинарности11.

Ученые «нового направления» изучали колебания общественных настроений, их изменение на разных этапах предреволюционной истории, зависимость поведения рабочих масс от господствовавших в народе эмоций и чувств, связь популярности различных политических структур и социального опыта рабочих, соотношение крестьянских и фабрично-заводских черт в облике рабочих разных промышленных районов страны12. Собранный материал подсказывал вывод о ложности многих фундаментальных положений ленинской теории и особенно ее традиционной интерпретации. Несмотря на то, что стержнем истори-ко-психологических изысканий было стремление проследить формирование революционного, социалистического сознания у недавних крестьян, чрезмерно смелые выводы ученых встретили резкое неприятие у официальной науки. В связи с этим в научных кулуарах зазвучали обвинения авторов сборника в меньшевизме.

Одним из авторов сборника был ростовский ученый Ю. И. Серый (19 221 986). Его монография «Рабочие Юга России в период империализма. 19 001 913» содержала данные о том, что социальные характеристики рабочих-металлистов и горняков показывали расслоение внутри пролетариата. Металлисты представляли собой специфическую группу пролетариата вследствие преобладания среди них потомственных рабочих с высокой профессиональной квалификацией и грамотностью, в силу чего они были значительно выше опла

10 Агирре Рохас К. А. «Анналы» и марксизм // Французский ежегодник. 2009. Левые во Франции. М.: Либроком, 2009. URL: http://annuaire-fr.narod.ru/statji/Aguirre-Rojas-2009.html.

11 Шаронов В. В. Психология класса: Проблемы методологии исследования. Л.: ЛГУ, 1975; Поршпев Б. Ф. Принципы социально-этнической психологии. М.: Наука, 1961; Его же. Социальная психология и история. М.: Наука, 1979; Ядов В. А. О диспозиционной регуляции социального поведения личности // Методологические проблемы социальной психологии. М.: Наука, 1975. С. 89−105- Парыгин Б. Д. Общественное настроение. М.: Мысль, 1966; Его же. Социальная психология как наука. Л.: Лениздат, 1967.

12 Кирьянов Ю. И. Об облике рабочего класса России // Российский пролетариат: облик, борьба, гегемония. С. 121, 135, 138- Шишкин В. Ф. 1917 г. в нравственном развитии пролетариата // Там же. С. 242- Крупянская В. Ю. Эволюция семейно-бытового уклада рабочих // Там же. С. 271−289.

10 чиваемыми по сравнению с прочими отрядами рабочих13. Вытекающий из книги, но не прописанный в ней вывод противоречил мнению В. И. Ленина об отсутствии рабочей аристократии, но зато объяснял поведение южно-российских рабочих в будущих революционных событиях.

На введенных в систему преподавания на историческом факультете Ростовского госуниверситета спецсеминарах Ю. И. Серый знакомил студентов, специализировавшихся на предреволюционной истории отечественной промышленности, российского пролетариата и буржуазии, с новейшими на тот момент теоретическими разработками в области исторической психологии и демонстрировал ее эвристические возможности на материале Южнороссийского промышленного района. Он приводил примеры, как невнимание к деталям исторического прошлого и к особенностям психологии пролетариата и крестьянства ведет к ложным выводам. В итоге возникало понимание того, что истории придает многоцветие именно ее субъективный фактор, а спустя годы — что марксистская парадигма не может описать каждый исторический сюжет.

Пресеченная в своем развитии на отечественной тематике социальная история нового типа, характеризующаяся интересом к субъективности, сохранилась в советской науке в работах, выполненных на европейском материале14, а интерес к этому направлению питался переводами французских «анналистов», осуществленных благодаря фигуре одного из основоположников этого направления антифашиста Марка Блока и усилиям А. Я. Гуревича.

С наступлением нового историографического этапа произошел возврат к проблематике субъективного фактора, поскольку не исчезла озабоченность по поводу того, насколько мало изучены движущие силы Русской революции15.

13 Серый Ю. И. Рабочие Юга России в период империализма. 1900;1913. Ростов н/д: РГУ, 1972. С. 125.

14 Напр.: Дилигенский Г. Г. Рабочий на капиталистическом предприятии. Исследование по социальной психологии французского рабочего класса. М.: Наука, 1969.

15 Кирьянов Ю. И. Рабочие России на рубеже Х1Х-ХХ вв. // Отечественная история. 1997. № 4. С. 40−51- 40- Его же. Менталитет рабочих России на рубеже Х1Х-ХХ вв. // Рабочие и интеллигенция России в эпоху реформ и революций. 1861 — февраль 1917. СПб: БЛИЦ, 1997. С. 55−76- Полищук Н. С. Обычаи и нравы рабочих России (конец XIX — нач. XX вв.) // Там же. С. 114 130- Фирсов С. Л. Рабочие и Православная Церковь в России в начале XX в. // Там же. С. 327 339- Хеймсон Л. К вопросу о политической и социальной идентификации рабочих России в

Особый интерес вызвало новое прочтение истории народнического движения, его мировоззрения и места в системе социалистических идей XIX в. Была проведена работа по реконструкции черт личности качеств и коллизий судеб его представителей16.

В 1990;2000;е гг., несмотря на издание новых источников17, в изучении истории дореволюционного пролетариата наступило длительное затишье, прерванное лишь столетием Первой русской революции и одного из ведущих ис

18 следователей темы. Больший интерес стал вызывать рабочий класс первого десятилетия советской власти, итогом которого стал выход двух сборников19. Обобщение результатов проделанной исследователями работы свидетельствует, что 1917 год не стал переломным для российского рабочего класса. Изменения в массовой психологии рабочих в послереволюционное время не наблюдались. Преобладал тот же массовый слой, индифферентный и аполитичный, невосприимчивый к идеологической риторике, озабоченный лишь бытовыми и материальными проблемами. Среди социальных ожиданий доминировали традиционные представления: по поводу улучшения материального положения. Вопреки марксистской идее о заданности пролетарского сплочения, рабочие не были склонны к совместным действиям. Организации создавались в рамках одного конце XIX — начале XX в.: Роль общественных представлений в отношениях участников рабочего движения с социал-демократической интеллигенцией // Там же. С. 28−54- Его же. Меньшевизм и большевизм (1903;1917): Формирование менталитетов и политической культуры // Меньшевики в 1917 г.: В 3 т. М.: РОССПЭН, 1994. С. 20−54.

16 Троицкий H.A. Крестоносцы социализма. Саратов: СГУ, 2002; Дмитриева О. Н. Новое о Степане Григорьевиче Ширяеве. Известия Саратовского ун-та. 2008. Т. 8. Сер. История. Международные отношения. Вып. 1. С. 83−91- Шубин А. Социализм. «Золотой век» теории. М.: HJIO, 2007; Худолеев А. Н. Социально-психологические аспекты в формировании мировоззрения П. Н. Ткачева. URL: http://www.sciteclibrary.ru/rus/catalog/pages/7186.html.

17 Рабочее движение в России. 1895-февраль 1917 г. Хроника. В 16 кн. М.-СПб.: ИРИ РАН, 19 922 008.

18 Рабочие — предприниматели — власть в конце XIX — начале XX в.: социальные аспекты проблемы: Мат-лы V Междунар. науч. конф. Кострома, 23−24 сент. 2010 г. В 2 ч. Кострома: КГУ им. H.A. Некрасова, 2010; Пушкарева КМ. Возвращение к забытой теме: массовое рабочее движение в начале XX в. // Отечественная история. 2007. № 2. С. 109−110- Леонид Михайлович Иванов: Личность и научное наследие историка. Сб. статей к 100-летию со дня рождения. М.: РОССПЭН, 2009. Трудовые конфликты в Советской России. 1918;1929 гг. / Под ред. Ю. И. Кирьянова, У. Розен-берга, А. Н. Сахарова. М.: Эдиториал УРСС, 1998; Питерские рабочие и «диктатура пролетариата». Октябрь 1917;1929. Экономич. конфликты и полит, протест. Сб. док. / Под ред. Е. И. Макарова, С. И. Потолова, У. Г. Розенберга, В. Ю. Черняева. СПб: БЛИЦ, 2000.

12 предприятия для решения чисто экономических проблем. Настроения рабочих характеризовались крайней неустойчивостью, причины перемены настроения отличались примитивностью. Эти выводы были крайне важны, поскольку подсказали вектор дальнейшего поиска «виновника» революции.

Нуждаются в дополнительной разработке вопросы антибольшевистского поведения групп российского пролетариата в годы Гражданской войны. Такова история ижевских и воткинских полков, поскольку сложение имеющихся мемуарных свидетельств участников событий и результатов квалифицированного научного анализа социальных характеристик уральского пролетариата обнажает их противоречивость. Так, специалисты по истории уральских заводов отмечали аполитизм, сильные пережитки сословно-корпоративного деления в рабочей среде, градацию на «своих» и «чужих"20, которые не могли обеспечить пришлым офицерам-фронтовикам то лидирующее положение, о котором писал командир ставшего на сторону белых Ижевского стрелкового полка А.Г. Ефимов21. Историк П. Н. Дмитриев отмечал наличие неоднородных элементов в структуре мировоззрения североуральских рабочих. Несколько поколений, работающих на оборонных предприятиях, сформировали устойчивые представления о понятиях «государственная собственность», «государственная власть», «государственные интересы» и т. п. В то же время после Февральской революции наряду с правыми эсерами среди рабочих горнозаводских поселков — в Ижевске, Камбарке, Воткинске получили популярность анархистские лозунги и движение эсеровского максимализма. Также неясно, почему государственниче-ское чувство не помешало отказу от ориентации на СНК, который существовал в столице. Ведь провинция подчас позиционировалась по принципу: кто в

Москве — тот и власть .

20 Адамов В. В. Особенности формирования горнозаводского пролетариата Урала // Рабочий класс и рабочее движение в России 1861−1917. М.: Наука, 1966. С. 177- Дмитриев П. Н. Социальный облик рабочих Удмуртии в первые десятилетия XX в.: социально-бытовые, производственные, политические аспекты // Рабочие в России: исторический опыт и современное положение. М.: Едиториал УРСС, 2004. С. 149−164.

21 Ефимов А. Г. Ижевцы и Воткинцы: Борьба с большевиками 1918;1920 гг. М.: Айрис-пресс, 2008.

22 Дмитриев П. Н. Указ. соч. С. 154,159.

Серьезные результаты принесла работа современных историков — «деревенщиков», которым удалось показать деревню первой четверти XX в. разорванной между традицией и новациями, объясняя этот раскол иначе, чем было принято в рамках марксистской традиции, но и не в соответствии с взглядами A.B. Чаянова о несоциальной дифференциации крестьянства и его сопротивлении капиталистическому влиянию23. Появились немало публикаций о крестьянских организациях, ставших в послефевральский период военно-организационной составляющей того, что принято называть общинной революцией24. Исследовались социокультурные последствия аграрного перенаселения, урбанизации, разносистемности города и деревни, высокой скорости миграций, которые из-за болезненной адаптации жителей деревни к городским ритмам привели к развитию у них неизбежного стресса и как следствие индивидуальной и массовой социокультурной и социально-политической агрессии25. По мнению O.A. Суховой, этические принципы русского крестьянства, которые она описывает в русле концепции «общинного архетипа», отступали под давлением политического опыта 1905 г., реализации столыпинской реформы и военной повседневности 1914;1916 гг. Обманутые надежды на гармонизацию отношений с властью стали в послеоктябрьский период одним из факторов массовой социальной агрессии, направленной в представлении крестьянства на пре

23 Итоги работы этого направления отечественной истории со 2-й половины 1980;е гг. и до начала 2000;х гг. подведены в статье В. Л. Телицына «Бунтующий землепашец: 1917;1920 гг. Пути историографической идентификации проблемы» в сборнике «Гражданская война в России. События, мнения, оценки. Памяти Ю. И. Кораблева» (М.: Раритет, 2002). С. 579−596.

24 Бухараев В. М., Люкшин Д. И. Российская смута начала XX века как общинная революция // Историческая наука в меняющемся мире. Вып. 2. Историография отечественной истории. Казань: КГУ, 1994. С. 48−61- Люкшин Д. И. 1917 год в деревне: общинная революция? // Революция и человек. Социально-психологический аспект. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 118−125- Погорелый Д. Н. Земельные комитеты Тамбовской губернии 1917;1918 гг. Автореф. дис.. канд. ист. наук. Тамбов, 2002; Посадский А. В. Военно-политические аспекты самоорганизации российского крестьянства и власть в 1905;1945 годах. Саратов: Науч. книга, 2004; Селъцер Д. Г. Крестьянское движение в губерниях Черноземного Центра России (март 1917 — март 1918 гг.): Дис. канд. ист. наук. Тамбов, 1990.

25 Напр.: Дьячков В. Л. Труд, хлеб, любовь и космос, или О факторах формирования крестьянской семьи во второй половине XIX — начале XX в. // Социально-демографическая история России Х1Х-ХХ вв. Современные методы исследования. Материалы науч. конф. (апр. 1998 г.). Тамбов: Б.и., 1999. С.72−75. одоление социальной энтропии, считает исследовательница26. Появились работы, изучающие крестьянский тип реагирования на происходящее в годы вооруженного конфликта, чему помогла публикация ранее закрытых документов27.

Возможности широкой междисциплинарности продемонстрировал сборник «Антропология революции», отличающийся множественностью методологических подходов. Он включил в себя статьи о человеческой, субъективной основе исторических событий, с особым вниманием к эмоциональной составляющей происходивших переворотов, к превращению общественного слома в часть личной жизни28. Авторы сборника поставили перед собой задачу рекон-цептуализации революции как события, основным содержанием которого является исторический перелом. Особый интерес вызвали аспекты преемственности предреволюционной и постреволюционной действительности- «коперникан-ские повороты» в сознании отдельного человекавопрос о мере свободы человека от влияния культурной традиции и др.

Выносимое на защиту исследование не является первым опытом историко-антропологического исследования ранней советской истории. Особую роль в развитии этого направления играет издающийся с 1998 г. ежегодник «Социальная история». Наиболее изученной зоной оказалась советская повседневность 1920;1930;х гг.. Исследования, проведенные H.H. Козловой, Н. Б. Лебиной,

Сухова O.A. Десять мифов крестьянского сознания: Очерки истории социал. психологии и менталитета рус. крестьянства (конец XIX — нач. XX в.) по материалам Сред. Поволжья. М.: РОССПЭН, 2008. С. 339−486, 546−581.

27 Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Документы и материалы / Под ред. А. Бе-реловича, В. Данилова. В 4 т. Т.1. 1918;1922. М.: РОССПЭН, 2000; Брянцев М. В. Представления населения о коммунистах-большевиках в годы Гражданской войны (1918;1922 гг.) // Гражданская война в России (1917;1922 гг.): взгляд сквозь десятилетия. Сб. мат-лов науч. конф. Самара: Ас Гард, 2009. С. 96−101. Курёнышев A.A. Крестьянство России в период войны и революции 1917;1920 гг. // Вопросы истории. 1999. № 4−5. С.148−156- АхиезерА. Смута — это противостояние разных пластов культуры // Отечественная история. 1998. № 4. С.153−154- Грациози А. Большевики и крестьяне на Украине, 1918;1919 гг. Очерк о большевиках национал-социалистах и крестьянском движении. М.: АИРО-ХХ, 1997; Яров C.B. Комитеты деревенской бедноты в оценках крестьян (1918 г.) // Русская история: проблемы менталитета. Тезисы докладов науч. конф. Москва, 4−6 октября 1994 г. М.: РАН ИРИ, 1994. С. 132−134.

28 Антропология революции / Сб. статей. Сост. и ред. И. Прохорова, А. Дмитриев, И. Куку-лин, М. Майофис. М.: НЛО, 2009.

29 Журавлев С. В., Соколов А. К. Повседневная жизнь советских людей в 1920;е годы // Социальная история. Ежегодник. 1997. М.: РОССПЭН, 1998. С. 39−76- Козлова H.H. Горизонты повседневности советской эпохи: Голоса из хора. М.: ИФ РАН, 1996; Косякова Е. И. Город

А.К. Соколовым, и др., выявили механизмы взаимокорреляции социальной эволюции человека и общества. Их основой стали источники личного происхождения: биографические нарративы, дневники и письма крестьян, городских служащих и рабочих, представителей партхозноменклатуры.

Среди работ по истории повседневности эпохи Гражданской войны наиболее известной является монография уральского ученого И.В. Нарского30. Особенно много внимания уделено в книге многообразию способов адаптации и выживания в экстремальной обстановке, сложившихся в обывательской среде. Представленный автором материал свидетельствует, что деятельность низов общества вне зависимости от формально присвоенной им политической окраски управлялась одинаковыми мотивами и импульсами. Весьма часто эксцессы насилия возникали на почве сведения личных счетов и под влиянием соблазна безнаказанного самоуправства и не имели непосредственного отношения к политическим платформам противоборствующих лагерей. Показательна деятельность отрядов совершенно неизвестной окраски, использующих общую сумятицу для набегов на села и небольшие города в 1918 г., во время первых смен режимов. Восприятие происходящих событий и поведенческая реакция на них красноармейской массы, т. е. коллективного «человека с ружьем», остались за рамками исследования жизни населения Уральского региона в связи с изначально поставленными автором границами своего интереса. екая повседневность Новониколаевска-Новосибирска в конце 1919 — первой половине 1941 гг.: Автореф. дис.. канд. ист. наук. Омск, 2006; Кузнецов И. С. Ослепление или прозрение? Социальная психология россиян в 1920;е гг. // Актуальные проблемы социально-политической истории Сибири (XVII-XX вв.): Бахрушинские чтения 1998 г.- Межвуз. сб. научн. тр. / Под ред. В. И. Шишкина. Новосибирск: Новосиб. гос. ун-т, 2001; Левина Н. Б. Повседневная жизнь советского города в 1920;1930;е годы. СПб: НеваЛетний Сад, 1999; Ее же. Теневые стороны жизни советского города 20−30-х годов // Вопросы истории. 1994. № 2- Лебина Н. Б., Чистяков А. Н. Обыватель и реформы. Картины повседневной жизни горожан. СПб: Дм. Буланин, 2003; Нормы и ценности повседневной жизни: Становление социалистического образа жизни в России. 1920;1930;е годы / Ред. Т. Вихавайнен. СПб: Нева, 2000; Са-лова Ю. Г. Детский досуг в Советской России (1920;е годы). Ярославль: Яросл. гос. ун-т, 2001; Тяжельникова B.C. Повседневная жизнь московских рабочих в начале 1920;х годов // Россия в XX веке: люди, идеи, власть. М.: РОССПЭН, 2002. С. 194−219. 30 Нарский И. В. Жизнь в катастрофе. Будни населения Урала в 1917;1922 гг. М.: РОССПЭН, 2001.

Круг вопросов, связанных с повседневностью нации, вовлеченной во внут-ригражданский вооруженный конфликт 1917;1922 гг., рассматривался в 2000;е гг. в отдельных выступлениях на научных конференциях и публикациях в

31 сборниках статей. В опубликованных материалах научной конференции «Человек и война (Война как явление культуры)» (Челябинск, 2000) отразился расширяющийся исследовательский интерес к военным периодам как времени, аккумулирующему не только конфликты и кризисы предыдущего развития, но и задающему векторы послевоенной жизни, а также внимание к роли и «самочувствию» в войне обычного человека. Новое прочтение известного архивного материала добавило аргументов мнению об отсутствии принципиального различия в социальном составе противоборствующих сторон на примере Урала и Сибири. Этот вывод был распространен не только на части регулярных армий, но и на партизанские и повстанческие военные соединения разной политиче

32 ской принадлежности. И. В. Нарский обратился к малоисследованной негероической стороне жизни людей в годы Гражданской войны — теме санитарно-гигиенической деградации жилого пространства и распространения эпидемий33.

Особо много внимания авторы сборника «Человек и война» уделили источникам мемуарного жанра. Работа с эго-документами привела исследователей к выводу, что потенциально участником Белого движения мог стать каждый бывший житель империи вне зависимости от его социального положения в обществе, что высокие идеи растворялись в «личных мотивах» лиц, вовлеченных в события. Близкое рассмотрение судьбы конкретного индивида показывает, насколько противоположными и несовместными могут быть события, сле

31 Человек и война (Война как явление культуры). Сб. статей / Под ред. И. В. Нарского и О. Ю. Никоновой. М.: АИРО-ХХ, 2001; Человек в российской повседневности / Отв. ред. Ю. А. Поляков и Ю. П. Свиреденко. М.: СТИ МГУ, 2001.

32 Плотников И. Ф. Специфика партизанского движения белых и красных на Урале в Гражданской войне // Человек и война. С. 98−100.

33 Нарский И. В. Канализация хаоса и хаос в канализации: санитарно-гигиеническое состояние уральских городов в 1917;1922 гг. // Человек и война. С. 255−259. На современном историографическом этапе эта проблема впервые поставлена в статье А. И. Степанова. См.: Степанов А. И. Психогенетические и этнокультурные последствия массового террора 1917;1922 гг. // Революция и человек: социально-психологический аспект. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 201−222.

17 дующие за одним общим для всех импульсом, поэтому и может казаться, что иных факторов кроме каузальных (причинных) в истории быть и не может34.

В последние годы появилась серия работ историко-психологического жанра, направленных на реконструкцию механизма формирования раннесоветских политических мифов, а также доминировавших в первые десятилетия советской власти общественных настроений и эмоций. Взаимодействию государственной идеологии, психологического климата раннего советского общества и традиционного чувствующего массового сознания посвящены монографии и статьи, А .Я. Лившина и И. Б. Орлова, а также опубликованные ими сборники докумен

35 тов. Особенного внимания заслуживают книги, представляющие методику и методологию исторического исследования в момент решения научной задачи. К этому типу публикаций относится монография Б. С. Илизарова, посвященная изучению пометок, сделанных И. В. Сталиным на страницах книг из личной библиотеки, с целью сделать «проникновение в сталинскую душу». В ней нашли апробацию методы анализа преломления сюжетов читаемых вождем текстов в комментариях .

Созданная в 1997 г. в Санкт-Петербурге Международная Ассоциация исторической психологии им. В. И. Старцева проводит ежегодные научные конференции по теоретическим и эмпирическим аспектам этого направления исследовательской деятельности. Круг интересов Ассоциации распространяется на нетривиальные виды исторических источников и специфические сферы че

34 Константинов С. И. Влияние взаимосвязи Мировой и Гражданской войн на психологический раскол российского общества // Человек и война. С. 181- Гончаров Г. А. Кризис жанра военных мемуаров // Там же. С. 371−375.

35 Лившин А. Я., Орлов И. Б. Власть и народ: «сигналы с мест» как источник по истории России 1917;1927 годов // Общественные науки и современность. 1999. № 2. С. 94−104- Они же. Власть и общество: диалог в письмах. М.: РОССПЭН, 2002; Они же. Революция и справедливость: послеоктябрьские «письма во власть» //1917 год в судьбах России и мира: от новых источников к новому осмыслению. М.: РАН, 1998. С. 250−269- Они же. «Серп и молот на престоле»: Революция, власть и воля в российском менталитете // Мнемозина: Исторический альманах. Вып. 1. М., 1999. С. 117−131- Они же. Социологический анализ «писем во власть» (1917;1927 годы) // Социологические исследования. 1999. № 2. С. 80−88. Лившин А. Я. Настроение и политические эмоции в Советской России. 1917;1932. М.: РОССПЭН, 2010; Орлов И. Б. Государство человеку — волк?: Власть в массовом сознании периода Октябрьской революции и гражданской войны // Академик П. В. Волобуев. Неопубликованные работы. Воспоминания. Статьи. М., 2000. С. 470−482.

36 Илизаров Б. Тайная жизнь Сталина. Портрет на фоне его библиотеки и архива (К историософии сталинизма). М.: Вече, 2002. ловеческой деятельности и коммуникации (напр., быт, террор, катастрофы, слухи). При всей неравноценности публикуемых материалов сборники конференций способствуют формированию широкого интереса к этой проблематике, обмену идеями и подходами, которые, по выражению одного из авторов, еще недавно предавались профессиональной анафеме, «приучая» тем самым научное сообщество к междисциплинарности и широкому научному кругозору.

Участие в конференциях Ассоциации явно влияет на последующую научную биографию ученых, что можно проследить по общей тенденции изменения тематики публикаций авторов, причастных к ее работе: от конкретно-исторической — к социокультурной и историко-психологической. А. Н. Еремеева, начав с истории культурной жизни Юга России в годы Гражданской войны, стала непосредственно заниматься повседневными практиками выживания, символикой обыденных и экстремальных состояний, проблемами художественного и житейского дискурса той эпохи37. Т. И. Трошина, имея колоссальный опыт краеведческого изучения Русского Севера, в ряде публикаций последнего времени анализировала соотношение динамических и статических социальных моделей существования регионального социума в связи с демографическими и экономическими процессами и культурно-исторической спецификой населения Архангельской губ. Особенно интересны в ее работах примеры взаимного реагирования субъективной сферы и объективных условий, архаических форм и актуального содержания38. Т. П. Хлынина, сохранив общий интерес к процессу государственного строительства в национальных районах Северного Кавказа на

37 Еремеева АН Мемуары начальницы Войсковой женской гимназии о революции и гражданской войне на Кубани // Российское казачество: проблемы истории и современность. Краснодар, 2006. С. 80−83- Ее же. «Пир во время чумы»: индустрия развлечений в несоветской России (1917;1920) // Клио. 2011. № 7 (58). С. 79−84- Ее же. Сатира и юмор времен гражданской войны (по материалам Юга России) // Там же. 1997. № 2. С. 133−140- Ее же. Ученый в условиях гражданского противостояния: стратегии выживания // Повседневный мир советского человека 19 201 940;х гг. Ростов н/Д.: ЮНЦ РАН, 2009. С. 60−76- и др.

38 Трошина Т. Н. Динамика и направленность социальных процессов на Европейском Севере России (первая четверть XX века). Архангельск: Помор, гос. ун-т, 2011; Ее же. Разрушение патриархально-семейных отношений и формирование «комплекса Ваньки Жукова» // Историко-психологический портрет семьи: Мат-лы XXIII Международ, науч. конф. Ч. I. СПб.: Нестор, 2008. С. 97−100- Ее же. «Жизненные истории» как пересечение научных интересов психологов, социологов и историков // Методология и методы исторической психологии: Мат-лы XXVI Межаународ. науч. конф., СПб, 14−16 дек. 2009. СПб.: Нестор, 2009. С. 53−58- и др.

19 заре советской эпохи, проявляет особое внимание к процессам адаптации новых теоретических концепций профессиональным сообществом российских ис

39 гг ториков. 1ак «конкретные» историки, оказавшись на территории человеческой памяти и субъективности, соединив знание исторической фактуры со свободным оперированием новым аналитическим инструментарием, получают альтернативные возможности проникновения в мир прошлого и, соответственно, новое историческое знание.

В современной отечественной историографии осуществляются исследования историко-психологического жанра применительно к разным ключевым периодам отечественной истории и, в частности, временам военного противостояния (О.В. Дружба, Е. Ю. Зубкова, О.С. Поршнева). Расширение этого интереса воплотилось в оформлении военно-исторической антропологии и психологии как особого направления исторического знания, получившем обоснование в работах Е.С. Сенявской40. В этих весьма непохожих исследованиях представлена впечатляюще сложная структура общественного сознанияфакторы, формирующие его, и моменты воздействия на ход исторического процесса.

Появились первые работы, описывающие механизм реализации политического выбора активными слоями российского социума в революционный период41. Вопрос о предпосылках выбора в пользу антибольшевистского лагеря

2П

Хлынина Т. П. Устная история или «психология рассказанной жизни» в поисках метода // Методология и методы исторической психологии. С. 111−116- Ее же. Повседневный мир советского человека эпохи раннего тоталитаризма: от концептуального осмысления к жанру исторического комментария // Повседневный мир советского человека 1920;1940;х гг. С. 16−35- и др.

40 Дружба О. В. Великая Отечественная война в историческом сознании советского и постсоветского общества. Дис. д-ра ист. наук. Ростов н/Д, 2000; Зубкова Е. Ю. Общество, вышедшее из войны: русские и немцы в 1945 году // Россия: XX век: Другая война. 1939;1945. М.: РГГУ, 1996. С. 421−439- Ее же. Мир мнений советского человека, 1945;1948 (по мат. ЦК ВКП (б)) // Отечественная история. 1998. № 3−4- Поршнева О. С. Крестьяне, рабочие и солдаты России накануне и в годы Первой мировой войны. М.: РОССПЭН, 2004; Сепявская Е. С. Военно-историческая антропология — новая отрасль исторической науки // Отечественная история. 2002. № 4. С. 135−145- Ее же.

Литература

фронтового поколения как исторический источник // Там же. 2002. № 1. С. 101−109- Ее же. Психология войны в XX веке: исторический опыт России. М.: РОССПЭН, 1999.

41 Ермоленко Т. Ф. Красные комбатанты гражданской войны в России: формирование адаптационной идентичности // Гуманитарный ежегодник. Вып. 9 / Отв. ред. Ю. Г. Волков. М.-Ростов н/Д: Социально-гуманит. знания, 2010. С. 47−56- Морозова О. М. Влияние идентификационных процессов на ход гражданской войны на Северном Кавказе (1917;1921 гг.) // Этнокультурные технологии формирования российской идентичности в полиэтничном регионе. Мат-лы II Междунар. науч.

20 практически никогда не ставился как научная проблема в силу стереотипов о его естественности и предопределенности: традиционная советская трактовка сменилась унаследованной от эмигрантской литературы. Большинству авторов, касающихся этой проблемы, тезис о продотрядах и красном терроре кажется достаточным для объяснения причин этого. Хотя уже справедливо замечено, что чрезмерное доверие к эмигрантским источникам приводит к безудержному восхвалению Белой борьбы и, соответственно, к исследовательскому субъективизму42.

Новое прочтение туманных страниц истории Гражданской войны стало задачей многих интересных работ. Перпективным считается метод сопоставления документов различного типа и происхождения. Исследователи анализируют мемуарные тексты, принадлежащие участникам событий, занимавшим разную позицию по отношению к событиям и их основным участникам. Примером может служить статья В. Лобанова и А. Пученкова, в которой предложен новый взгляд на перипетии сентября-октября 1918 г., закончившиеся расстрелом Северо-Кавказского ЦИКа43. Авторы рассматривали этот трагический эпизод в контексте широкого временного интервала — с июля по декабрь 1918 г., что и позволило по-новому оценить роль и место главных участников событий.

Антропологическая направленность исторических исследований наиболее ярко предстает в работах по персональной истории. Ростовский историк С. А. Кислицын на примере советского функционера С. И. Сырцова (1893−1937) показал наиболее типичные черты представителей большевистской политической элиты44. Исследователь из Саратова А. Симонов продолжил исследования по реконструкции предреволюционного этапа биографии начдива В. М. Азина (1895практ. конф., 24−27 сент. Краснодар: Альфа-Полиграф плюс, 2009. С. 501−508- Ее же. Пережить войну: рядовой состав вооруженных формирований периода Гражданской войны в России // Былые годы. 2009. № 4 (14). С. 28−45- Трошина Т. И. «Не ходил бы ты, Ванек, во солдаты.» // Личность. Общество. Государство. Проблемы развития и взаимодействия. Мат-лы Всерос. науч.-практ. конф. XX Адлерские чтения. 7−11 окт. 2011 г. Краснодар: Традиция, 2011. С. 289−291. 4 Медведев В. Г. Белый режим под красным флагом (Поволжье, 1918). Ульяновск: СВНЦ, 1998. С. 5.

43 Лобанов В., Пученков А. «Авантюра» Ивана Сорокина // Родина. 2011. № 2. С. 62−66.

44 Кислицын С. А. Большевистская политическая элита 20 — 30-х гг.: Личность и власть. Дис.. д-ра ист. наук. Ростов н/Д., 1996.

1920)45. Важное место в исследовании занимает анализ свидетельств сослуживцев Азина и сохранившихся фотодокументовпредпринята попытка объяснить существующие разночтения, а также причины их возникновения. В монографии о Л. Ф. Бичерахове историк А. Ю. Безугольный показал влияние личности на ход исторических событий, формирование политических симпатий и антипатий

46 людей, оказавшихся в зоне влияния харизматичного генерала .

На последующие работы историко-антропологического направления оказали влияние монографии A.C. Ахиезера, В. П. Булдакова и Б.Н. Миронова47. В работах Булдакова осуществлено изучение социально-психологического типажа революционера48. Тип личности, активно заявившей себя в революции, автор отнес к так называемому диссипативному типу, т. е. склонному к разрушению. В эпоху «бури и натиска» такая личность приобретает целостность, которую она не имеет в мирное время.

Ныне кризисная коммуникация признана в качестве новой, быстро развивающейся области знания49. В смутные времена человек особенно нуждается в засимволизированных действиях. Это помогает ему избежать индивидуальной ответственности, спрятавшись за массово признанную модель поведения. Этому аспекту послефевральской истории посвящены работы Б. И. Колоницкого. Была установлена радикализирующая роль революционных символов, которые из цели массовых действий быстро превращались в провоцирующий элемент

45 Симонов А. В поисках Азина. Хитросплетения начдива-28 // Там же. С. 76−80.

46 Безугольный А. Ю. Генерал Бичерахов и его Кавказская армия. Неизвестные страницы истории Гражданской войны и интервенции на Кавказе. 1917;1919. М.: Центрполиграф, 2011.

47 Булдаков В. П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М.: РОССПЭН, 1997; АхиезерА.С. Россия: Россия: критика исторического опыта (социокультурная динамика России). Новосибирск: Сибир. хронограф, 1997; Миронов Б. Н. Социальная история России периода Империи (XIX — начало XX вв.). Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. СПб: Дм. Буланин, 1999.

48 Булдаков В. П. Деструкция личности революционера в России, 1920;е гг. // Человек и личность как предмет исторического исследования: Россия (конец XIX — XX в.): научные доклады / Междунар. коллоквиум «Человек и личность как предмет исторического исследования: Россия (конец XIX — XX в.)» (7−10 июня 2010 г.- СПб). СПб: Нестор-История, 2010. С. 73−85- Его же. К изучению психологии и психопатологии революционной эпохи (Методологический аспект) // Революция и человек, социально-психологический аспект. М.: ИРИ РАН, 1996. С. 4−17.

49 Почепцов Г. Г. Теория коммуникации. М.: Рефл-букК.: Ваклер, 2001. С. 492.

22 общественных настроений50. Исследователь не ставил перед собой задачу рассмотреть развитие революционной символики и дискурса, относящееся к 19 181 920 гг.

Большинство современных работ о формировании нового революционного языка рассматривают этот процесс на материале периода строительства советского государства 1920;1930;х гг. и тоталитарной системы51. Обделена исследовательским вниманием речь простонародья во время революции и Гражданской войны. Иногда проявляется интерес к большевистской газетной риторике, но никто еще не обращал внимания на речь представителей лагеря контрреволюции в годы войны. Следует подчеркнуть, что перечисленные проблемы были в центре интересов лингвистов 1920;х гг., но как объект изучения методами языкознания (С.И. Карцевский, A.M. Селищев и др.).

Мейнстрим западной русистики представлен исследованиями различных социальных и политических аспектов Белого движения и Гражданской войны, использовавших в качестве основного документального ресурса огромный массив белоэмигрантских мемуарных коллекций. На ход исследований оказывали сильное влияние исход борьбы и характер установившегося политического режима, истоки которого они и стремились рассмотреть. Это сказывалось не только на исследовательской позиции, содержании работ, но и на названии книг, например: «Красная атака, белое сопротивление. 1917;1918» П. Кенеза незамедлительно указывает на смысл конфликта. Поэтому новаторски прозву

50 Колоницкий Б. И. Символы власти и борьба за власть: к изучению политической культуры российской революции 1917 года. СПб.: Дм. Буланин, 2001; Его же. Погоны и борьба за власть в 1917 г. СПб.: Остров, 2001; Figes О., KolonitskyB. Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917. New HavenLondon, 1999.

51 Басовская E.H. Старые имена новые смыслы. Советизм как риторическое средство // Материалы междунар. науч. конф. Екатеринбург, октябрь 2003 г. Екатеринбург: УГПУ, 2003. С. 19−21- Ворожбитова A.A. «Официальный советский язык» периода Великой Отечественной войны: лингвориторическая интерпретация // Теоретическая и прикладная лингвистика. Вып. 2. Язык и социальная среда. Воронеж: ВГТУ, 2000; Кронгауз М. А. Бессилие языка в эпоху зрелого социализма // Знак: Сб. статей по лингвистике, семиотике и поэтике памяти А.Н. Журин-ского. М.: Рус. учеб. центр, 1994. С. 233−244- Маркштейп Э. Советский язык и русские писатели // Вопр. литературы. 1995. № 1. С. 98−112- Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Толковый словарь языка Совдепии. СПб: Фолио-Пресс, 1998; Хачецукова З. К. Лингвориторические параметры советского официального дискурса периода Великой отечественной войны (на материале передовых статей газеты «Правда»). Автореф. дис.. канд. филол. наук. Краснодар, 2007; и др. чало в 1972 г. мнение Р. Уорса о том, что причины победы красных будут яснее, когда будет больше известно о внутренней жизни Красной армии, ее командирах, ее экономической и социальной основе, о различных партизанских группах, о менее известных командирах белых армий и лидерах нерусских национальностей52.

Зарубежная историография, близкая к тематике данного исследования, представлена относительно небольшим числом работ. Публикации Д. Дж. Рей-ли представляют собой комплексное исследование политической культуры и массовой психологии российского провинциального социума53. В них представлена динамическая картина формирования советской политической традиции, ставшей суммой опыта преодоления разнохарактерных кризисов и конструирования идеологических символов при существенном влиянии традиционных социокультурных стереотипов. Рейли сделал характерный для зарубежных исследователей уклон в сторону выявления корней советской системы, сделав вывод, что уже в начале 1920;х гг. большевизм стал закрытым для реальных альтернатив.

Статья JI. Хереца, основанная на эмигрантских воспоминаниях, посвящена знаковой, символической стороне мышления и поведения узкого слоя первых добровольцев — интеллигентской молодежи54. Предметом анализа стал тонкий момент взаимодействия культурных образов и задач текущей ситуации, итогом которого стало специфическое добровольческое мировоззрение.

Английский исследователь О. Файджес был одним из первых западных ученых, получивших возможность работы с документами периода Русской регл

Цит. по: Бордюгов Г. А., Ушаков А. И., Чураков В. Ю. Указ. соч. С. 163.

53 Raleigh D.J. Experiencing Russia’s Civil War: Politics, Society, and Revolutionary Culture in Saratov, 1917;1922. Princeton University Press, 2002; Реши Д.Дж. Антибольшевистские волнения в Саратове и Саратовской губернии в конце гражданской войны // Вестник Самарского гос. ун-та. 2001. № 1. С. 35−56- Его же. Революционное слово как оружие, или Как язык довел саратовских большевиков до власти // Диалог со временем: Альманах. Вып. 14. M: URSS, 2005. С. 162−176- Его же. Политические судьбы российской губернии: 1917 год в Саратове. Саратов: Слово, 1995; Его же. Большевики и революционные коммунисты Саратовской губернии в годы Гражданской войны // Военно-исторические исследования в Поволжье. Вып. 3. Ч. 2. Саратов: Научная книга, 1999. С. 3−11- и др.

54 Heretz L. The Psychology of the White Movement // The Bolsheviks in Russian society. The Revolution and Civil Wars/ Ed. by V.M. Brovkin. Yale University Press. New Haven & London, 1997. P. 105−121. волюции и Гражданской войны в советских архивах. Знакомство с документацией сельских и районных (волостных) советов Поволжья позволило ему детально показать автономный характер аграрной революции 1917;1918 гг., содержание которой состояло в стремлении к обособлению от внешнего мира для реализации исконных крестьянских представлений о справедливом жизнеустройстве. Волне возвратной миграции в деревню из города и с фронта принадлежит роль разрушителя и патриархальности, и внеполитичности, и замкнутости сельского мира55. Следующая его книга «People's Tragedy: Russian Revolution. 1891−1924» (1996) объединяет два самых плодотворных подхода к изучению любых поворотных моментов истории — широкий хронологический интервал и соединение повествования об общественных событиях и судьбах заметных и неизвестных личностей той эпохи. Поэтому она и получила свою порцию критики якобы за придание чрезмерного значения индивидуальности и «случайной цепочке событий» наряду, однако, с широким читательским признанием. В этой книге представлена одна из версий того, что считать первым перекрестком, на котором Россия сделала первый шаг по направлению к революционному кризису. Файджес считает таковым голод 1891 г., который начал процесс политизации русской деревни.

Необходимо отметить существование ряда подходов в определении нижней и верхней временных границ Гражданской войны в России. Если ее начало относят к 1917 г. или к 1918 г., то окончание к 1920, 1921, 1922, 1923, 1924 гг., причем на выбор завершающей даты оказывает влияние тематика и регион исследования. В настоящее время отечественными учеными прилагаются усилия по установлению конкретных дат Гражданской войны в России, как это было сделано американскими учеными в отношении своего внутреннего конфликта. Предложено различать в Гражданской войне период фронтовой и повстанческой войн с тем, чтобы в дальнейшем установить для фронтового периода точные хронологические рамки. Обоснована необходимость осуществить подоб

55 Файджес О. Крестьянские массы и их участие в политических процессах 1917 — 1918 гг. // Анатомия революции. 1917 год в России: Массы, партии, власть / Отв. ред. В. Ю. Черняев. СПб: Глагол, 1994. С. 231 — Figes О. Peasant Russia, Civil War: The Volga Countryside in Revolution, 1917;1921. Oxford: Clarendon Press, 1989. 399 p.

25 ную датировку порегионально. Этот подход наиболее полно учитывает свойство подлинной гражданской войны: постепенное углубление конфликта и длительный период выхода из него. Э.Дж. Хобсбаум предупреждал об опасности, которая состоит в искушении изолировать события проявившегося кризиса от более широкого контекста общества, претерпевающего изменения, особенно если проблема сформулирована так: как остановить или совершить революцию. Хотя парадоксальным образом именно русскую революцию он рекомендовал изучать на кратких периодах времени: «.Скажем, периода с марта по ноябрь 1917 года или последующей гражданской войны» .

Итак, правомерен вывод о том, что изучение истории Русской революции и Гражданской войны в историко-антропологическом ключе находится в самом начале своего становления. Большинство поставленных в диссертации вопросов не получали еще своего разрешения в науке.

В представленной работе историографический обзор и анализ литературы по конкретным явлениям и частным событиям дается в начале параграфов по ходу изложения. С возможной полнотой учитываются мнения историков всех поколений.-Достижения предшественников послужили отправной точкой и отмечены надлежащим образом. Такой вариант представляется более эффективным, поскольку он позволяет более предметно оценить существующие точки зрения специалистов, сформулировать и обосновать собственные оценки.

Источниковую базу диссертации составили документы из более чем семидесяти фондов 23-х центральных и региональных архивохранилищ, а также нескольких личных архивов, среди них: Государственный архив Российской Федерации, Российский государственный архив социально-политической истории, Центральный государственный архив Московской области, Центральный государственный архив Республики Северная Осетия — Алания, Национальный

56 См., напр.: Шшовский М. В. О хронологических рамках «фронтовой» Гражданской войны (на примере Азиатской России) // 1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения: сб. материалов междунар. науч. конф. / Отв. ред. В. И. Голдин. Архангельск: Солти, 2010. С. 32−35- Гинзбург Б. Л., Голосов Р. А. Окончание «фронтовой» Гражданской войны // Там же. С. 198−200.

57 Хобсбаум Э. Дж. От социальной истории к истории общества // Философия и методология истории: Сб. статей / Под ред. И. С. Кона. Благовещенск: Благовещ. гуманит. колледж им. И. А. Бодуэна де Куртенэ, 2000. С. 315. архив Республики Карелия, Национальный архив Республики Калмыкия, Национальный архив Республики Адыгея, Центр документации новейшей истории Ростовской области, Государственный архив Архангельской области, Государственный архив Саратовской области, Государственный архив Ростовской области, Центр документации новейшей истории Краснодарского края, Научный архив Северо-Осетинского института гуманитарных и социальных исследований им. В. И. Абаева, Научный архив Карельского научного центра РАН, Архивное собрание Дома Русского Зарубежья им. А. И. Солженицына, Государственный архив Днепропетровской области (Украина) и др. Полный перечень архивохранилищ и использованных фондов представлен в приложении.

Среди хранящихся там документов предпочтение отдавалось документам личного происхождения (далее — ДЛП) — записям воспоминаний участников революции и Гражданской войны, осуществленных в рамках работы научных учрежденийсобранных в результате деятельности Комиссии по истории Октябрьской революции и ВКП (б) (Истпарта), а также комиссий помощи демобилизованным красноармейцам и бывшим красным партизанам (1920;1935) — письмам и дневникам того периодаа также документам советских и белогвардейских войсковых частей, организаций и учреждений низового уровня. В соответствии с принципом системности и целостности решения задач научного познания наряду с ДЛП использованы источники других видов, поскольку только информация, полученная из источников разнообразного происхождения, может отражать многофакторность взаимодействия компонентов исторического процесса, снижая степень искажения исторической реальности. Анализ информативного потенциала и принципы научной критики этих архивных материалов даны в 1-й главе диссертации.

Методы исследования. Исследование выполнено на основании разнохарактерных источников, что предполагает определенное многообразие методов работы с ними. Традиционные методы — историко-генетический, историко-компаративный, структурно-функциональный, каузоментрический (как способ биографического анализа), лексикографический метод и метод социально-культурной идентификации авторов текстов — соседствуют с междисциплинар

27 ным, объединяющим в себе широкий спектр общенаучных методов и методов других социальных и гуманитарных наук, использованных с учетом специфики исторических источников и исследовательских задач. Принципиальным требованием при выработке собственной исследовательской методики была корректность интерпретации при учете субъективности источников. Важнейшим из исторических методов диссертации стал такой способ критики источников, как включение их в хронологический или синхронный ряд с другими документами. Расшифровка методологии и методов исследования предпринята в 1-й главе диссертации.

Научная новизна предпринятого автором исследования определяется, прежде всего, тем, что приложение историко-антропологического подхода к истории российского революционного движения, Русской революции и Гражданской войны 1917;1920 гг. только начинается. Целый ряд приводимых в диссертации неизвестных и малоизвестных источников и фактов свидетельствует о том, что с помощью категорий политики и идеологии весь комплекс проблем, связанных с революционной эпохой, не может быть решен.

1. В ходе разработки положений частной методологии исследования получила обоснование правомочность широких обобщений в области массовых представлений на основе индивидуальных свидетельств. Основанием стали теории Э. Дюркгейма, Г. Лебона, Л. С. Выготского, У. И. Томаса — психологов-экспериментаторов и социологов, работавших с массовыми выборками и признававших диагностический характер индивидуального сознания как источника и одновременно отражения коллективных представлений и переживаний. В диссертации описаны авторские методы работы с различными категориями документов личного происхожденияформализованы признаки текста, принадлежащего «добросовестному автору». Рекомендованы дополнения к существующему понятийно-категориальному аппарату в сфере классификации этой категории документов.

2. Значительная часть выявленных в архивохранилищах и использованных в исследовании документов впервые введена в научный оборот. В наибольшей степени это касается фондов, образованных деятельностью региональных ко

28 миссий помощи демобилизованным красноармейцам и бывшим красным партизанам, а также рукописных документов периода Гражданской войны, принадлежащих участникам Белого движения и обнаруженных в провинциальных архивах. С новых позиций рассмотрены материалы из региональных фондов Истпарта. Ветеранские воспоминания из этих коллекций активно использовались в работах советского времени, но это было крайне избирательное и достаточно тенденциозное прочтение. Многие, наиболее самобытные свидетельства в связи с неортодоксальностью содержания остались без цитирования и обобщения.

3. Осуществлен сравнительный анализ большого числа биографических и автобиографических текстов с целью выявления факторов, способствовавших приобщению человека к оппозиционной деятельностиа также помогавших избежать увлечения радикальными идеями.

4. Была доказана особенная роль слоя полуинтеллигентов в деятельности оппозиционных кружков предреволюционного периода и в формировании вооруженных отрядов, ставших основой будущих противоборствующих армий. Было показано, что в условиях кризиса социальной идентичности люди, рожденные в разных сословных средах, переходили к активному поиску новых стандартов жизнеустройства, и революционность была одним из них.

5. На обширном мемуарном материале показаны условия, способствовавшие вовлечению россиян в вооруженный конфликт, а также факторы размежевания, в результате действия которых потенциальный комбатант оказывался на стороне большевиков или их противников. Среди них — деятельность мобилизационных комиссий, в которой ярко отразился организационный потенциал всех армий, а также формы приспособления населения к государственному насилию. Продемонстрирована особенная роль фронтовиков на начальном этапе Гражданской войны.

6. На основе синхронных документов была осуществлена реконструкция мировоззрения белого офицерства, которая отличается от результатов, полученных другими исследователями, использовавшими эмигрантские мемуары. Исследован противоречивый комплекс мнений об офицерах старой армии, по

29 шедших на службу в РККА, — от отзывов современников и оценок ученых до суждений самих красных офицеров. Показана важность определенных качеств личности командира как фактора вовлечения в вооруженный конфликт и гаранта сплочения вокруг него подчиненных.

7. Впервые осуществлено компаративное исследование поведения населения нескольких регионов страны, которые отличаются между собой природно-географическими условиями, сословно-этническим составом населения, культурными традициями и уровнем экономического развития.

8. По обрывочным сведениям были реконструированы прогностические ожидания россиян, принадлежащих к противоборствующим лагерям.

9. В диссертации собран материал об организационных методах и результативности агитационно-пропагандистской деятельности белых и красныхпроведен контентный анализ нескольких газет того периода.

10. В исследовании впервые учитывается взаимовлияние военных событий с перипетиями частной жизни комбатантов и развитием тифозной пандемии в 1918;1920 гг.

11. Были рассмотрены языковые, ритуальные и иные семантические новации, появившиеся в 1918;1920 гг., некоторые из них впервые были проанализированы в качестве адаптивных практик. Сделан вывод о том, что возникновение новых символов в лагерях революции и контрреволюции носило не только практический характер, но и отражало поиск смысла новой идентичности.

Положения, выносимые на защиту:

1. Микрометодологическая концепция, положенная в основу диссертации, заключается в том, что историко-антропологическое исследование, объединяющее тематику истории повседневности и исторической психологии, микроистории и институциональных феноменов, наиболее эффективно решает те проблемы истории, которые раньше казались слишком зыбкой зоной для научного обобщения: смутный мир массового сознаниямотивационная составляющая поведения индивиданеписанные коллективные идеи, ценности и общественные практикималый жизненный мир рядового человека, чей исторический потенциал, казалось бы, слишком мал, чтобы влиять на глобальные со

30 бытия. К проблематике исторической науки были адаптированы социологические и психологические концепции и восприняты вместе с характерной для них терминологией. Именно интеллектуальная атмосфера этих наук в большей степени, чем история, позволяет рассмотреть в человеке прошлого активно действующего субъекта и предположить потенциальную вариабельность его поведения. Документы личного происхождения, составившие основу исследования, представляют большую научную ценность, являясь носителем информации не только о субъективной, эмоционально-ментальной стороне деятельности отдельных людей, но и об особенностях массового поведения социальных групп, а также содержат субъективно окрашенную, но часто достоверную картину исторического прошлого. Многие вольные и невольные погрешности вполне могут быть выявлены методами научной критики источников.

2. На основе обширного биографического материала сделан вывод о том, что существовал достаточно пространный, но вполне конкретный перечень факторов, способствовавших переходу человека к оппозиционной деятельностичто имелись альтернативные варианты для реализации тех же побудительных мотивов, которые толкали на путь антиправительственной борьбычто складывание ситуации, оканчивавшейся радикализацией индивида, зависело от факторов гетерогенного характера. За десятилетия своего существования оппозиционность приобрела роль универсального варианта действий в ситуации неблагополучия, которую раньше выполняли отъезд за границу, уход в монастырь или самоубийство.

3. Революционность основных потенциально чувствительных к ней слоев (интеллигенции, рабочего класса и крестьянства) часто не совпадала по времени, что являлось одним из факторов торможения социального конфликта. К началу Первой мировой войны ситуация характеризовалась снижением антиправительственной активности интеллигенции (прежде всего, радикальной левого толка и либеральной за исключением политической элиты центристских партий) и пролетариата, но стабильность крестьянского мира все более разрушалась внутренними кризисными явлениями и процессами индустриализации и урбанизации. Цикличность экономики сказывалась на смене периодов процве

31 тания и упадка в судьбе рядового человека, от чего особенно страдали недавние выходцы из деревни. Кризис обманутых надежд выражался в назначении виновными властей и всех вышестоящих классов, которым приписывалась целенаправленное противодействие эмансипации низов.

4. Важную роль в эскалации конфликта сыграл слой полуинтеллигентовунтер-офицеров и офицеров военного времени обер-офицерских чинов, выдвинувшихся на фронтах Первой мировой войны. Этот вывод распространяется и на тех, кто участвовал в создании Красной армии, и на тех, кто последовал призыву лидеров Белого движения.

5. На позиционирование основной массы первоначально пассивного в событиях населения страны повлияло существование давних разнохарактерных конфликтов, скатывание провинции в состояние безвластия, опыт взаимодействия с одной из сторон конфликта, переход территории из рук в руки, преследования заподозренных в сочувствии к враждебному лагерю. Углублению конфликта способствовало само возникновение офицерских организаций. Сформировавшиеся на их основе белые армии приняли на себя негодование уставших от войны и экономического кризиса масс: в их глазах белые были и причиной, и зачинщиками войны. Без них большевикам было бы трудно объяснять свои собственные просчеты. Своим существованием белогвардейцы, стремившиеся достигнуть цели малоэффективными средствами, обеспечили рекреационный период для обретения большевиками опыта управления и сбора массовой партии сторонников. В ином случае большевики оказались бы один на один с массовым недовольством населения разрушенной страны, без армии, без советского аппарата, без идеологического обеспечения и пр. Но офицерские организации не могли не появиться, поскольку советские методы сразу сформировали лагерь несогласных.

6. Одной из причин красного террора в период так называемой первой советской власти было представление о том, что препятствие для торжества социализма заключается в узкой группе «контрреволюционеров», физическое уничтожение которых («санация страны») откроет путь для социалистических преобразований. Только после того, как было осознано, что несогласных гораздо

32 больше, чем согласных, и что с этой многомиллионной массой надо как-то договариваться, представления об универсальности террора как эффективного средства решения задач социального переустройства сменились более гибкой политикой, более-менее последовательно осуществлявшейся в течение 19 191 920 гг. Изменение практики государственного насилия по отношению к «контрреволюционным» слоям четко прослеживается по синхронным документам.

7. Российская империя представляла собой по терминологии Ю. И. Семёнова единый геосоциальный организм, поэтому, несмотря на разновременное включение территорий в состав империи и наличие центробежных сил, реакция регионов и этносов на ослабление центральной власти страны выразилась не только в сепаратистских, но и сильных центростремительных взаимодействиях. Участие представителей окраинных этносов в общероссийских событиях было массовым и активным, ставившим целью решение задач национального развития. На внешнее поведение представителей региональных социумов оказывали влияние стереотипы мышления и действия, традиционные для существовавших локальных культур, при сугубо практическом и актуальном содержании целе-полагания. Этим объясняются многие специфические черты Гражданской войны в регионах России.

8. Сторонники Белого движения и советской власти примерно в одинаковой степени испытывали уверенность в своей победе, но ментальный механизм этой уверенности был различным. В противовес достаточно распространенному мнению о чувстве обреченности и фатализма белого офицерства, которое сопровождало их борьбу с большевиками, выявлено присутствие у них уверенности в недолговечности советской власти, что вызывало достаточно легкое отношение к своим поражениям как событиям частного порядка, не влияющим на конечный результат борьбы. Если факт победы большевизма противоречил миропониманию белогвардейцев, то красные верили в свою победу под влиянием пропаганды и действия защитного психологического механизма, который блокировал мысли о проигрыше.

9. Восстановленные коллизии судеб лиц, оставивших письменные записи интимного содержания, позволяют судить, что соображения личного характера, причем не обязательно меркантильные, влияли на конкретные поступки человека и на его глобальное позиционирование в революционных событиях.

10. С учетом того, что Гражданская война проходила при чередовании побед каждой из основных противоборствующих сторон, а фронтовая война сменилась волной повстанчества, выдвигается тезис о том, что прекращение войны связано с исчерпанностью психоэмоциональных, не говоря уже о физических, ресурсов нации в результате «долгой войны» 1914;1920 гг.

11. Природные и естественные процессы (климатические аномалии, эпидемии) влияли на ход военных действий. Если пик заболеваемости тифом в Красной армии пришелся на зиму 1918;1919 гг., то у ВСЮР — на зиму 19 191 920 гг., что влияло на боеспособность армий.

12. Происходившие в изучаемый период изменения структуры языка должны были облегчить процесс политического позиционирования и идентификации людей — членов единой этнокультурной среды, а также средством маскировки обычно табуированных действий, таких как участие в насилии. Под влиянием военных и политических событий изменялся внешний вид и символика предметов повседневного обихода и прежде всего одежды. Тенденции этих изменений отражают особые смыслы той эпохи. Например, мода на одежду курсантов военно-технических школ и курсов стала следствием роли и влияния унтер-офицерства и прапорщиков в вооруженных формированиях всех направлений.

Практическая и научная значимость осуществленного исследования.

Обширный фактический материал из малоизвестных, преимущественно рукописных архивных фондов, ранее не привлекавшийся в качестве исторического источника, данным исследованием вводится в научный оборот.

Полученные выводы могут быть использованы при изучении и преподавании поздней имперской и ранней советской истории. Они могут быть полезны для разработки лекционных курсов, спецкурсов, учебников по отечественной истории и источниковедению отечественной истории.

Положения диссертации, связанные с обнаружением влияния естественно-природных явлений на ход политических процессов, могут стать толчком для дальнейшего изучения взаимосвязей природы и социума применительно к новейшей истории России.

Учитывая, что история служит основой самоидентификации индивидуума, полученное профессиональное историческое знание может помочь лучше понять природу и характер существующих социальных связей внутри современного социума, несмотря на временной разрыв почти в сто лет.

Содержание диссертации говорит о том, что у России была возможность миновать такой исторический перекресток как революция 1917 г., однако этот вариант не был реализован по вине властей, влиятельных правых и центристских политических сил, которые не проявили достаточного понимания того, что нужно использовать и направлять социальную энергию новых активных социальных групп. Это историческое поражение власти, замкнутой на себе.

Апробация результатов исследования. Основные результаты диссертационного исследования были представлены на 24 научных конференциях, из них 11 — международных, в том числе: «1920 год в судьбах России и мира: апофеоз Гражданской войны в России и ее воздействие на международные отношения» (Архангельск, 27−28 апр. 2010 г.) — «Гражданская война на Юге России: новые взгляды, подходы, документы» (организаторы — Научный совет по истории социальных реформ, движений и революций РАНФонд русской истории (Нидерланды), Ростов н/Д, 3−4 июня 2010 г.) — IX конгресс этнологов и антропологов России (Петрозаводск, 5−8 июля 2011 г.) — 5 — всероссийских- 5 — межрегиональных- 3 — региональных. По теме исследования автором подготовлено и опубликовано 40 статей и докладов, из них 13 (общий объем 10,2 а.л.) в периодических изданиях из списка ВАКтакже — три монографии общим объемом 54,0 ал.

Диссертация обсуждена на заседании кафедры Кавказоведения и отечественной истории Института по переподготовке и повышению квалификации преподавателей гуманитарных и социальных наук Южного федерального университета и рекомендована к представлению в диссертационный совет.

Структура диссертации и объем глав определяются поставленными в исследовании целью и задачами. Она состоит из введения, четырех глав, заключения, списка архивных фондов, опубликованных источников и литературы. Перечень проблем, поставленных в диссертации, вызван требованием системного рассмотрения объекта исследования, предъявляемого к докторским диссертациям Положением о порядке присуждения ученых степеней.

Выводы. Визуальные, лексические и иные символические образы прошлого, запечатленные в синхронных и деферативных источниках, являются шифрами социального содержания. Новые слова и новая интерпретация старых образов стали символами опыта и симптомами происходящего. Они являются итогом взаимосвязанного развития политической и народной культур.

Красный и белый цвета быстро стали общепринятым и общепонятным символом противостояния. Успех этой символики свидетельствует о низком уровне потребности в рефлексии, который демонстрирует подавляющая часть участников конфликта. Тот размах, который приобрела цветовая идентификация в годы войны, свидетельствует о трудности четкого определения противников с использованием понятий социального, классового и политического характера. Соционимы типа буржуазия, помещики, офицеры, трудовое крестьянство, интеллигенция, пролетариат далеко не всегда адекватно описывали размежевывающиеся силы, поэтому требовались более универсальные формы опознавания, удобные также для оперативной идентификации противника и союзника в условиях длительного периода отсутствия установленных образцов военного обмундирования.

В самого начала оппозиционный лагерь стремился к тому, чтобы выделяться из массы благонамеренной публики. Предпочтение, отдаваемое одежде демократического вида, было вызвано не модернистскими социальными процессами, направленными на унификацию и демократизацию, а характерным для феодального общества стремлением к тому, чтобы внешний вид свидетельствовал о социальной роли человека. Но подлинный революционный костюм был рожден войной. Истинным символом принадлежности к революционному истеблишменту стала кожаная тужурка — форма курсантов военно-технических школ и военнослужащих технических родов войск, что было связано с их ролью в формировании отрядов, ставших зародышем Красной армии.

Поведение ориентировано знаково-смысловыми системами (языком, одеждой, ритуалом и т. д.) и имеет символическую форму выражения, поэтому не может анализироваться в отрыве от речевых дискурсов, в которых зафиксированы мотивы и цели действия, ценностные ориентации, ментальные привычки и представления. Реакция языка и его моделирующих семиотических систем на происходивший военно-политический кризис состояла в выработке формул идентификации и маскировки травмирующих событий. Социальная функция языка в переломную эпоху выходит за рамки обычного языкового стандарта и изменяется в сторону средства социального доминирования и дисциплинирования. Лагерь революции интуитивно вырабатывал, перебирая и отбрасывая, именно те образы, в которых оказывались схваченными политическая власть и сила. На ходу (изобретались способы, призванные заставить поверить в образы.

С помощью документов личного происхождения удалось восстановить подлинную с точки зрения масс семантику и механизмы формирования широко использовавшихся лексических конструктов той эпохи: коммунист, большевик, кадет, боец. Лагерь контрреволюции был менее плодовит в русле

587 конструирования новых слов как хранитель традиционных смыслов. Но и там присутствуют немногочисленные языковые новации. Сложилось впечатление, что по этой причине сложившиеся неологизмы были зафиксированы в письменных источниках в меньшей степени, чем в действительности имели место. Таким образом, генератором языковых изменений является сама революционная обстановка, а не революционная сторона конфликта.

Человеку присущи сознательный контроль и управление процессами переживания, связанными с символами смерти, для уменьшения страха от последствий своих собственных необратимых действий, поэтому поведение людей во внутригражданском конфликте содержит столь много маскирующих, повышено засимволизированных конструкций речи и действия. Это различные эвфемизмы, знаковые жесты, выработанные ритуалы, имеющие как витальные, так и социогенные источники происхождения. Предложение увидеть в особенностях протекания и отражения событий Гражданской войны в Карелии ментальный подтекст основывается на мнении, что именно мифологические образы наполняют собою действия, не требующие раздумий и рефлексии (С. Бойм, М. Бланшо)161. А именно такие действия были наиболее типичными в условиях стресса, усталости, постоянной необходимости подчиняться обстоятельствам и приказам.

В присвоении революционным отрядам устрашающих названий ощутимо влияние наивных народных приемов заговора от испуга, от нечистой силы и злых людей. Механизм облечения в традиционную внешнюю форму актуальных задач облегчал патриархально мыслящей и чувствующей массе их выполнение.

161 Хлынина Т. П. За пределами советской повседневности // Личность, общество, государство. Проблемы развития и взаимодействия: межрегиональная научно-практич. конф., 2−6 окт. Краснодар: Традиция, 2009. С. 430.