Ритмическая структура тофаларских народных песен

В современном этномузыкознании проблема ритмической организации народной музыки до сих пор рассматривалась, главным образом, на материале нотных текстов, полученных в результате слуховой расшифровки фольклорных образцов. Это позволяло успешно решать исследовательские задачи, связанные с общей типологией ритма, ритмической классификацией, моделированием исходных ритмических типов и т. п. Полагаясь, однако, лишь на собственный слух, исследователь ограничен рамками различительной способности субъективного восприятия времени, рефлекторных слуховых иллюзий, ритмических стереотипов личного опыта. Это приводит к тому, что ритмические явления более тонкого характера, а вместе с тем и природа так называемой ритмической «гибкости» или «свободы», в основном остаются вне поля зрения этномузыко-веда, в то время как именно здесь могут проявляться признаки, специфичные, по крайней мере, для некоторых ритмических систем народной музыки.

Возможное существование скрытых от непосредственного наблюдения или, во всяком случае, неочевидных ритмических феноменов и необходимость для их изучения более точной фиксации длительностей осознаны в этномузыкальной науке довольно давно. Однако решение данной проблемы ранее было сопряжено с большими техническими трудностями. В настоящее время, с появлением специализированных компьютерных программ обработки звуковых сигналов, возможности исследователя в этой области неизмеримо возросли.

Особую остроту проблема ритма приобретает в связи с изучением народной музыки коренных этносов Сибири и Дальнего Востока. Ритмическая организация автохтонных музыкальных традиций этого региона, как правило, резко отличается от ритмических систем европейской музыки. Поэтому применение к такому материалу методов и подходов, сформировавшихся в этномузыкознании, порой нуждается в корректировке, а в ряде случаев вообще невозможно. Адекватное понимание ритмических процессов в сибирских интонационных культурах затрудняется и непривычностью «иноэтнических» ритмов для этномузыковеда, отсутствием в его собственном культурном опыте примеров подобных ритмических структур. Очевидно, что в такой ситуации проведение точных измерений могло бы в значительной мере продвинуть изучение музыкальной ритмики сибирских народов.

По-видимому, одним из идеальных объектов для исследования специфики ритмических структур в музыкальных традициях Сибири является тофаларская песенная традиция ыр. С одной стороны, ритмика тофаларских песен внешне довольно проста, поскольку в ее основе лежит простейшая однострочная музыкальная форма, а равновеликие строки образованы неизменной пульсацией восьмисег-ментной структуры напева. Длительности мелодических сегментов напева, как правило, примерно равны между собой и в большинстве случаев соответствуют одному поэтическому слогу. Очевидно, на фоне подобной «прозрачности» слогоритмического рисунка задача обнаружения каких-либо закономерных ритмических неравномерностей значительно облегчается. С другой стороны, внутрислого-вый ритм, образованный распевами, обнаруживает в этих песнях сложное устройство, несводимое к простым бинарным или тернарным дроблениям. Поэтому проведение точных измерений представляется не только самым надежным, но и, скорее всего, единственно возможным путем исследования такого рода ритмических процессов.

Таким образом, детальное, основанное на данных компьютерного анализа изучение ритмической структуры тофаларских песен представляется весьма актуальным. Такое исследование удовлетворяет современному уровню научных требований и в значительной мере отражает новейшую проблематику этномузыкознания. В то же время оно опирается на предшествующий опыт музыкальной науки в области изучения музыкального ритма вообще и ритма народной музыки в частности. Что касается обращения к конкретной традиции — песенной сфере в интонационной культуре тофаларов — то его актуальность определяется не только давно назревшей проблемой подробного описания музыкальных традиций всех без исключения народов Сибири, но и сегодняшним состоянием исследований по типологии и ареальным связям сибирских интонационных культур. Дальнейшее продвижение в этом направлении вряд ли возможно без существенного уточнения наших представлений об устройстве соответствующих музыкальных систем.

Прежде чем перейти к изложению целей и задач настоящей работы, дадим краткую справку о современном состоянии тофалар-ского этноса и его интонационной культуры.

Тофалары (другое название в литературе — тофы, самоназвание — тоъфа, старое название — карагасы или карагассы) — небольшой по численности этнос, насчитывавший в 1989 г. 722 человека.

112, с.9]. Они проживают на северных склонах центральной части Восточного Саяна в поселках Алыгджер, Нерха и Верхняя Гутара, административно относящихся к Нижнеудинскому району Иркутской области. Тофаларский язык наряду с современным тувинским Н. А. Баскаков включает в уйгуро-туюойскую подгруппу уйгуро-огузской группы тюркских языков [14]- этому определению в целом не противоречат также и выводы других лингвистов — С. Е. Малова и А. Н. Самойловича [132, с.7−8]. В прошлом традиционными занятиями тофаларов были кочевое оленеводство и охота с приоритетом пушного промысла, а основу социальной организации составляли патрилинейные роды [166, с.448].

Интонационная культура тофаларов, ранее, по-видимому, сложно организованная и включавшая разные сферы — сказочный нарратив, песенную лирику, инструментальную музыку, а также шаманские, праздничные, охотничье-промысловые и семейно-бытовые обрядовые традиции, — в настоящее время в силу историко-культурных обстоятельств жизни этноса находится в состоянии упрощения и постепенного исчезновения. Почти совершенно утрачены этнические нормы обрядового поведения и связанные с ними музыкальные жанры. В некоторых случаях произошло замещение исконных явлений интонационной культуры чужими, воспринятыми от русского населения. Это наблюдается, например, в инструментальной музыке, где традиционный инструментарий вытеснен балалайками и гармониками, и в особой части песенной сферы, образованной песнями-частушками. В последних, также именуемых общим названием ыр, известные поэтические тексты ыр распеваются на русские частушечные мотивы. Живое бытование автохтонных элементов интонационной культуры у тофаларов наблюдается лишь в хозяйственной практике охотников-оленеводов (имеются в виду звукоподражания голосам животных и птиц, охотничьи сигналы-подманивания, сигналы управления домашними животными) и в сфере индивидуального и коллективного досуга (лирические песни ыр с типовым тофаларским напевом).

Таким образом, песни ыр (здесь и далее, если не будет специальных оговорок, мы будем подразумевать под этим определением только традиционные образцы), остаются едва ли не единственными репрезентантами тофаларской народной музыки. Исключительное место ыр в системе интонационной культуры тофаларов обусловлено, однако, не только их большей, в сравнении с другими жанрами, сохранностью. Жанровая структура данной традиции, по-видимому, обнаруживает свойства, которые, с одной стороны, до сих пор способствовали ее существованию в неблагоприятных условиях сокращения численности этноса и мощного иноэтнического воздействия, а с другой — позволяли принимать на себя основные функции интонационной культуры, обеспечивающие этносу его культурную самобытность (подробнее эти вопросы обсуждаются в Главе I).

Итак, цель настоящей работы — детализированное описание многоуровневой системы ритмической организации тофаларских народных песен ыр в конкретном культурно-историческом контексте этой традиции. Для достижения данной цели в диссертационном исследовании решаются следующие задачи:

— выявление закономерностей системы стихосложения тофаларских песен в ее взаимосвязи с архитектонико-ритмической структурой напевов;

— подробная (на основе компьютерных измерений с контролируемой точностью) ритмическая сегментация песен на каждом уровне их структурного членения — от внутрислогового до строкового;

— установление структурных моделей, отражающих главные принципы ритмообразования и, в конечном счете, определяющих наблюдаемый ритмический облик песенных строк;

— определение характера взаимодействия уровней ритмической организации;

— культурная интерпретация полученных структурных моделей, в том числе в аспекте истории формирования песенной традиции ыр.

В основу исследования положены материалы, собранные в ходе трех тофаларских музыкально-этнографических экспедиций, проведенных сотрудниками и студентами Новосибирской государственной консерватории (академии) им. М. И. Глинки:

— в августе 1987 г. (пос. Алыгджер и Нерха), участникиО.Э.Добжанская, Н. М. Скворцова;

— в апреле 1988 г. (пос. В. Гутара), участники — О. В. Мазур, Н. М. Скворцова;

— в июле-августе 1996 г. (пос. Алыгджер, Нерха и В. Гутара), участники — E.JI.Скворцов, Н. М. Скворцова.

Сделанные в ходе экспедиций аудиозаписи образцов тофалар-ского музыкального фольклора, фотоматериалы и полевые дневники, хранящиеся в Архиве традиционной музыки (ATM) НГК им. М. И. Глинки (Коллекции 105, 106 и 121), послужили главными источниками для проведения настоящего исследования. Использовались авторские нотировки ыр (105 образцов, помещенных в Приложении II) — в некоторых специально оговоренных случаях привлекались нотные примеры из сборника тофаларских народных песен, опубликованного А. К. Стояновым [160]. Анализ поэтической организации ыр основывался на массиве текстов, заимствованных как из коллекций ATM, так и из наиболее крупных публикаций тофалар-ской песенной лирики [126- 160]. Все тексты расшифрованы и переведены на русский язык выдающимся исследователем тофаларского языка В. И. Рассадиным. В общей сложности аналитическому рассмотрению были подвергнуты 274 образца поэтических текстов, включающие 1295 поэтических строк, и 143 котированных образца песен, содержащие 586 мелострок.

Цели и задачи работы предопределили конкретные методы и подходы, используемые в настоящем исследовании. Анализ песенной поэзии ыр, а именно, ее формальной силлабической структуры опирается на теорию стиха в том виде, как она представлена в работах В. М. Жирмунского [51- 53] и М. Л. Гаспарова [30- 31- 32]. Поэтика тофаларских песен рассматривается в понятиях и терминологии отечественных работ по теории поэтики [52- 83- 90- 145]. Семантическая организация песенных текстов исследуется с помощью семантико-синтаксического метода, развитого в славянской филологии [6- 28- 188] и широко применяемого при изучении тюркской народной поэзии [1- 89- 206]. Кроме того, используются различные приемы анализа поэтики, строфики и метрики, разработанные на материале тюркских [40- 66- 67- 68- 69- 77- 89- 167- 206] и самодийских [173- 174] поэтических систем.

При описании ритмической структуры тофаларских песен автор опирается на концепцию музыкального ритма, принятую в отечественном музыкознании и представленную, в частности, в работах В. Н. Холоповой [176- 177- 178- 179- 180- 181], Ю. Н. Холопова [175], М. Г. Харлапа [170- 171- 172] и Е. В. Назайкинского [110], а также на достижения этномузыковедения в изучении ритма народной музыки (например, [34- 44- 46- 48- 56- 70- 73- 74- 137- 192- 197]), в том числе сибирских музыкальных традиций [79- 80- 101- 103- 105- 163- 164- 209]. В частности, мы придерживаемся понимания категории ритма, принятого в московской структурно-типологической школе, как явления, охватывающего «все стороны временной структуры текста, включая его архитектонику, т. е. ритм формы» [48, с.7]. В данном исследовании используются некоторые принципы (подробно обсуждаемые в Главе I) слогоритмического метода, сложившегося в восточно-славянской музыкальной фольклористике благодаря усилиям С. Ф. Людкевича [189], Ф. М. Колессы [190], К. В. Квитки [70], Е. В. Гиппиуса [34- 35], А. В. Рудневой [137- 138- 139], В. М. Гошовского [36], А. А. Банина [10- 11- 12], Б. Б. Ефименковой [48- 49- 50] и многих других.

Задача построения структурных моделей ритма тофаларских песен потребовала обращения к системным методам анализа текста, прежде всего, к структурному методу в том его виде, как он применялся в музыкознании во второй половине XX в. (например, [29- 103- 105- 191- 192- 194]), а также к универсально-грамматическому подходу, разработанному В. В. Мазепусом [79- 80- 102- 141]. В частности, в качестве одного из инструментов исследования используется анализ парной сочетаемости элементов текста [203]. Для схематического изображения ритмических моделей тофаларских песен наилучшим образом подошли «диаграммы движения», впервые предложенные Б. Ченовет и Д. Би [197].

Описание традиции ыр в системе тофаларской культуры опирается на концепцию интонационной культуры этноса, разработанную в трудах новосибирских ученых Ю. И. Шейкина, В. М. Цеханского, В. В. Мазепуса, Н. М. Кондратьевой, Г. Б. Сыченко п.

81- 99- 184- 185], а также, в некоторой мере, на теорию структурной типологии культур Ю. М. Лотмана и Б. А. Успенского [91 — 92- 93- 94].

В значительной части исследования используются элементарные представления математической статистики, а именно, понятия частотности, вероятности, условной вероятности, среднего значения, дисперсии, средне-квадратичного отклонения, распределения. Популярное изложение содержания этих понятий можно найти, например, в [17].

Нотировки тофаларских песен выполнены в соответствии с принципами аналитической нотации, изложенными в работах Е. В. Гиппиуса [34] и Э. Е. Алексеева [4]. Компьютерные измерения длительностей ритмических сегментов произведены с помощью звукового редактора Cool Edit (фирма Syntrillium Software Corporation, СШАверсия 1996 г.) и спектрально-высотного анализатора речи WinCECIL (Computerised Extraction of Components of Intonation in Language, разработка Летнего института лингвистики, СШАверсия v2.2 1994;97 гг.).

Научная новизна исследования заключается в следующем. Во-первых, в научный обиход вводится новый музыкальный материалдетализированные нотные расшифровки тофаларских народных песен ыр (Приложение II). Далее, впервые детально рассмотрена жанровая система тофаларских песен в контексте интонационной культуры и определены главные черты поэтической организации песенных текстов. Наконец, установлены ритмические модели, управляющие ритмообразованием в тофаларских песнях, в том числе и на уровне, почти не доступном непосредственному наблюдению. Последняя задача обусловила последовательное применение компьютерных измерений ко всем ритмическим единицам значимых уровней ритмической организации песен, что до настоящего времени, по-видимому, не имеет аналогов в этномузыкознании.

Практическая значимость настоящего исследования заключается в следующем. Зафиксирована угасающая песенная традиция одного из малочисленных этносов Сибири, что имеет большое значение, в частности, для актуальных ныне процессов возрождения культуры. Методы, развитые в работе, допускают применение к широкому кругу задач изучения ритмической организации во множестве музыкальных традиций Сибири. Результаты исследования используются автором при подготовке к изданию тома «Фольклор тофаларов» серии «Памятники фольклора народов Сибири и Дальнего Востока». Кроме того, материал диссертации включен в учебный курс лекций по музыкальному фольклору в НГК им. М. И. Глинки.

Первым упоминанием о тофаларах обычно считают свидетельство из китайских летописей (по данным Н.Я.Бичурина) о существовании в У-Х вв. племенного союза «дубо» [15, с.348], с названием которого, как полагают, связано самоназвание тофаларов тоъфа [132, с.4]. Собственно карагасский этнос в научной литературе впервые описан во второй половине XVIII в. участниками экспедиций Российской Императорской Академии наук И.-Г.Георги [33] и П. С. Палласом [115]- в 1849 г. тофаларов посетил также М. А. Кастрен [195].

Последующая этнографическая и лингвистическая литература, посвященная тофаларам, довольно обширна, а круг рассматриваемых в ней вопросов, особенно в работах второй половины XX в., порой выходит за рамки чисто этнографической и языковедческой проблематики.

В XIX в. этнография тофаларов представлена лишь спорадическими и небольшими по объему публикациями. Среди наиболее заметных работ этого периода отметим статью действительного члена Императорского географического общества Ю. П. Штубендорфа, написанную в 1854 г. и явившуюся фактически первым подробным описанием тофаларского этноса [187], а также статьи П. Преловского [122], Н. Кострова [82], Н. М. Астырева [7], Н. В. Залесского [55]. Главная особенность этих работ — широкое описание разных сторон жизни и быта этноса: социального устройства, кочевых территорий, антропологических характеристик, предметов материальной культуры, традиционных занятий, мировоззрения и т. д. Краткие сведения о тофаларах содержатся также в книге В. В. Радлова «Из Сибири», опубликованной в Лейпциге в 1863 г. [124].

В 1900;1930;х гг. интерес к тофаларам заметно усиливается. Поначалу это было связано с резким ухудшением их экономического положения, что не могло не привлечь внимания сперва ученых, а затем и властей Восточно-Сибирского края, к которому тогда относилась Тофалария. О проблемах тофаларов пишут этнографы В. Н. Васильев [26], М. Е. Золотарев и Я. Н. Ходукин [59], И. А. Евсенин [43], статистико-экономическое исследование тофаларского хозяйства предпринимает профессор Иркутского университета К. Н. Миротворцев [107]. Особо выделяется, однако, многообразная и плодотворная деятельность другого сотрудника Иркутского университета — профессора Б. Э. Петри. Совместно с коллегами и учениками Б. Э. Петри составляет программы всестороннего обследования коренного населения края и проводит научные экспедиции, а во второй половине 1920;х гг. пишет целый ряд статей и монографий об экономике, хозяйстве и быте тофаларов [116- 117- 118- 119- 120;

121]. Эти работы представляют огромную ценность и для нашего времени, поскольку содержат многообразные и подробные сведения об исчезнувших ныне сторонах этнической культуры, в числе которых — описания охотничьих верований и культов (культ горных и водяных духов, культ медведя), ритуалов, связанных с оленеводством (посвящение оленей), развлечений во время традиционного общественного суглан’а (съезда) тофаларов и т. д.

С конца 1920;х — начала 1930;х гг. в Тофаларии устанавливается Советская власть, начинается постепенный переход на оседлый образ жизни, строятся первые поселки, организуются колхозы. Новому образу жизни, вопросам культурного строительства и «преодоления пережитков» посвящены публикации в центральной прессе [86- 109- 154], книга Б. Чудинова [182], а позднее — труды М. А. Сергеева [142- 143- 144]. Тогда же выходит первая энциклопедическая статья о тофаларах в «Сибирской советской энциклопедии» [62].

Исследования второй половины XX в. характеризуются углубленным изучением антропологии, родовой структуры, оленеводства, мировоззрения и ритуалов тофаларов, а также развитием гипотез исторического формирования этноса. Так, на основании антропологического обследования М. Г. Левин делает вывод о принадлежности тофаларов, наряду с тувинцами-тоджинцами, к байкальскому типу монголоидной расы [88, с. 18−21]. Вопросов истории развития родовой организации тофаларов касается в капитальном труде «Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в.» Б. О. Долгих [39]. Еще один видный ученый — С. И. Вайнштейн — в своих работах по этнографии тюрков Южной Сибири также уделяет довольно много внимания родовому устройству [21- 22], оленеводству тофаларов [18- 19] и проблемам их этнической истории [20;

23- 25]. В указанный период выходит статья венгерского исследователя В. Диосеги о проблеме этнической однородности тофаларского шаманства [199]. В основу работы положены материалы, собранные им в экспедиции 1958 г. Специфика шаманства у тофаларов рассматривается в монографии Н. А. Алексеева [3], описание шаманского бубна содержится в «Историко-этнографическом атласе Сибири» [61, с. 445] и статье Р. Б. Назаренко [111]. О погребальной обрядности тофаларов пишет И. С. Гурвич [38], а черты медвежьего культа подробно освещает ученый-лингвист В. И. Рассадин [128]. Отдельные вопросы этнографии и культуры тофаларов в контексте тюркских культур Южной Сибири нашли отражение в коллективных монографиях [96- 97- 114], а современные этнические и культурные процессы в Тофаларии — в работах [84- 85].

В конце XX в. появляются фундаментальные исследования по истории и этнографии тофаларов: монография Л. В. Мельниковой «Тофы: историко-этнографический очерк» (1994) и диссертация И. В. Рассадина «Хозяйство, быт и культура тофаларов» (2000).

Книга Л. В. Мельниковой — сотрудницы Иркутского краеведческого музея, несколько лет руководившей комплексной научной экспедицией в Тофаларию, — создана на основе не только ее собственных изысканий, но и большого числа архивных документов и материалов из этнографических фондов ИОКМ. Особое внимание автор уделяет вопросам исторического расселения и перекочевок тофаларов, их экономического положения, мировоззрения и обрядности, а также деятельности колхозов до 1967 года [106].

Диссертационное исследование И. В. Рассадина описывает хозяйство, быт и культуру тофаларов в разные периоды — во время кочевания и оседлости вплоть до современности. В работе впервые производится обобщенная реконструкция кочевой жизни этноса, проводится комплексное обследование хозяйства и культуры, прослеживается сохранение традиционных черт в новых условиях [136].

Тофаларский язык издавна привлекал внимание исследователей и к настоящему времени довольно хорошо изучен. Первое краткое описание языка принадлежит М. А. Кастрену [196]. В 1890 г. то-фаларов посетил видный ученый-тюрколог Н. Ф. Катанов, материалы по тофаларскому языку он частично опубликовал в работе [63], а полностью они были изданы В. В. Радловым [113].

Новый этап в изучении тофаларского языка начался уже во второй половине XX в. Очерк современного типа о различных сторонах тофаларского языка издает исследовательница-тюрколог Н. П. Дыренкова [42]. Однако самый выдающийся вклад в изучение тофаларского языка связан с именем В. И. Рассадина. Им детально описана фонетическая система [132], лексика [129- 132] и морфология [127] тофаларского языка, составлены первые и пока единственные тофаларско-русский и русско-тофаларский словари [131], дана общая характеристика языка в новейшем сводном справочнике по тюркским языкам [130]. В 1989 г. на основе русской графики ученый разработал систему тофаларской письменности, положив ее в основу учебников тофаларского языка для начальной школы [134- 135]. В поле зрения исследователя находятся и вопросы истории [132- 133], этнографии [128], фольклора [126], антропонимии [125] тофаларов.

Некоторые проблемы изучения тофаларов, обсуждаемые в этнографической и лингвистической литературе, имеют значение и для настоящего исследования. Дело в том, что развитая здесь интерпретация ритмических моделей песен ыр (Главы III и IV) основана на социально-демографической дифференциации этноса по некоторым специально отобранным признакам. К их числу относится, в частности, родовая принадлежность исполнителя. Иными словами, знание истории того или иного тофаларского рода позволяет выстраивать возможные пути образования ритмических моделей, характерных для представителей этого рода. С другой стороны, интерпретация всей системы моделей требует данных об истории этноса в целом, а также его культурных контактах с другими народами. Вследствие особой значимости для нас этой информации изложим коротко существующие здесь основные положения и гипотезы.

Родовая организация тофаларов освещалась неоднократно [21- 22- 39- 59- 106- 107- 118- 121- 124- 187- 195], но мнения авторов не всегда совпадают. За исключением М. А. Кастрена и С. И. Вайнштейна, предполагающих более разветвленную родовую систему, исследователи в основном сходятся в том, что у тофаларов существует пять родов — Хаш, Сарыг-Хаш, Чогду, Кара-Чогду, Чептэйиногда называют ныне уже не существующие [136, с.26] роды Кара-Хаш и Ак-Чогду. Наличие в названиях одних родов этнонима Хаш, а в других — этнонима Чогду, возможно, свидетельствует об общем происхождении соответствующих родовых групп, на что указывает, в частности, Б. О. Долгих [39].

Роды (нён), в свою очередь, делились на более мелкие семейные ячейки — патронимии (аал), от названий которых происходят современные тофаларские фамилии [21- 125]. Последнее обстоятельство позволяет, в частности, провести родовую атрибуцию исполнителей в тех случаях, когда они не помнят своего происхождения.

Изучая территориальное расселение тофаларов, Б. Э. Петри разделил тофаларские роды на две большие группы — западную (Чептэй и роды Хаш) и восточную (роды Чогду), причем род Чептэй образует особую, так называемую гутарскую, подгруппу. Это деление правомерно не только по территориальному признаку: В. И. Рассадин свидетельствует, что у тофаларов различаются два говора — алыгджерский, соответствующий восточной группе, и гута-ринский, соответствующий западной [132, с.8]. У восточных и западных тофаларов не совпадали время и место проведения осенних сугланов, кроме того, из-за отдаленности своих кочевий гутаринцы редко посещали общий зимний суглан [106, с. 111].

Относительно истории формирования тофаларов, т. е. вопросов о том, какие этнические группы принимали в этом участие и как происходила тюркизация этноса, существуют разные точки зрения. Еще П. С. Паллас и И.-Г.Георги застали тофаларов говорящими на каком-то самодийском языке, в то время как для М. А. Кастрена и всех последующих исследователей они являлись уже тюрками. Черты самодийского культурного субстрата у тофаларов некоторые ученые находят в саянском типе верхово-вьючного оленеводства [18- 19], в особенностях шаманского костюма [24, с.8] и погребального обряда [106, с. 133]- антропоним Хаш иногда возводят к северно-самодийскому каса / хасова (энец. / ненец, «человек, мужчина») [39, с.239]. В то же время анализ В. И. Рассадина показал, что в языке тофаларов «нет заметных самодийских элементов» [132, с.94]. Высказывались мнения об участии и других этнических компонентов при сложении тофаларского этноса. Так, М. А. Кастрен считал роды группы Хаш качинскими и тюркскими по происхождению, а группы Чогду — монгольскими [195]- В. И. Рассадин предположительно относит роды Чогду, Кара-Чогду и Чептэй с кетским субстратом [132- 133].

Культурно-историческое взаимодействие тофаларов с соседними этносами — монголами, бурятами, русскими — рассматривает В. И. Рассадин [132]. О русском влиянии на мировоззрение и традиционную тофаларскую культуру свидетельствуют также этнографические данные [55- 117], о тувинско-тофаларских связях пишет.

С.И.Вайнштейн. Особое свойство тофаларской культуры легко воспринимать и перерабатывать достижения соседних народов замечено Л. В. Мельниковой: «Благодаря гибкости и этнической лояльности они восприняли культуру сопредельных этносов, создав своеобразный культурный конгломерат. Все действия были направлены на выживание и самосохранение» [106, с.201]. Наш дальнейший анализ ритмики основывается на том же представлении о тофаларской культуре, сложившейся из компонентов разного происхождения, но обладающей, однако, собственной внутренней целостностью.

Обратимся теперь к литературе, посвященной тофаларскому фольклору, в том числе музыкальному. Краткие сведения о нем мы находим, прежде всего, в уже упоминавшихся ранних этнографических и языковедческих работах. Так, одно из первых описаний народных песен содержится в статье Ю. П. Штубендорфатам же приводится нотный пример, иллюстрирующий песенную мелодию, «всегда одну и ту же» [187, с.243]1:

Г 1 Г 1Г J| 1 Г II.

Довольно подробные сведения о музыке тофаларов содержатся в работе Н. В. Залесского. Характерно, что и в конце XIX в. песенная сфера была представлена исключительно лирическими, краткими по объему образцами. Отмечается, что наибольший удельный вес.

1 Данное замечание Ю. П. Штубендорфа, возможно, говорит о том, что песенная традиция у тофаларов в его время, как и сейчас, была основана на типовом напеве. Приведенная нотировка, однако, не имеет никаких сходств с современными песнями. занимают «песни любовные, распеваемые молодежью, или семейные — людьми пожилыми». Зафиксированы основные ситуации исполнения песен, причем на свадьбах или застольях песни поются «хором.в разброд» — в одиночестве же тоф поет «однообразную унылую несложную мелодию». Автор обратил внимание и на характерную тембровую окраску песен, исполняющихся «неприятными гортанными звуками» [55, с.67]. Что касается музыкальных инструментов, то, как пишет Залесский, у тофаларов их «уже нет, хотя лет 25 тому назад они еще существовали», теперь же встречаются «лишь гармоники и балалайки» [55, с.69].

С этномузыковедческой точки зрения интерес представляет работа Б. Э. Петри «Карагасский Суглан» (1926 г.). Здесь содержатся любопытные наблюдения о бытовании в этническом контексте заимствованных от русского населения музыкальных инструментов (гармоник), исполнении тофаларами гармошечных наигрышей и русского пляса: «Карагасы умеют, а некоторые даже бойко, играть на гармонии. Играют только два мотива — „Подгорную“ и „Саратов“. Характерно отметить, что пляшут всегда не в такт, но обязательно с напряженными серьезными лицами. Иногда двое гармонистов садятся играть, играют, не сообразуясь нисколько с ком-панионом.<.> был даже случай, что один карагас играл „Саратов“, другой „Подгорную“ ,.а танцоры тщательно отбивали ногами свой такт» [117, с. 16]. Данные Б. Э. Петри свидетельствуют, на наш взгляд,.

0 том свойстве гетерофонности тофаларской музыки, когда в совместном пении возможно объединение различных, порой весьма далеких вариантов типового напева. Отдельные элементы гетерофо-нии мы наблюдаем у тофаларов и в современную эпоху (см. в Главе.

1 об ансамблевом исполнении песен ыр), но не исключено, что раньше это явление охватывало более широкую область в интонационной культуре.

Н.Ф.Катанов был, по-видимому, первым ученым, который занимался целенаправленным сбором образцов устного народного творчества тофаларов. В 1890 г. он зафиксировал 9 преданий, 29 сказок, 26 рассказов, 67 песен, 9 загадок [64- 65- 113]. Большую ценность представляют комментарии ученого о бытовании музыкальных традиций. Он свидетельствует, в частности, что песни ыр могли петься под аккомпанемент балалайки [64, с.160].

Позднейшие исследования фольклора тофаларов отличаются систематичностью и разносторонностью. В 1972 г. поездку к тофа-ларам совершил филолог Р. А. Шерхунаев. Часть записанных им фольклорных повествовательных текстов в переработанном виде вошла в сборник «Сказки и сказочники Тофаларии» [186]. Работа сопровождается вступительной статьей об истории изучения тофа-ларского фольклора и обширным библиографическим списком. Впоследствии под руководством этого же исследователя составлен библиографический указатель литературы о тофаларах [155].

В 1970;90-х гг. полевым изучением тофаларского фольклора занимались В. И. Рассадин, А. К. Стоянов, Н. К. Шадрина и И. А. Богданов, В. Н. Старжевская. Записанные этими исследователями материалы, наряду с некоторыми уточненными текстами из вышеупомянутых трудов Н. Ф. Катанова, легли в основу сборника В. И. Рассадина «Легенды, сказки и песни Седого Саяна» [126]. Данное издание, являющееся в настоящее время наиболее представительным собранием тофаларских фольклорных текстов, содержит 41 образец повествовательных жанров, 159 песен, 6 примеров охотничьей и шаманской обрядовой поэзии, 79 пословиц и поговорок, 67 загадок.

Начало специального изучения тофаларской народной музыки связано с деятельностью А. К. Стоянова, который первым в 1975;76 гг. предпринял музыкально-этнографические экспедиции в Тофала-рию. Результаты этих поездок нашли отражение в двух работах, концентрирующих самые общие сведения о тофаларской музыке.

В первой из данных работ — статье «О музыкальном фольклоре тофов» [159] - автор предлагает тематическую классификацию то-фаларских песен, разделив их на три большие группы календарно-обрядовых, бытовых и трудовых песен с дальнейшими разветвлениями по тематике. Здесь же содержится описание некоторых особенностей музыкальной стилистики песен, приводится подробное описание музыкального инструментария и охотничьих звуковых орудий, в том числе вышедших из употребления (информация о то-фаларских музыкальных инструментах содержится также в [27]).

Другая публикация А. К. Стоянова на основе собственных полевых материалов — сборник «Тофаларские народные песни» [160]1 -представляет собой первое и до настоящего времени наиболее значительное издание нотных примеров тофаларского пения. Детальные, фиксирующие мелкие ритмико-мелодические нюансы котировки отражают индивидуальные варианты типового напева. В качестве основной слогоритмической единицы напевов исследователь принимает четвертную длительность, чем подчеркивается тенденция к равномерности слогоритма, однако ритмические рисунки распевов заметно усреднены и типизированы. В поэтических текстах песен дополнительные огласовки и вставные слоги помещены в скобки, а внутренние слогонотные дробления отмечены прерывистыми.

1 Некоторые нотировки тофаларских ыр из этого сборника включены также в издание «100 песен и инструментальных наигрышей народов России» [158, с. 161−166] лигами. В комментариях к сборнику можно найти важную информацию о механизмах передачи песен, обстановке исполнения, распространенности песни, ее относительном возрасте и т. п. Во вступительной статье в сжатом виде переизлагается содержание предыдущей работы [159].

С 1987 г. тофаларская интонационная культура исследуется сотрудниками Новосибирской государственной консерватории (академии) им. М. И. Глинки. Анализ собранных в ходе этой деятельности полевых материалов позволил составить первичное целостное описание интонационной культуры [183- 148- 153], провести специальные исследования песенного стихосложения [152] и ритмической системы [104- 146- 147- 149- 150- 151], в том числе с использованием методов математической статистики [101], и, кроме того, включить данные о тофаларской традиции ыр в контекст сравнительно-исторического (генетического и ареального) изучения народной музыки южносибирских тюрков1.

Существует огромное количество работ, посвященных ритму народных песен. Одной из особенностей исследований в этой области в XX в. можно назвать тенденцию к созданию целостных описаний ритмики конкретных песенных традиций в различных культурах мира. В настоящее время этномузыковедение располагает такими описаниями для множества культур — от русской до африканских и американских [9- 13- 46- 48- 49- 58- 60- 71- 72- 74- 75- 76- 79- 80- 103- 105- 137- 139- 141- 156- 157- 161- 162- 163- 164- 165- 168- 189- 190- 191;

1 Мазепус В. В. Основания музыкальной компаративистики: свидетельство родства некоторых тюркских песенных традиций // Сибирский филологический журнал (в печати) — Кондратьева Н. М., Мазепус В. В., Скворцова Н. М. К ареальному описанию музыкальных культур Сибири (в печати).

192- 194- 200- 202- 204- 209]. Существует и другой ряд работ, в которых внимание исследователей, напротив, концентрируется на истории распространения отдельных ритмических типов (например, [57- 45- 47- 193]). Кроме того, получила развитие методика сравнительного анализа ритмической организации родственных песенных традиций [36- 70- 205].

Многие работы, посвященные песенной ритмике, обсуждают и предлагают решение на исследуемом материале различных проблем общего характера. В восточно-славянской музыкальной фольклористике, например, в разное время дискутировались вопросы, связанные с ритмической систематизацией и типологией [48- 49- 50- 70- 137- 139], методологией анализа ритма и получением обобщенных ритмических моделей [11- 12- 36- 46- 48- 70- 137- 138], генезисом и историческим формированием типовых ритмических структур [36- 70- 44- 46], каталогизацией, кодированием и машинной (т.е. автоматической) обработкой данных [37- 70- 95,] и т. д. К теме настоящего исследования непосредственное отношение имеют, главным образом, такие области, как структурно-грамматические подходы и применение точных измерений музыкальных длительностей в ритмическом анализе. Остановимся на них более подробно.

Структурные исследования ритма народной музыки предполагают построение ритмических моделей и описание ритмической грамматики, т. е правил и ограничений, регулирующих ритмообра-зование в той или иной традиции. Что касается установления ритмических моделей или типов, то эта разновидность структурного подхода, основанная на слогоритмическом методе, приобрела широкое распространение в восточно-славянской музыкальной фольклористике. Наиболее ярко она реализована в трудах представителей московской структурно-типологической школы (см., например, [47;

48- 49- 50]). Структурно-грамматическое описание может, в частности, иметь вид порождающей грамматики, где правила ритмической организации имеют форму некоторого алгоритма, позволяющего получить любые допускаемые данной традицией ритмические последовательности. Примеров порождающих ритмических грамматик сравнительно немного. Таким образом, в частности, описана ритмика жанров индонезийского гамелана [192- 204], инструментальной музыки тепехуа [194], северно-алтайских песенных импровизаций [105]. Возможно также использование других видов структурно-грамматического анализа ритмики — например, универсально-грамматического [79- 80], статистического [16- 101].

Стремление к получению точных измерительных характеристик музыкального звучания проявлялось уже на раннем этапе развития этномузыкальной науки. Как известно, А. Эллис, К. Штумпф, Э. фон Хорнбостель и многие другие пользовались приборами для определения точной высоты звука. Усовершенствованием старой и изобретением новой аппаратуры, способной одновременно фиксировать длительность, высоту и тембр звука, а также обрабатывать большие объемы звучания, на протяжении XX в. активно занимались американские (см. об этом [213]), японские [210- 211], западноевропейские [198- 212] ученые. С 1950;х гг. эти работы сконцентрировались вокруг создания специализированных компьютерных программ.

Что касается использования точных данных в нотных транскрипциях, то примеров здесь совсем немного. Один из первых опытов применения электронных измерительных устройств в нотной транскрипции принадлежит М. Метфесселю [208]. Довольно оригинально решил в свое время проблему точных ритмических измерений З. Эстрайхер, используя обычную магнитную ленту с нанесенными на нее временными метками [201- 207]. В нотировки им была введена шкала времени, что позволило ученому разобраться, в частности, в сложной полиритмической структуре музыки бороро [200].

Компьютерные программы находят довольно широкое применение в современных этномузыкологических исследованиях, однако чаще всего они используются для звуковысотного и тембрового анализа (см., например, работы [169- 214]). В целом можно сказать, что данное направление в этномузыкологии развивается исключительно быстро и, скорее всего, имеет большое будущее.

Суммируя, можно заключить, что несмотря на солидный опыт исследования этнографии и истории тофаларского этноса, его интонационная культура нуждается в дальнейшем исследовании.

Данная диссертационная работа состоит из Введения, четырех глав, Заключения, списка литературы, включающего 214 наименований, и двух приложений. В Приложении I приводятся сведения об исполнителях, Приложение II содержит нотные примеры и поэтические тексты тофаларских народных песен.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Подводя итоги настоящей диссертационной работы, прежде всего повторим в наиболее общем виде основные результаты проведенного исследования ритмической структуры тофаларских народных песен.

В современном синхронном срезе интонационной культуры тофаларов песенная традиция ыр занимает центральное положение, преобладая количественно и выполняя разнообразные функции, связанные не только с лирической, но также с обрядовой и хозяйственной сферами. Песни взаимодействуют с другими жанрами, как традиционными, так и современными, и, в то же время, находятся с ними в оппозиционных отношениях. Культурная семантика песенного жанра определяется, в частности, ориентацией на особые эстетические нормы исполнения, в том числе на «протяжное» пение, которое реализуется в особой распевной исполнительской манере.

По устройству поэтического текста тофаларские песни бывают двух видов — краткосюжетные и полносюжетные. Существенно преобладают краткосюжетные песни на основе семантико-синтаксического параллелизма. Архитектоника базисного песенного текста формируется в виде сложной иерархии разноуровневых текстовых единиц и отличается относительной свободой формальных вертикальных связей. Система песенного стихосложения ыр определяется как силлабика, централизующей опорой в которой являются 8-сложные строки. Распределение укороченных и удлиненных строк подчиняется ограничениям парадигматического характера и различается для коротких и длинных строф.

Ритмическая структура песен складывается из пяти иерархических уровней: строкового, полустрокового, стопного, слогового, внутрислогового. Взаимосвязь первых четырех уровней, кроме ритма внутрислоговых распевов, регулируется макроритмическими принципами бинарного и равномасштабного деления ритмических единиц. Структура данной совокупности ритмических уровней обнаруживает параллели со строением вербально-поэтического компонента. В то же время несовпадение количества ритмических единиц в стиховых и музыкальных строках и полустроках порождает особые механизмы согласования текста и напева: музыкально-ритмическая реализация базисного текста характеризуется постоянным действием изотемпорального выравнивания, что приближает песенную систему стихосложения к изосиллабическому типу.

Специальные компьютерные измерения позволили обнаружить слабые, но регулярные временные неравномерности в чередовании слоговых сегментов, но основе которых формируются микроритмические (в большинстве песен) стопы — ямбы и хореи. Наблюдаемая картина распределения стоп в песнях определяется действием глубинного статистического механизма, порождающего два типа соотношения неравномерностей стоп в полустроках. Культурно-историческая интерпретация данного механизма связывает его действие с общесибирскими музыкально-ритмическими процессами, а также с влияниями системы ударений как тофаларского, так и, по-видимому, какого-то самодийского языка.

Распевы в тофаларских народных песнях обнаруживают в значительной мере самостоятельную, не зависимую от других масштабных уровней ритмическую структуру. Распределение таких признаков слоговых сегментов, как распетость или нераспетость, степень распетости, временное деление и положение долгого компонента, имеет структурно-статистический характер (с разной степенью участия структурного и статистического факторов). Внутри-культурные ограничения могут быть различными: в одних случаях запреты носят общеэтнический характер, в других — маркируют признаки возраста, пола, рода и места проживания исполнителей, наконец, в третьих — определяют индивидуальный исполнительский стиль. Почти все сходства и различия между моделями можно связать с историей тофаларского этноса.

Несмотря на значительные различия в устройстве ритмики распевов, с одной стороны, и ритмики остальных уровней — с другой, существует единый принцип, охватывающий все эти уровни: ритмическая структура песен, начиная от строк и заканчивая внут-рислоговыми компонентами, объединена тенденцией постепенного убывания равномерности ритмических единиц, от микроритмической неравномерности строк, полустрок и стоп, через смешивающую микрои макроритм структуру слоговых сегментов к отчетливой макроритмической неравномерности во внутрислоговых распевах.

Изучение ритмики песен не подтверждает гипотезу о самодийском субстрате в тофаларской культуре. В то же время оно не противоречит предположению, выдвинутому В. И. Рассадиным, о сравнительно недавней (рубеж ХУШ-Х1Х вв.) ассимиляции тофаларами каких-то южносамодийских этнических групп. Обнаруженные немногочисленные сходства тофаларской и самодийских музыкальных традиций вполне могут интерпретироваться как результат культурного взаимодействия, скорее всего, суперстратного типа, поскольку характер этих сходств говорит об определенной глубине контактов, что, по-видимому, исключает чисто адстратное влияние.

Наметим некоторые научные перспективы, открывающиеся в результате проведенного исследования ритмики тофаларских народных песен.

Очевидно, что существуют тесные связи между ритмической организацией песен и их звуковысотностью, ладом, тембром, фактурой, темпом исполнения. Установление и детальный анализ этих связей является задачей дальнейшего исследования.

Другая важнейшая задача состоит в определении генетических и ареальных связей тофаларской музыкальной традиции с другими традициями Сибири. Устройство тофаларских ыр имеет черты сходства с организацией песенных (и не только песенных) традиций как в тюркских, так и в уральских и, отчасти, тунгусо-маньчжурских культурах. Не исключено, что эти параллели очерчивают культурный союз, предполагаемый на основании лингвистических данных и получивший название циркумбайкальского. Доказательство существования и уточнение границ этого союза — дело, можно надеяться, ближайшего будущего.