Монгольская новеллистика XVII-XIX вв. и индо-тибетские повествовательные традиции

Актуальность проблемы. ХУП-Х1Х века явились для монгольской литературы важным этапом. К этому времени в Монголии складывается система литературы, которую принято называть литературой средневекового типа. Она характеризуется прежде всего слабой разграниченностью религиозной и светской словесности, преобладанием влияния буддийской идеологии, нечеткой дифференциацией функциональных и художественных жанров, использованием смешанных — прозаических и поэтических форм, неясной выраженностью авторского начала, ориентацией на классические образцы национальной и инонациональной (индийской, тибетской) древности, двуязычием в письменном творчестве, включением в сферу своего культурного обихода памятников этих инонациональных культур. Этот тип в основных своих чертах сохраняется на протяжении последующих двух веков.

В рамках этой литературы продолжалась и значительно развилась историографическая традиция. Берущая свое начало еще от знаменитого «Сокровенного сказания монголов» (ХШ в.), она обогатилась такими сочинениями, как «Золотое сказание» Лувсан Дандзана (ХУЛ в.), «Драгоценное сказание» Саган Сэцэна (ХУЛ в.), «Хрустальные четки» Рашпунцага (ХУШ в.), «Драгоценные четки» Галдана (XIX в.). Для монгольской историографической традиции издавна было характерно сочетание в большей или меньшей степени двух тенденций: стремление к созданию с одной стороны сухих хроник, а с другой — художественных повествований. Последнее чаще всего осуществлялось за счет включения в сочинения эпических фольклорных и нефольклорных фрагментов. Именно по историческим хроникам нам известны такие произведения как «Легенда о разгроме трех тайчудских сотен», «Мудрая беседа мальчика-суроты с девятью орлёками Чингис-хана», «Легенда об Аргасун-хурчи», «Легенда о Мудрой ханше Мандухай» и др., являющиеся поистине жемчужинами монгольской литературы. Развитие этого феноменасоединения исторического и художественного — подвело к формированию в XIX в. жанра исторического романа, каковым по существу является «Синяя книга» В.Индншнаша.

Продолжалась переводческая деятельность монгольских книжников, начавшаяся еще в ХШ-Х1У вв. Фундаментальные основы в этой области заложил знаменитый Чойджи Одсэр (Х1У в.), переведпий на монгольский язык многие произведения. В рассматриваемый период эта деятельность намного расширилась. Буддизм к ХУЛ в. уже завоевал в Монголии прочные позиции, в это время строились многочисленные монастыри, стали теснее связи с Тибетом. Увеличился круг переводимых книг. Наконец, был осуществлен полный перевод сочинений канона, Ганджура — в ХУЛ в., Данджура — в ХУШ в.

Развивалась и дидактическая поэзия, имевшая своими истоками замечательные монгольские произведения — «Ключ разума» (ХШ в.), «Поучения Чингис-хана» (ХШ в.) и переводные, например, «Сокровищницу благих речений» Сакья-пандиты (ХШ в.). Монголами было создано большое количество стихотворных произведений в русле этой традиции. Приобретая постепенно индивидуальный характер, она дала монгольской литературе своего рода лирическую поэзию, к которой прежде всего следует отнести творчество Дандзин Равджи (XIX в.).

Однако ХУП-Х1Х вв. характерны еще и тем, что в это время складываются и распространяются качественно новые для монгольской словесности формы. Среди них едва ли не самыми популярными являются те, что составляют объект нашего исследования. Этосборники джатак, комментарии к различного рода трактатам и «обрамленные повести», представляющие собой, определенным образом организованные в единое целое, собрания небольших новеллистических повествований.

В монголоведческой науке этим памятникам было посвящено немало работ. Интерес к ним появился еще в начале прошлого века, как только взгляд европейских, в частности, русских ученых обратился к Монголии. Он вылился прежде всего в издание текстов различных произведений, их переводы и пересказы /2- 32- 66- III- 130- 136- 190- 205- 206- 210- 238- 240−242- 250- 251- 259- 267- 268- 270/. Значительный вклад в изучение этой литературы внес Б. Я. Владимирцов. Его классический труд «Монгольский сборник рассказов из Panca-fcantra п /27/ до сегодняшнего дня не потерял своего значения. Он также издал перевод одной из монгольских редакций «Волшебного мертвеца» /29/. Нельзя не упомянуть здесь и венгерскую школу монголистики во главе с Л.Лигети. Он и его ученики — Д. Кара, Г. Бетленфальви, Л. Лёринц посвятили изданию текстов такого рода произведений и филологическому их анализу немало работ /195−197- 228−230- 232−237/. В 50-е годы в МНР начинается массовое издание текстов этих литературных памятников /41- 168- 175, с. 295−298, 335−342, 342−349, 350−355, 363−389, 397−404- 179- 180- 183- 184/. Более чем четвертьвековая работа над ними привела монгольских ученых к созданию целого ряда статей, которые затем вошли в «Обзор монгольской литературы». Особое место здесь занимают исследования Ц. Дамдинсурэна /36−41- I5I-I58- 175/. В этой области также много работает Д. Ёндон, издавший большую монографию /160/ и продолающий работать над этой проблематикой /54- 55- 159- 161/. Нельзя не отметить и исследования другого монгольского ученого Л. Хурэлбатора /172/. В последнее время много делают для изучения данных произведений и бурятские и калмыцкие ученые /6- 7- 43- 49- 97- 128- 129- 144- 258/.

Все перечисленные работы содержат ценные материалы, важный филологический или текстологический анализ. Но ни разу еще в науке не было предпринято попытки обобщить накопленные в этой области знания. Современный же этап развития монголоведческой науки все с большей настоятельностью требует рассмотрения общих закономерностей литературного процесса Монголии. Ученые с возрастающим вниманием и интересом обращают свои усилия на исследование проблем становления форм и жанров монгольской литературы. В свете вышеизложенного представляется чрезвычайно важным изучение циклов новеллистических повествований, как особых форм монгольской повествовательной прозы.

Цели и задачи исследования. Цель состоит в определении места этих произведений в кругу всей монгольской литературы, освещении процесса их формирования, описании их особенностей.

В соответствии с этой целью перед автором встают следующие задачи: а) исследовать специфику новеллистических повествований, составляющих определенный слой в монгольской литературе данного периодаб) проанализировать способы организации новеллистических повествований в «цепные» композиции в трех рассматриваемых нами литературных типахв) Проследить характер влияния индо-тибетских повествовательных традиций на становление данных литературных типовг) осветить процесс накопления в них художественных элементов, соотношение художественного и функционального, буддийского и светского, роль в этом устного народного творчества.

Не всегда просто с помощью европейского научного языка определить жанры этих небольших повествований. Некоторые из них близки притче, басне, другие — сказке и рассказу, но все же эти названия не вполне соответствуют их настоящей природе. Главная причина такого несоответствия нам видится в качественно ином характере их аллегоричности, вымысла, символичности. Читатели, которым были адресованы данные повествования, не усматривали в описываемых событиях невозможного, вымышленногоим представлялось, что все это могло произойти и, наверное, когда-нибудь происходило. Не видели они в них и одну лишь аллегорию или символ. (Во многом это определялось мировосприятием монгола-буддиста, считавшего людей, животных, богов и демонов существами одного порядка). При всем различии повествований их объединяют многие общие черты: они всегда фабульны, имеют небольшие размеры и довольно простой сюжет, который строится вокруг какой-нибудь одной, чаще всего дидактической идеи. Их композиция стройна и закончена, в них практически отсутствуют художественные описания. С другой стороны это — чисто литературные произведения, а не «записанный фольклор», об этом свидетельствует их стилистика и поэтика. Поэтому у нас есть основания рассматривать их как ранние, простейшие формы монгольской новеллистики. И хотя термины «новелла», «новеллистика» тоже достаточно условны в применении к этим повествованиям, все же в меньшей степени, чем какое-либо другое обозначение.

Организация новелл в единые своды осуществлялась с по- ^ мощью различных конструкций. Для сборников центральноазиатских джатак такой «циклизующей» основой является герой, о котором в (них идет речь, и рассказ повествователядля комментариевтолкуемое сочинение, а для «обрамленных повестей» — сюжетное обрамление. Эти рамки и по происхождению, и по характеру собственной их жанровой природы весьма различны, роднят их лишь те функции, которые они выполняют в наших произведениях. (Эти функции не заданы, однако, изначально разного рода трактатам, к которым впоследствии были написаны комментарии. Они существовали как самостоятельные сочинения. Их толкователи не ставили своей целью составить циклы новелл, эти циклы складывались как бы «нечаянно», не по воле авторов. Поэтому, говоря в данном случае о «циклизации» мы имеем в виду не процесс их составления, а лишь результат — ту форму, которую эти сочинения получили в завершенном виде). Таким образом, все три типа рассматриваемых нами памятников объединяет одна общая черта — своего рода «цепная» композиция, при которой новеллы «нанизываются» одна за другой на общую «нить» — будь это рассказ проповедника, дидактический трактат, или сюжетная история.

Все эти произведения так или иначе связаны с индийской по- / вествовательной традицией, что обусловлено окончательным утверждением в Монголии буддизма, привнесшего элементы индийской культуры. Влияние ее прежде всего проявляется в их сюжетике. Данные сочинения включают в себя большое количество новелл, уходящих корнями в индийскую повествовательную прозу. На первом месте среда памятников индийской литературы по количеству сюжетов, «отданных» в монгольскую словесность, стоят буддийские джатаки и знаменитая «Панчатантра». Нельзя с полной определенностью назвать какой-нибудь один, конкретный путь проникновения этих сюжетов в творчество монгольского народа. Вероятно, их было несколькои все же главный из них — перевод буддийских джатак, которые когда-то сами вобрали в себя сказки и рассказы, входящие в «Панчатантру» и другие индийские «обрамленные повести». Примечательно, что среди исследуемых нами монгольских сочинений нет таких, которые бы в своем полном объеме базировались на каком-нибудь одном индийском произведении. Обычно в них присутствуют новеллы из разных памятников. Они как бы «перетекают» из одного сочинения в другое, дублируются, смешиваются и т. д.

Влияние индийской повествовательной прозы сказалось и на форме исследуемых сочинений. Об индийском происходении жанров джатаки и «обрамленной повести» можно говорить со всей определенностьюкомментарии к разного рода трактатам, содержащие художественные повествования, имеют, по всей вероятности, также индийские истоки. Включение в повествование художественных фрагментов, имеющих вид законченных сюжетных новелл, было характерно и для собственной письменной традиции монголов, например для историографии. Однако в этом случае фрагменты, сами по себе «имевшие высокие литературные достоинства, носили подчиненный характер: не были так многочисленны и так значимы. В сочинениях же рассматриваемых нами типов новеллы выходят на первый план, оттесняя основное повествование на место функционального обрамления. Такие конструкции чрезвычайно характерны для индийской повествовательной традиции и в нашем случае являются плодом ее влияния.

В распространении буддизма в Монголии роль главного «посредника» сыграл Тибет. Тибетское влияние имело в формировании монгольской литературы этого времени еще большее значение, чем индийское, тем более, что последнее осуществлялось через Тибет. Влияние этих двух культур на литературное творчество монголов находятся на двух принципиально разных уровнях. Тибето-монголь-ские связи были намного более тесными и многогранными, зачастую давали жизнь общим литературным явлениям. Таковым было, например, тибетоязычное творчество монголов. Тибетский язык был для них своеобразной «латынью», языком образованного ламства. На нем монголами была создана большая литература — от буддийских трактатов до лирической поэзии. Отметим, что ее хорошо знали и в самом Тибете, полноправно вводя в круг своего творчества. В Монголии были широко распространены, читаемы, изучаемы и т. д. тибетские сочинения, причем многие — наряду с их монгольскими переводами. Эти произведения не ощущались чуждыми явлениями иноязычной словесности, а были своими, близкими.

Такие, порой нерасторжимые, взаимосвязи мы обнаруживаем и при изучении наших памятников, некоторые из которых были распространены на двух языках, другие — только на тибетском или только на монгольском. Многие произведения переводились на монгольский язык по нескольку раз, есть такие, которые с монгольского были переведены на тибетский. Иногда это были не переводы, а скорее пересказы, переработки и т. д. Такая ситуация требует подробного и детального рассмотрения тех или иных произведений тибетской литературы, включения их в исследуемый материал наравне с монгольскими сочинениями.

При таких сложных отношениях монгольской литературы с индо-тибетскими повествовательными традициями встает вопрос о национальном характере рассматриваемых нами памятников. Влияние национального фольклора и традиционной литературы на их стилистику и поэтику, повсеместная распространенность и популярность, продуктивность их форм, влияние, оказанное ими на собственное творчество монголов — вот основные факторы, сделавшие их феноменами национальной словесности.

Характерно для этих произведений непростое соотношение буддийского и светского начал. Этим во многом объясняется расположение материала в нашем исследовании. Джатаки по своим целям и задачам, по тем идеям, которые они несут, — произведения чисто буддийские. Индийские джатаки входят в канон, а известные нам центральноазиатские произведения, написанные в форме джатак, посвящены основным идеям буддизма. Комментарии к буддийским сочинениям имеют соответственно буддийский характер. Комментарии же к дидактическим трактатам отличаются уже более светским звучаниемтибето-монгольская традиция их относит к так называемым сочинениям «двух правил» или «двух законов», имея в виду их полурелигиозную-полусветскую мораль. «Обрамленные повести» не имеют своей целью проповедь буддийских идей, являясь по сути развлекательными. Религиозный характер наших памятников формировался в широком русле так называемого «популярного» буддизма, имевшего своей задачей проповедь буддийских идей посредством сюжетов и образов, понятных и близких народным массам. Поскольку же такие проповеди включали в себя художественный, а главное — фольклорный материал, постольку они частично теряли религиозное звучание, наполняясь мирскими идеями.

Многие из рассматриваемых нами сочинений составляли для грамотного монгола род занимательного чтения, то есть то, что мы привыкли называть художественной литературой. Конечно, это относится не ко всем произведениям и не в равной степени. Накопление художественных элементов в них происходило в общем процессе развития монгольской литературы — в это время формируются исторический роман, лирическая поэзия. Исследуемые же литературные типы заключали в себе широкие потенциальные возможности для развития этого начала: новеллистические повествования, которые они объединяли, являлись как бы «носителями» такой художественности, были сюжетны, занимательны.

Многоплановые отношения связывают эти сочинения с устным народным творчеством. В них есть прямые заимствования из фольклора тибетцев и монголов. Еще значительней количество сюжетов, совершивших обратный путь — из новеллистических сочинений в фольклор. Иногда они бытовали в своеобразных полулитературных-полуфольклорных формах, на грани литературы и устной стихии. Сказители могли рассказывать эти произведения в том виде, в каком они были им известны по письменному оригиналу, и в этом случае можно говорить об устном бытовании литературной формы. В то же время некоторые устные пересказы были впоследствии записаны и вернулись в литературу, создавая уже фольклорные формы внутри письменного творчества.

Методологической основой решения задач диссертации является учение диалектического и исторического материализма, в частности, положение марксистско-ленинской диалектики о содержании и форме. Так, новая историческая ситуация, сложившаяся в Монголии в ХУП-Х1Х вв., породила новую идеологию, потребовавшую создание новых литературных форм. При работе нами был использован сравнительно-исторический метод с некоторыми текстологическими экскурсами.

Научная новизна и значимость работы заключается в том, что впервые обобщенно рассматриваются три типа организаций новеллистических повествований, сложившихся в широком русле индо-тибето-монгольских литературных взаимосвязей. В исследование включены малоизвестные и даже совсем не введенные в научный обиход произведения, рукописные источники. В результате историко-филологических и текстологических сопоставлений установлены или уточнены отдельные датировки памятников, прояснены проблемы соотношения их редакций.

Практическая ценность диссертации — в систематизации большого количества произведений, являющихся сводами новеллистических повествований и связанных с индо-тибетскими повествовательными традициями, в определении их места во всем литературном процессе Монголии. Результаты диссертации могут быть использованы в вузовских курсах по истории восточных литератур и монгольской литературы, а также в научных востоковедческих и теоретико-литературных исследованиях.

X х X.

Итак, новеллистические повествования исследуемых типов составили обширный слой в монгольской литературе ХУП-Х1Х вв. и сыграли значительную роль в ее развитии. Изучение истоков их формирования и особенностей пополнит наше знание всей монгольской словесности рассматриваемого периода.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Мы рассмотрели проблемы, связанные с распространением в монгольской литературе ХУП-Х1Х вв. трех типов циклизованного бытования простых новеллистических форм: собраний джатак, комментариев к дидактическим трактатам и «обрамленных повестей» .

Эти сочинения объединяют некоторые общие черты: «цепная» композиция, связи с индо-тибетскими повествовательными традициями, отношения взаимообогащения с национальным фольклором, увеличения в них «удельного веса» художественных элементов.

Стремление к созданию больших повествовательных форм путем циклизации малых, составлению «цепных» композиций — в монгольской литературе во многом результат индийского влияния. Мы исследовали три типа таких конструкций. Сборники джатак объединены одним героем и одним повествователем, новеллы в комментариях к разного рода тактатам — объясняемым сочинением, а «обрамленные повести» — сюжетной рамкой. Конкретный механизм «привязывания» вставных новелл к общей рамке значительно отличается в различных произведениях. Но в результате мы имеем типологически схожие сборники, состоящие из 20 — 30 новелл (больше — реже), объединенных в единые циклы.

Характерно, что эти композиции часто переплетаются. В индийских «обрамленных повестях» нередки случаи «рамки в рамке». В тибетской и монгольской литературах мы встречаем новые комбинации. Если о некоторых из них мы не можем с уверенностью говорить как о созданных самими тибетцами и монголами, то включение в «Книгу Сына» обрамленного повествования «Рассказы попугая» и соединение «Рассказов попугая» уже со сборником «Волшебный мертвец» — продукт их собственного творчества. Такие комбинации позволяют предположить, что тибетские и монгольские литераторы видели в трех рассмотренных нами формах некую общность. Это подтверждает и этим в свою очередь объясняется наличие во многом единого сюжетного фонда для них, «перетекание» новелл из одного произведения в другое. Так, при сличении версий и редакций какого-нибудь одного произведения видно, что сюжетный их состав неодинаков (в наименьшей степени это относится к сборникам традиционных джатак — наиболее жестко регламентированной форме). Значит, на каком-то этапе распространения это произведение наполнялось новым или частично новым материалом. Но материал этот был типологически общим с тем, который он вытеснял или к которому прибавлялся. Во-первых, это были все те же новеллистические формы, во-вторых — связанные в основном с индо-тибетскими повествовательными традициями, а в-третьих — использующие уже знакомые нам сюжеты. Например, рассказ об умной мышке, спасшей слона, входит в «Жизнеописание Кэсэнэ-хана», в комментарий к «Капле, питающей людей» и другие комментарии. Даже в устной версии «Рассказов попугая» сказитель прибавил в качестве вставных историй сюжеты индийского происхождения — о женщине и мангусте и о вороне, спасшем охотника.

Рассмотрим другой аспект бытования и распространения исследованных нами трех литературных форм — насколько они были продуктивными в монгольской словесности. Надо сказать, что монгольские сочинители, как видно, воздерживались от создания оригинальных обрамленных повествований по типу известных повестей. При повсеместном распространении «обрамленных повестей» они ограничены тем количеством, которое рассмотрено в нашей работе. Новых создано не было. Но обрамляющие сюжеты, имеющие индийские оригиналы, зачастую наполнялись новыми новеллами. Этот процесс начался еще в тибетской литературе, продолжался он и в монгольской. Замена или прибавление сюжетов встречается практически в каждом сочинении. Например, две монгольские версии «Волшебного мертвеца», где к старым 13 новеллам были прибавлены в Монголии новые 13, а затем еще 9. В данном случае продуктивной была не форма, а сюжет. Иначе обстоят дела с комментариями к разного рода трактатам. У этой формы в Монголии сложилась более «счастливая» судьба. Монгольскими книжниками было написано значительное количество комментариев, использующих простые новеллистические формы, особенно — к буддийским сочинениям. Восприняли монголы как продуктивную форму и жанр джатаки. При этом зачастую для придания повествованию этой формы нужно было ввести лишь несколько клише.

При всех «перемещениях» рассмотренных форм и сюжетов — из индийской литературы в тибетскую, из тибетской — в монгольскую, из индийской — в монгольскую, из литературы в фольклор, из фольклора в литературу — при всех трансформациях в самой монгольской литературе, быстрее всего подвергалось изменению едейное содержание произведения. Так случилось с джатаками в словесности народов Центральной Азии. Этот жанр представлен в большинстве своем в произведениях, имеющих политическую подоплеку. В политической борьбе, когда возникала необходимость возвысить некое лицо, объявить его высочайшим иерархом или наоборот — унизить, назвать низким и опасным, этот жанр или даже — элементы жанра были очень удобны. Достаточно было рассказать историю из его прежнего рождения, где он был или святым, или злодеем. С этой целью написаны и джатаки о Броме, и сочинение П Панчен-ламы Лувсан Иша, и новелла о старике, разрушавшем храмы. Среди редакций комментария к «Капле, питающей людей» существуют произведения крайне формализованные, полностью подчиненные функциональной заданно-сти, но в то же время есть и такие, которые занимательны, наполнены художественными элементами. При сравнении их идейного содержания оказывается, что в первом случае оно наиболее религиозно, догматично, а во втором — приближено к обьщенной морали, свободно от буддийской схоластики. Тибетские и монгольские редакции «Волшебного мертвеца» сохранили форму «обрамленной повести» и обрамляющий сюжет индийского сборника «25 рассказов Веталы», но отошли от основной идеи своего прототипа. Они не имеют целью прославление царя, правителя, его мудрости. Некоторые буддийские новеллы, джатаки, попадая в монгольский фольклор, теряли свое религиозное звучание, как например, джатака о дружных животных.

Таким образом, когда монголы использовали в своем творчестве эти жанры, они отнюдь не ставили своей задачей литературное подражание, а выражали свои мысли в формах, ставших для них близкими. Эти формы могли быть более или менее продуктивными, но они не были в монгольской литературе мертвыми. Первым же, что подвергалось изменению, было идейное содержание произведения.

Некоторые сочинения трех рассмотренных нами типов составили слой по сути художественной литературы. Увеличение художественных элементов в них происходило разными путями. Джатакижанр буддийский, функциональный, ставящий своей целью религиозную проповедь. Функциональность комментариев к разного рода трактатам так же не вызывает сомнений, они призваны объяснять некоторые положения основного сочинения. Развлекательны по целям и задачам только «обрамленные повести» (хотя они порой насыщены дидактическими нравоученияминапример, в «Жизнеописании Арджи Борджи-хана» и «Жизнеописании Кэсэнэ-хана», в «Рассказах попугая» дидактика «задана» самим сюжетом). Но это касается их формальных возможностей. Сопоставление же мезвду собой конкретных произведений внутри каждого типа, различных версий и редакций одного сочинения, показывает, что, во-первых, одна форма могла давать и более, и менее высокие образцы художественности, а во-вторых, каждое произведение могло развиваться в двух направлениях — к усилению художественной, или наоборот — функциональной стороны. Художественность появляется в новеллистических сочинениях постольку, поскольку утрачивается их функциональность и уходит на задний план откровенная дидактичность. В джатаках и комментариях к дидактическим трактатам это возможно лишь тогда, когда разрушаются их рамки, несущие основную тяжесть функциональности и нравоучительности, а вставные новеллы начинают играть главенствующую роль. Джатаки перестают быть рассказами Будды о себе в прошлых рождениях, их буддийская поучительность постепенно растворяется в народной обьщенной морали. Так произош-) ло, например, с джатакой о дружных животных, да и «Вишвантара-джатака» стала во многом рассказом о горестных приключениях принца, хотя и не утратила своего религиозного духа. Комментарии к дидактическим трактатам, полностью потерявшие рамку, перестают быть толкованиями, а превращаются в сборники новелл. Характерен в этой связи пример одной редакции комментария к «Капле, питающей людей» — «Драгоценного украшения». В нем вставные новеллы ничем не объединены, в них нет вводных и заключительных стихотворных частей с морализующими сентенциями. В то же время процесс разрушения формальных функциональных признаков всегда сопровождается повышением художественного уровня самих вставных новелл. Они перестают быть вспомогательным материалом, интерес сосредотачивается на их внутренней ценности. Это ведет к развитию их фабулы, обрастанию сюжета новыми деталями, обогащению языка и т. д.

Большую роль в повышении художественности играет фольклор. Он участвует в этом и непосредственным образом, поставляя нашим сочинениям свои сюжеты, хотя таких заимствований и не много. Значительней же его опосредованное влияние. Многие новеллы из наших сочинений попадали в устную стихию, а потом бывали записаны вторично, включены в литературные произведения. Такое бытование характерно и для джатак, и для сюжетов толковательной литературы, и для новелл «обрамленных повестей». Подвергнувшись в устной форме влиянию национального фольклора, они приносили его с собой в литературу. «Хождение» в устную стихию имели не только отдельные сюжеты, но и целые циклы. Отчетливые следы этого несет в себе упомянутая выше редакция комментария к «Капле, питающей людей». Новеллы в ней по сравнению с другими редакциями полнее, красочнее, логичнее.

Но фольклор не ограничивался влиянием на рассматриваемые литературные сочинения. Он в свою очередь обогащался за их счет. Многие исследуемые нами сюжеты пополнили его сокровищницу. В большинстве изданий монгольских народных сказок можно встретить знакомые нам новеллы. Устная стихия, как правило, разрушала «цепные» композиции, обрамленные структуры, как чисто литературные формы. Обрамляющие сюжеты в этом случае теряли свои функции. Так, в Монголии была очень популярна сказка о льве и быке, поссорившихся из-за лисы. Она не служила рамкой для других сюжетов, как в индийской «Панчатантре». Однако все же известно несколько записанных устных вариантов обрамленных циклов. Один из них — устный извод монгольских «Рассказов попугая», записанных у сказителя С. Сурэна, можно с определенностью назвать фольклорным. Для сохранения рамочной конструкции в устной форме сказитель перенес акцент на обрамляющий сюжет. Он использовал также приемы монгольской фольклорной поэтики.